Агата София - Серый морок дневного неба. Ad libitum, или От фонаря на коду. Маноромижор (сборник) Страница 8

Часть вторая. Скерцо

Всё соделал Он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца.

Попробуй быть к себе критичной и посмотри внимательно вокруг себя – стоит ли продолжать. Есть люди, близкие тебе и не очень, которых ты можешь задеть или даже ранить невольно своим этим монологом.

Растерялась? Ну так что, готова ты уйти с этой сцены? Уйти из этого светового потока в сторону, отползти, опять сдаться, промолчать, поиграть в благородство: пусть всем будет хорошо, а тебе пусть будет, как будет.

Нет, судя по всему, ты – остаешься. Другого шанса может и вовсе не выпасть.

Смотри-ка! Антракт закончился, а зрители возвращаются. Ну, надо же! Какой неподдельный интерес.

И никакого подвоха

Сегодня ты поднимаешь голову выше, чем обычно. Ты не боишься (хотя на самом деле как раз все обстоит наоборот) ни заинтересованных взглядов, ни разговоров за спиной.

Ты запросто можешь прогулять институт разочек-другой, но… дома оставаться только хуже. Ты не имеешь права испытывать такую пустоту в сердце, находясь рядом со своими детьми. Это нечеловечески, это вообще – не пойми как. О том, что Ирка, конечно же, знает о его отъезде, ведь его город – это и ее город тоже, ты определяешь по ее оживленному поведению. Куда девалась ее грусть-печаль. Ну что ж, это справедливо, наверное… Возможно так же справедливо, как и то, что его жена – Иркина лучшая подруга.

Ирка уж непонятно как сделала ее лучшей подругой, потому что для нее это был единственный доступный способ быть рядом, быть в его жизни. Это был ее выбор. Ты не сильно преувеличивала, говоря о многограннике в вашем «треугольнике».

А он… Он не звонит вот уже который день.

Ты не хочешь задумываться о причинах. Он не звонит – вот что важно.

На прощание он говорит тебе, что это совсем ненадолго, и приедет он сразу же, как ты найдешь вам жилье. Но на этот раз чуда не случается, найти квартиру за пять минут тебе больше не удается. А он не звонит.

Твое настроение под стать погоде. Сильно запоздав, наступает зима, покрывая все белым отсутствием цвета. Ты втягиваешь носом морозный воздух. Как быстро улетучились все прелестные осенние запахи. Понимаешь: не только осень отступает перед зимой, но и ты пасуешь перед обстоятельствами. Может быть надо быть поактивней, а не брать только то, что само идет в руки.

Но ты – такая как есть. Все ждешь какого-то знака судьбы.

Кто-то там, наверху, кто все еще не пренебрегает твоими просьбами, откликается в очередной раз и дает его тебе.

…Машина старательно и плавно тормозит, но ее все равно «заносит» на припорошенной снегом, но обледенелой с ночи дороге. Ты опять опаздываешь в институт и привычно «голосуешь» на обочине. Ты могла бы этого и не делать – машины и так останавливаются, завидев тебя, но ты же «порядочная», и тебе не все равно, куда и зачем тебя повезут. Произносишь адрес, получаешь одобрительный кивок водителя и ныряешь в тепло салона. И вот так, по дороге, за набором стандартно-вежливых вопросов-ответов, обычного общения со случайным человеком, водителем «левака», ты и обнаруживаешь этот самый знак судьбы, сама еще об этом и не догадываясь. Выяснив адрес и название института, и произнеся еще пару, почти обязательных в таких случаях ничего не значащих фраз про погоду, зиму и короткий маршрут, водитель представляется директором небольшого внебюджетного театра и спрашивает, не знаешь ли ты студентов, желающих подработать в театре. И нужен-то лишь аккомпаниатор на детские спектакли.

Ты с такой поспешностью предлагаешь свои услуги, что он смотрит на тебя с недоверием:

– Так может сейчас и заедем? Это по дороге, – он спрашивает так, будто ждет твоего отказа.

– Прямо сейчас? Ну что ж, заедем, если по дороге, – и тебе становится легко и… смешно. Ну что, «порядочная», ты знала, куда и зачем тебя повезут?

Никакого подвоха. Ты, благодаря случаю, оказываешься в маленьком антрепризном театре. Небольшая труппа, состоящая из нескольких актеров, принимает тебя сразу и с такой теплотой, будто тебя-то они и ждали. Им срочно нужен аккомпаниатор, а тебе… нужны репетиции, суматоха – все то, что отвлечет тебя от тянущего ожидания его звонка.

Ты приходишь в институт, до которого, хоть и с опозданием, но все-таки добираешься с охапкой нот, и что тебе до пересудов за твоей спиной!

