Агата София - Серый морок дневного неба. Ad libitum, или От фонаря на коду. Маноромижор (сборник) Страница 7

Однажды ты приезжаешь к нему и застаешь… нет, никого в квартире ты не застаешь. Ты застаешь нечто, повисшее в воздухе, как теперь говорят – «послевкусие чужого наслаждения».

Спрашиваешь про его новых поклонниц, вроде бы в шутку, в тайне надеясь на то, что он станет отрицать, возмущаться и каким-нибудь, любым, способом: непроизвольно вырвавшимся словом, знаком даст тебе понять, что это только твое разыгравшееся воображение, результат всего, что происходит с тобой сейчас.

А что он знает из того, что с тобой происходит? Ты же ничего ему не говоришь. Твоя деликатность уже зашкаливает, ты давно у нее в плену. И ты не выдерживаешь:

– И как ее звали?

– Ее звали… Прекрасное Создание и еще… Юное, – его улыбка может означать все, что угодно, как и его ответ.

Он знает, что второго вопроса ты не задашь, потому что… он знает тебя. Ведь ты никогда не опустишься до унизительных и пошлых выяснений. Он оставляет вывод в правдивости его слов, и в их правильном толковании, на твое усмотрение. Тебе решать, как поступить: сделать вид, что ты ошиблась, или растравлять себя ревностью, или просто сделать вывод, что тебе «это – за то!»

Ты еще терзаешься сомнениями, а он уже что-то говорит тебе о том, как прошел день, задает вопросы тебе, на которые ты механически отвечаешь, и… или ты такая хорошая актриса, или он действительно не замечает твоего состояния.

Ты так поглощена собой, что чуть не пропускаешь самое главное: «уехать», он сказал ему надо уехать.

Уехать теперь? Этого ты не спросишь, ты спросишь правильно, по всем законам хорошего тона: «Надолго?»

Нет, ненадолго, во всяком случае, он так думает. Ему надо уладить кое-какие дела в своем городе, он думает перебираться сюда и вообще что-то надо решать. С чем решать он не говорит. Да и с этой квартирой проблема – хозяева скоро возвращаются.

Ты ведь думала об этом. Надо найти что-то другое. Он же тебе говорил, неужели ты не помнишь? Нет, ты все помнишь. Только на тебя нашел ступор. Ну что тебе стоит, выйти из твоего образа воспитанной девочки и спросить так в лоб, грубо по-бабьи: «Ну, чё, всё? Наигрался?» Ты сама приходишь в ужас оттого, что лезет тебе в голову.

Конечно же, все обстоит не так. Он говорит правильные, наверное, вещи. Он же понимает, он же серьезный взрослый человек. Все, что между вами, не может быть случайной интрижкой. У вас же… А что собственно у вас? «Не бросайся такими словами, их говорят только тогда, когда не сказать не могут» – это цитата из него же, из его рассуждений о любви как таковой. Она настойчиво бьется в твоей черепной коробке:

– Я люблю тебя! – говоришь ты, потому что не можешь не сказать. Ты бы зажмурилась, но это уж совсем как-то по-детски.

Он с недоумением оборачивается на тебя, выронив из рук кассеты, которые собирал с дивана. Потом подходит к тебе и обнимает тебя, утыкая твое лицо в свое плечо. Сильно. Даже чересчур сильно. Потом покачивает тебя, как ребенка, все еще не отпуская, и тихонько что-то напевает, не размыкая губ…

Стэйдж

Вика уходит в кулису. Она уходит для того, чтобы выйти вновь. Сердце ее начинает биться в убыстренном темпе. За занавесом все всегда волнуются. Отсюда еще можно посмотреть на зрителей. Отсюда их хорошо видно. Зрители… Они говорят негромко. Они смеются в кулак, покашливая для вида. Они не боятся кого-то обидеть, им вообще нет дела до кого-то. Они ждут сюжета по правилам. Это игра, и они не хотят «блиц».

Они хотят продлить удовольствие, поэтому они не торопятся. Только смеются в кулак, покашливая для вида, будто приличные люди. Будто приличный человек не смеет посмеяться открыто, а только так, в кулак… покашливая для вида.

Вика больше чувствует, чем видит, их ухмылки под перешептывание в зале, где гудят только кондиционеры и слышатся щелчки невидимых замков от невидимых изящных дамских сумочек. И слышит это самое покашливание: сухое, отрывистое и смущенное.

Теперь ей надо выйти в центр, там теперь ее место.

«Смотрите же на сцену. Я стою в центре. Меня слепит фронтальный свет. Если не мигая на него посмотреть минуту, другую – непроизвольно потекут слезы. К чему это?

Обойдемся без дешевых трюков.

Прожектор слепит – терпи:

Иллюзию света.

Иллюзию тепла.

Иллюзию жизни».

– Иллюзию любви! – она это сказала или только подумала?

