Алексей Жемчужников - Стихи Страница 8

Стенькино. 1892 г.

«Калигула, твой конь в сенате;Не мог сиять, сияя в злате;Сияют добрые дела».

Так поиграл в слова Державин,Негодованием объят.А мне сдается (виноват!),Что тем Калигула и славен,Что вздумал лошадь, говорят,Послать присутствовать в сенат.

Я помню: в юности пленялаЕго ирония меня;И мысль моя живописалаВ стенах священных трибунала,Среди сановников, коня.

Что ж! Разве там он был не кстати?По мне—в парадном чепраке,Зачем не быть коню в сенате.Когда сидеть бы людям знатиУместней в конном деннике?

Что ж, разве звук веселый ржаньяБыл для империи вредней —И раболепного молчанья,И лестью дышущих речей?

Что ж, разве конь красивой мордойНе затмевал ничтожных лицИ не срамил осанкой гордойЛюдей, привыкших падать ниц?..

Я и теперь того же мненья,Что вряд ли где встречалось намТакое к трусам и к рабамВеликолепное презренье!

Стенькино.

1892 г.

В сад заглянул я в окно после бурной метели;Вижу: покрытые снегом кивают мне ели;Грустно седыми кивают они головами…Мало-помалу беседа зашла между нами.Чудится мне, что кивают они не случайно;Ели хотят мне поведать какую-то тайну.

Думы мои не без страха о ней вопрошают; —Ели то стихнут, то грустно мне вновь закивают;То зашатаются, словно от боли и муки,Ветви ко мне протянув, как холодные руки…Зимние сумерки стали спускаться на землю;Я у окна все беседе загадочной внемлю;

Снова проносятся мутные вихри метели;Призраки-тени глядят уж теперь, а не ели.Старцы, гиганты седые в окно мне кивают;Манят к себе и объятия мне простирают…Разуму видится ясно картина простая;Сердце пытает судьбу, суеверно гадая.

Стенькино.

1892 г.

Он пел, как в сумраке ночейПоет влюбленный соловей.Он гимны пел родной природе;Он изливал всю душу ейВ строках рифмованных мелодий.

Он в мире грезы и мечты,Любя игру лучей и тени,Подметил беглые чертыНеуловимых ощущений,Невоплотимой красоты…

И пусть он в старческие летаМенял капризно именаТо публициста, то поэта:Искупят прозу ШеншинаСтихи пленительные Фета.

Стенькино.

1892 г.

Морозный, тусклый день рисует предо мнойКартину зимнюю красы необычайной.Покрытый инеем, недвижен сад немой.Он замер, весь объят какой-то белой тайной.Движенья ищет взор, переходя вокругС предмета на предмет; но тщетно: сад не дышит;И, силясь уловить хоть мимолетный звук,Слух напрягается, но ничего не слышит…

Стенькино. 1893 г.

Уж замолкают соловьи;Уж в рощах ландыши завяли.Во всей красе они цвелиНедели две, и то едва ли.

Хоть любовался я весной,Но как-то вскользь и беззаботно…Она мелькнула предо мной,Подобна грезе мимолетной.

Пора мне, старцу, наконец,Так наслаждаться всем под солнцем,Как наслаждается скупец,Когда любуется червонцем.

Меж тем как с милою землейРазлука будет длиться вечно, —Летят мгновенья чередой…Что хорошо, то скоротечно.

Стенькино. 1893 г.

Лишь только с неба голубогоКуда-то тучки все сбежали,Одеждой праздничною сноваЦветы и травки засверкали.Войти в зеленый сумрак садаЗовет тенистая аллея;Там в полдень ждет меня прохлада.Как будто тихой лаской вея.

Вот лип колеблются макушки,И слышно ясно, средь молчанья,Напев настойчивый кукушкиИ томных горлиц воркованье.О, вы, пернатые рапсоды,В тени ветвей, в открытом поле,Певцы любви, певцы природыИ счастья светлого на воле!

Вы, вечно полны вдохновеньем,Дарите мир, с успехом вечным,То соловья искусным пеньем,То пеньем иволги беспечным;То, как бы дальний звук свирели,Свободных жаворонка песенПод самым небом льются трели, —Простор полей им словно тесен.

