Николай Гумилев - Глоток зеленого шартреза Страница 81

М. М. М <<аркс >>

Я песни слагаю во славу твоюЗатем, что тебя я безумно люблю,Затем, что меня ты не любишь.Я вечно страдаю и вечно грущу,Но, друг мой прекрасный, тебя я прощуЗа то, что меня ты погубишь.

Так раненный в сердце шипом соловейО розе-убийце поет все нежнейИ плачет в тоске безнадежной,А роза, склонясь меж зеленой листвы,Смеется над скорбью его, как и ты,О друг мой, прекрасный и нежный.<<Не позднее 1903 >>

Был праздник веселый и шумный,Они повстречалися раз…Она была в неге безумнойС манящим мерцанием глаз.

А он был безмолвный и бледный,Усталый от призрачных снов.И он не услышал победныйМогучий и радостный зов.

Друг друга они не узналиИ мимо спокойно прошли,Но звезды в лазури рыдали,И где-то напевы звучалиО бледном обмане земли.<<1904? >>

Я властительный и чудныйПел печальной бледной деве:«Видишь воздух изумрудныйВ обольстительном напеве?

Посмотри, как быстро челныЛегкотканого обманаРежут радостные волныМирового Океана.

Солнце жаркое в лазуриТак роскошно и надменноГрезит негой, грезит бурейОслепительной вселенной.

И как голуби надежды,Охранители святыни,Духи в пурпурной одеждеНаполняют воздух синий.

И мы в ту войдем обитель,Царство радостных видений,Где я буду повелитель,Вождь волшебных песнопений.

Озаренная напевом,Ты полюбишь мира звенья,Будешь радостною ЕвойДля иного поколенья».<<1904? >>

Я не знаю, что живо, что нет,Я не ведаю грани ни в чем…Жив играющий молнией гром –Живы гроздья планет…

И красивую яркость огняЯ скорее живой назову,Чем седую, больную траву,Чем тебя и меня…

Он всегда устремляется ввысь,Обращается в радостный дым,И столетья над ним пронеслись,Золотым и всегда молодым…

Огневые лобзают уста…Хоть он жжет, но он всеми любим.Он лучистый венок для Христа,И не может он быть не живым…<<1905 >>

Лето было слишком знойно,Солнце жгло с небесной кручи, –Тяжело и беспокойно,Словно львы, бродили тучи.В это лето пробегалоВ мыслях, в воздухе, в природеЗолотое покрывалоИз гротесок и пародий.Точно кто-то, нам знакомый,Уходил к пределам рая,А за ним спешили гномыИ кружилась пыль седая.И с тяжелою печальюНаклонилися к бессильюМы, обманутые дальюИ захваченные пылью.<<1906 >>

Он воздвигнул свой храм на горе,Снеговой многобашенный храм,Чтоб молиться он мог на зареПеременным небесным огням.

И предстал перед ним его бог,Бесконечно родной и чужой,То печален, то нежен, то строг,С каждым новым мгновеньем иной.

Ничего не просил, не желал,Уходил и опять приходил,Переменно горящий кристаллПосреди неподвижных светил.

И безумец, роняя слезу,Поклонялся небесным огням,Но собралися люди внизуПосмотреть на неведомый храм.

И они говорили, смеясь:«Нет души у минутных огней,Вот у нас есть властитель и князьИз тяжелых и вечных камней».

А безумец не мог рассказатьНежный сон своего божества,И его снеговые слова,И его голубую печать.<<1906 >>

Сегодня у берега нашего бросилСвой якорь досель незнакомый корабль,Мы видели отблески пурпурных весел,Мы слышали смех и бряцание сабль.

Тяжелые грузы корицы и перца,Красивые камни и шкуры пантер,Все, все, что ласкает надменное сердце,На том корабле нам привез Люцифер.

Мы долго не ведали, враг это, друг ли.Но вот капитан его в город вошел,И черные очи горели, как угли,И странные знаки пестрили камзол.

За ним мы спешили толпою влюбленной,Смеялись при виде нежданных чудес,Но старый наш патер, святой и ученый,Сказал нам, что это противник небес.

Что суд приближается страшный, последний,Что надо молиться для встречи конца…Но мы не поверили в скучные бредниИ с гневом прогнали седого глупца.

Ушел он в свой домик, заросший сиренью,Со стаею белых своих голубей…А мы отдалися душой наслажденью,Веселым безумьям богатых людей.

Мы сделали гостя своим бургомистром –Царей не бывало издавна у нас, –Дивились движеньям, красивым и быстрым,И молниям черных, пылающих глаз.

Мы строили башни, высоки и гулки,Украсили город, как стены дворца,Остался лишь бедным, в глухом переулке,Сиреневый домик седого глупца.

Он враг золотого, роскошного царства,Средь яркого пира он горестный крик,Он давит нам сердце, лишенный коварства,Влюбленный в безгрешность седой бунтовщик.