Театр

Театр маленький, со случайной репетиционной базой. Ты даже и не предполагала, что вот так, вдруг, попав в него, сможешь отключиться от своих переживаний и уйти с головой в новые ощущения. Хотя стоит признаться – это «уйти с головой» требует от тебя некоторых усилий. Ты «нарочно» влюбляешься в маленький театр и «нарочно» отводишь ему самое главное место, ну или почти самое главное место в твоей, такой странной теперь жизни. Это не очень у тебя получается. Но твоя излишняя восторженность не остается без внимания труппы. Актеры относятся к новому человеку в театре как дети к новой игрушке, и тебе льстит их интерес.

В институте Ирка, уже не таясь, упивается своим триумфом, и ты совершенно не разрешаешь себе думать о возможных (еще как возможных) ее телефонных разговорах с его женой, а может быть и с ним о тебе, о ваших с ним прошлых теперь уже отношениях. Ведь тебе он не звонит…

Все, что случилось, вызывает в тебе ощущение недоумения. Ты не понимаешь, ты совершенно не подготовлена к такому повороту событий. Что это было? Вы попрощались? Или тебе это кажется. Да и разве так прощаются? Ведь положено же в таких случаях, наверное, что-то сказать. Хотя бы, что «это» – все… Но ничего подобного ты не услышала, значит, возможно, ты ошибаешься и это вовсе не конец.

Все это вертится у тебя в голове по дороге от одной репетиции в институте, до другой – в театре. В институте скоро «показ» – экзамен по режиссуре. Мастер курса по-прежнему явно благоволит к тебе. Ты не заблуждаешься в том, что благодарить за это стоит отнюдь не твой талант, однако пользуешься этим, удачливо избегая его попытки приблизиться к тебе на небезопасное расстояние.

Сокурсники, желая потрофить его симпатии к тебе, «разыгрывая» тебя словно козырную карту, один за другим приглашают в свои постановки. Ты не отказываешь никому, и вскоре на учебной сцене тебя становится слишком много. Доходит до того, что педагог по актерскому мастерству заявляет, что, мол, все – на тебя наложен запрет: «Тоже мне, Сара Бернар! Других задействуйте! Что вы ее рвете на части?»

А тебе все это нравится как никогда. И куда только девалась твоя застенчивость и скромность? В тебе появилась какая-то отчаянная жажда реванша. Неужели ты не заплатила достаточно, неужели ты не мучилась, не переживала от этого своего треклятого предательства. Неужели нельзя предположить, что все было предрешено, в конце концов, и вина твоя лишь в том, что ты не оказала сопротивление чувству, которое ворвалось в тебя и заполнило собой без остатка?

Ты постоянно ловишь на себе внимательный Иркин взгляд и прилагаешь все свое не очень пока богатое актерское умение, дабы показать, что у тебя «все-все» в порядке…

Разгоряченные после репетиций однокурсники собираются компанией «побередить за искусство», – дело обычное, но ты занята, ты бежишь на другую репетицию, и это вызывает их недоумение, раздражение, зависть и даже восхищение. Ты востребована еще где-то, и неважно, насколько мал он или не мал, но это профессиональный театр – такое осязаемо желанное для всех будущее. И кто тебе поверит, что ты попала туда волей случая. А ты не спешишь их разуверить.

Ты старательно делаешь вид, что с тобой происходят только потрясающие и удивительные события, а уж от открывающихся перспектив, ну вообще, дух захватывает.

При этом тебе даже не надо врать. Надо просто промолчать, и еще больше все запутать загадочной улыбкой, будто бы означающей: «Да вы и мечтать не можете о той волшебной птице, которую мне посчастливилось вот так, запросто, держать в руках».

Дома… мама своеобразным образом подбадривает тебя. Разве ее дочь не из породы победительниц? Она в этом уверена, это может и не говорится прямо, но сказать ей о своих опасениях, тревогах, обо всем, что происходит, невозможно.

Может, ты боишься ее гнева? Нет. Ты боишься ее разочарования, высказанного хлестко и коротко, как приговор: «Ну, я так и знала». Ты не можешь позволить ей это сказать. Это как черта, за которой тебя, вероятно, вообще нет. Есть уже кто-то другой.

Только ты знаешь, что «так» ты защищаешься. Ты перебарщиваешь. Но таковы правила игры, ты их назначила. Ты сама, своими руками сотворила эту полную эмоциональную свою изоляцию.

Это грустно или смешно, но и дома ты «на виду». Только в ванной, в маленьком и тесном подобии личного пространства, где ты, наконец, остаешься наедине сама с собой, смотришься в запотевшее зеркало и позволяешь дать волю своим страхам и сомнениям, совершенно не контролируя выражения своего лица, и… слезам. Их следы через минуту-другую смоет душ. Ты плачешь горько и почти беззвучно.