Вот, величава и красива,Уж созревать готова скоро,Как волны, двигается ниваВплоть до пределов кругозора.В лугах иная ждет картина,И впечатлений перемена;Здесь — запах сладостный жасмина,Там — запах скошенного сена.

Как это все давно знакомо!Но зрелищ новых мне не надо.К тебе одной душа влекома,Деревня, дней моих отрада!И пусть пока одно и то жеПроходит той же чередою;Пусть завтра с тем все будет схоже,Что вижу нынче пред собою;

На новый лад я пел бы сноваО том, как травки засверкали;О том, что с неба голубогоИсчезли тучки… и так далей.

Стенькино. 1893 г.

Блестящ и жарок полдень ясный.Сижу на пне в лесной тени…Как млеют листья в неге страстной!Как томно шепчутся они!

О прошлом вспомнил я далеком,Когда меня июльский зной,Струясь живительным потоком,Своей разнеживал волной.

Я с каждой мошкой, с травкой каждой,В те годы юные мои,Томился общею нам жаждойИ наслажденья, и любви.

Сегодня те же мне мгновеньяДарует неба благодать,И возбужденного томленьяЯ приступ чувствую опять.

Пою привет хвалебный летуИ солнца знойному лучу…Но что рождает песню эту —Восторг иль грусть — не различу.

Ильиновка 1894 г.

В поле пустынном, у самой дороги, береза,Длинные ветви раскинув широко и низко,Молча дремала, и тихая снилась ей грёза;Но встрепенулась, лишь только подъехал я близко.Быстро я ехал; она свое доброе делоВсе же свершила: меня осенила любовноИ надо мной, шелестя и дрожа, прошумела,Наскоро что-то поведать желая мне словно…Словно со мной поделилась тоской безутешной.Вместе с печальным промолвя и нежное что-то…Я, с ней прощаясь, назад оглянулся поспешно,Но уже снова ее одолела дремота.

Петербург,

1895 г.

Одни — двуногое, пасущееся стадо,Без дум, надежд и грёз, которых людям надо.Не зная ни тоски, ни порываний ввысь.Они как бы в грязи для грязи родились.Так есть животные, которым воспретилаПрирода подымать к небесным высям рыла.

Другие — до того чуждаются земли,Что в мир неведомый из нашего ушли.Когда их над землей, как духов носят крылья,Они, с своих высот, из рога изобильяНам сыплют песенок летучие листки.И ропщем мы: «Зачем, рассудку вопреки,Нам эти пряности и эти карамели,Меж тем как досыта и хлеба мы не ели?»

Итак — две крайности. Когда одна из двух,Иль обе вместе наш пленять желают слух —Та хрюканьем свиным, а эта птичьей песней, —Решить я не берусь, из них что интересней.Лишь люд бы людом был! Вот отповедь моя!А птицей и свиньей… уж птица и свинья.

Ильиновка.

1896 г.

Меж тем как мы вразброд стезею жизни шли,На знамя, средь толпы, наткнулся я ногою.Я подобрал его, лежавшее в пыли,И с той поры несу, возвысив над толпою.Девиз на знамени: «Дух доблести храни».Так воин рядовой за честь на бранном поле,Я, счастлив и смущен, явился в наши дниЗнаменоносцем поневоле.

Но подвиг не свершен, мне выпавший в удел, —Разбредшуюся рать сплотить бы воедино…Названье мне дано поэта-гражданинаЗа то, что я один про доблесть песни пел;Что был глашатаем забытых, старых истин,И силен был лишь тем, хотя и стар и слаб,Что в людях рабский дух мне сильно ненавистен,И сам я с юности не раб.

Последние мои уже уходят силы.Я делал то, что мог; я больше не могу.Я остаюсь еще пред родиной в долгу,Но да простит она мне на краю могилы.Я жду, чтобы теперь меня сменил поэт,В котором доблести горело б ярче пламя,И принял от меня не знавшее побед,Но незапятнанное знамя.

О, как живуча в нас и как сильна та ложь,Что дух достоинства есть будто дух крамольный!Она — наш древний грех и вольный и невольный;Она — народный грех от черни до вельмож.Там правды нет, где есть привычка рабской лести;Там искалечен ум, душа развращена…Приди; я жду тебя, певец гражданской чести!Ты нужен в наши времена.

Тамбов.