Довольно печали, довольно томлений!Омоем сердца от последних скорбей!Сегодня пойдем мы и вырвем сирени,Камнями и криком спугнем голубей.<<1906 >>

Мне надо мучиться и мучить,Твердя безумное «люблю».О миг, страшися мне наскучить,Я царь твой, я тебя убью!О миг, не будь бессильно плоским,Но опали, сожги меняИ будь великим отголоскомВеками ждущего Огня.<<1906 >>

Солнце бросило для насИ для нашего мученьяВ яркий час, закатный часДрагоценные каменья.

Да, мы дети бытия,Да, мы солнце не обманем.Огнезарная змеяПроползла по нашим граням.

Научивши нас любить,Позабыть, что все мы пленны,Нам она соткала нить,Нас связавшую с вселенной.

Льется ль песня тишины,Или бурно бьются струи,Жизнь и смерть – ведь это сны,Это только поцелуи.<<1906? >>

О Франция, ты призрак сна,Ты только образ, вечно милый,Ты только слабая женаНародов грубости и силы.

Твоя разряженная рать,Твои мечи, твои знамена –Они не в силах отражатьТебе враждебные племена.

Когда примчалася войнаС железной тучей иноземцев,То ты была покоренаИ ты была в плену у немцев.

И раньше… вспомни страшный год,Когда слабел твой гордый идол.Его испуганный народВрагу властительному выдал.

Заслыша тяжких ратей гром,Ты трепетала, точно птица,И вот на берегу глухомСтоит великая гробница.

А твой веселый, звонкий рог,Победный рог завоеваний,Теперь он беден и убог,Он только яд твоих мечтаний.

И ты стоишь, обнажена,На золотом роскошном троне,Но красота твоя, жена,Тебе спасительнее брони.

Где пел Гюго, где жил Вольтер,Страдал Бодлер, богов товарищ,Там не посмеет изуверПлясать при зареве пожарищ.

И если близок час войныИ ты осуждена к паденью,То вечно будут наши сныС твоей блуждающею тенью.

И нет, не нам, твоим жрецам,Разбить в куски скрижаль законаИ бросить пламя в Notre-Dame,Разрушить стены Пантеона.

Твоя война – для нас война.Покинь же сумрачные станы,Чтоб песней, звонкой, как струна,Целить запекшиеся раны.

Что значит в битве алость губ?!Ты только сказка, отойди же.Лишь через наш холодный трупПройдут враги, чтоб быть в Париже.<<1907 >>

Зачарованный викинг, я шел по земле,Я в душе согласил жизнь потока и скал,Я скрывался во мгле на моем корабле,Ничего не просил, ничего не желал.

В ярком солнечном свете – надменный павлин,В час ненастья – внезапно свирепый орел,Я в тревоге пучин встретил остров ундин,Я летучее счастье, блуждая, нашел.

Да, я знал, оно жило и пело давно,В дикой буре его сохранилась печать,И смеялось оно, опускаясь на дно,Поднимаясь к лазури, смеялось опять.

Изумрудьем покрыло земные пути,Зажигало лиловьем морскую волну…Я не смел подойти и не мог отойтиИ не в силах был словом порвать тишину.1907

Слушай веления мудрых,Мыслей пленительный танец,Бойся у дев златокудрыхНежный заметить румянец.

От непостижного скройся –Страшно остаться во мраке.Ночью весеннею бойсяРвать заалевшие маки.

Девичьи взоры неверны,Вспомни сказанья Востока:Пояс на каждой пантерный,Дума у каждой жестока.

Сердце пронзенное вспомни,Пурпурный сок виноградин.Вспомни, нет муки огромней,Нету тоски безотрадней.

Вечером смолкни и слушай,Грезам отдавшись беспечным.Слышишь, вечерние душиШепчут о нежном и вечном.

Ласковы быстрые миги,Строго-высокие свечи,Мудрые, старые книгиЗнающих тихие речи.1907

Царь, упившийся кипрским виномИ украшенный красным кораллом,Говорил и кричал об одном,Потрясая звенящим фиалом:

«Почему вы не пьете, друзья,Этой первою полночью брачной?Этой полночью радостен я,Я – доселе жестокий и мрачный.

Все вы знаете деву богов,Что владела богатою СмирнойИ сегодня вошла в мой альков,Как наложница, робкой и мирной.

Ее лилии были нежныИ, как месяц, печальны напевы.Я не видел прекрасней жены,Я не знал обольстительней девы.

И когда мой открылся альков,Я, властитель, смутился невольно.От сверканья ее жемчуговБыло взорам и сладко и больно.

Не смотрел я на бледность лица,Не того мое сердце хотело,Я ласкал, я терзал без концаБеззащитное юное тело.