– Зачем красить губы, если ты никуда не собираешься выходить этим вечером? – партнер Вики, он же главный герой, сегодня явно ей не соответствует. Он даже не из второго состава. Он из замены. Щуплый молодой человек. Младше ее на десять лет. Но в нем есть неуловимая на первый взгляд схожесть с ее настоящим героем, не из этой пьесы. Она смотрит на него, но видит другого. Ее подзуживает жажда реванша, жажда игры… Что же, спектаклю это только на пользу.

Это знает она, он же думает… да неважно, что он думает. Он попал в круг ее интереса, хотя бы на этот сегодняшний спектакль, и она пустит в ход все свое обаяние, чтобы заставить его потерять голову.

– Да, хочется! – Вика самовольно меняет отрепетированную мизансцену. Она присаживается на стул, стоящий практически на авансцене.

Расположившись таким образом, она может вести с ним диалог, глядя в зал, он же вынужден болтаться вокруг и ловить ее внимание.

– Хочется видеть след помады на сигарете, и торжествующе, победно улыбаться в неопознанное лицо сигаретных предсказателей, злобные угрозы которых не исполнились, и ты еще жива! – Вика довольна. Ее занимает неловкая ситуация, в которую она поставила партнера. И она продолжает.

– Блеснуть белизной зубов и состроить рожу в сторону судьбы, глядящей на тебя в зеркало твоим же отражением, которой недосуг было превратить твою кожу на лице в апельсиновую корку и оставить на ней следы от лапок каких-то гусей.

Партнер парирует.

– Румянец на лице есть! Задора… – нет! Тебе некуда идти этим вечером, собственно как и предыдущим, и тем, что был до него… Никто в этом не виноват – так сложилось!

Ей кажется, что в его голосе проскользнул ядовитый сарказм? Мог бы быть и повежливее.

Вика делает паузу.

В тексте паузы нет, и главный герой напрягается. Так ему и надо. Здесь ее игра, ее территория, мог бы догадаться.

Закусив губу вместе с чувством обиды на несовершенство мира, на свой возраст, ощущая себя мифологической рыбой, выброшенной на берег вместе с амфорой, на которой она нарисована, обреченно Вика на самом деле мало что может с этим сделать. Но она может сделать паузу.

Она всегда старалась избегать пустой экзальтации.

…Можешь сделать шаг в сторону балкона, рвануть балконную дверь, и почувствовать во рту… кусок занавески, влепившейся в твое лицо.

Вдохнуть прохладный осенний ветер, сделать шаг в «другое», в неизвестность и… очень вовремя вспомнить, что ты живешь на первом этаже.

Тебя не оставляет одна мысль. Теперь, когда пройденные «рубиконы» твоей жизни кажутся не более чем трещинами и ямами в асфальте, ты могла бы дерзнуть и вытащить эту свою, то ли мечту, то ли фантазию на свет. Но, ты не любишь материализовывать свои мечты – это их обесценивает, по твоему мнению.

Годы прошли, страсти уже подостыли, но есть самое главное – есть причина, ради чего тебе стоит это сделать, – обида.

Но и она трансформировалась – осталось лишь ностальгически, впрочем, сохраняемое тобой все это время, чувство досады.

Ты открываешь ларчик, где у тебя хранятся бесценные воспоминания – твои драгоценности, и все их детали обрушиваются на тебя с болезненной четкостью и ясностью. Ты увлеченно воссоздаешь реальность, словно входишь в вихревой поток, вначале осторожно, а вскоре уже он закручивает тебя так, что уже и не важны первопричины.

Объект твоих неудовлетворенных страстей вычисляется с помощью компьютера не так быстро, как тебе бы хотелось.

И вот ты, наконец, видишь на экране монитора его немного… повзрослевшее лицо, со слегка расплывшимися контурами, правда, при этом слышишь тот же голос, что и раньше, тот который… вызывает теперь в тебе досаду…

Ты не отрываешься от монитора всю ночь, веря и не веря своим глазам, то и дело нажимая «повтор» уже негнущимися пальцами, и ты ничего не хочешь анализировать – меньше всего свою реакцию, похожую на истерику: то смех, то слезы.

Ты просто хочешь, чтобы эта ночь не заканчивалась, пока ты не примешь решения. К утру приходит светлая мысль, что «все это» не стоит ворошить, а оставить в том самом месте, где «все это» лежало и что никому об этом знать не надо…

Вика, вовремя, будто внутри у нее самый точный таймер, прерывает паузу, вскидывает подбородок и говорит главному герою, на которого уже жалко смотреть, так этот мальчишка растерялся:

– Ой, да ладно! – она смотрит в его глаза взглядом, выражение которого по шкале ее личностного обаяния даже чуть зашкаливает.

Он не просто простит ей все за этот взгляд, он почувствует себя избранным, отмеченным ею. А пока он будет теряться в догадках, получил он этот взгляд от Вики или от ее героини. Вика, делая вид, что внимательно слушает его ответный монолог, может себя немножко пожалеть.