Вы должны позавидовать мне,О друзья дорогие, о братья.Я услышал, сгорая в огне,Как она мне шептала проклятья.

Кровь царицы, как пурпур, красна,Задыхаюсь я в темном недуге.И еще мне несите вина,Нерадиво-ленивые слуги».

Царь, упившийся кипрским виномИ украшенный красным кораллом,Говорил и кричал об одном,Потрясая звенящим фиалом.1907

За часом час бежит и падает во тьму,Но властно мой флюид прикован к твоему.

Сомкнулся круг навек, его не разорвать,На нем нездешних рек священная печать.

Явленья волшебства – лишь игры вечных числ,Я знаю все слова и их сокрытый смысл.

Я все их вопросил, но нет ни одногоСильнее тайны сил флюида твоего.

Да, знанье – сладкий мед, но знанье не спасет,Когда закон зовет и время настает.

За часом час бежит, я падаю во тьму,За то, что мой флюид покорен твоему.1907

За стенами старого аббатства –Мне рассказывал его привратник –Что ни ночь творятся святотатства:Приезжает неизвестный всадник,

В черной мантии, большой и неуклюжий,Он идет двором, сжимая губы,Медленно ступая через лужи,Пачкает в грязи свои раструбы.

Отодвинув тяжкие засовы,На пороге суетятся духи,Жабы и полуночные совы,Колдуны и дикие старухи.

И всю ночь звучит зловещий хохотВ коридорах гулких и во храме,Песни, танцы и тяжелый грохотСапогов, подкованных гвоздями.

Но наутро в диком шуме оргийСлышны крики ужаса и злости.То идет с мечом святой Георгий,Что иссечен из слоновой кости.

Видя гневно сдвинутые брови,Демоны спасаются в испуге,И наутро видны капли кровиНа его серебряной кольчуге.1907

На камине свеча догорала, мигая,Отвечая дрожаньем случайному звуку,Он, согнувшись, сидел на полу, размышляя,Долго ль можно терпеть нестерпимую муку.

Вспоминал о любви, об ушедшей невесте,Об обрывках давно миновавших событийИ шептал: «О, убейте меня, о, повесьте,Забросайте камнями, как пса, задавите!»

В набегающем ужасе странной разлукиУдарял себя в грудь, исступленьем объятый,Но не слушались жалко повисшие рукиИ их мускулы дряблые, словно из ваты.

Он молился о смерти… навеки, навекиУспокоит она, тишиной обнимая,И забудет он горы, равнины и реки,Где когда-то она проходила живая!

Но предателем сзади подкралось раздумье,И он понял: конец роковой самовластью.И во мраке ему улыбнулось безумьеЛошадиной оскаленной пастью.1907

На горах розовеют снега,Я грущу с каждым мигом сильней.Для кого я сбирал жемчугаВ зеленеющей бездне морей?!

Для тебя ли? Но ты умерла,Стала девой таинственных стран,Над тобою огнистая мгла,Над тобою лучистый туман.

Ты теперь безмятежнее дня,Белоснежней его облаков,Ты теперь не захочешь меня,Не захочешь моих жемчугов.

Но за гранями многих пространств,Где сияешь ты белой звездой,В красоте жемчуговых убранств,Как жених, я явлюсь пред тобой.

Расскажу о безумной борьбе,О цветах, обагренных в крови,Расскажу о тебе и себеИ о нашей жестокой любви.

И на миг, забывая покой,Ты припомнишь закат и снега,И невинной прозрачной слезойТы унизишь мои жемчуга.1907

Неслышный, мелкий падал дождь,Вдали чернели купы рощ,Я шел один средь трав высоких,Я шел и плакал тяжелоИ проклинал творящих зло,Преступных, гневных и жестоких.

И я увидел пришлеца:С могильной бледностью лицаИ с пересохшими губами,В хитоне белом, дорогом,Как бы упившийся вином,Он шел неверными шагами.

И он кричал: «Смотрите все,Как блещут искры на росе,Как дышат томные растеньяИ Солнце, золотистый плод,В прозрачном воздухе плывет,Как ангел с песней Воскресенья.

Как звезды, праздничны глаза,Как травы, вьются волоса,И нет в душе печалям местаЗа то, что я убил тебя,Склоняясь, плача и любя,Моя царица и невеста».

И все сильнее падал дождь,И все чернели купы рощ,И я промолвил строго-внятно:«Убийца, вспомни Божий страх,Смотри: на дорогих шелкахКак кровь алеющие пятна».

Но я отпрянул, удивлен,Когда он свой раскрыл хитонИ показал на сердце рану.Из ней дымящаяся кровьТо тихо капала, то вновьСтруею падала по стану.

И он исчез в холодной тьме,А на задумчивом холмеРыдала горестная дева,И я задумался светлоИ полюбил творящих злоИ пламя их святого гнева.1907

Как труп, бессилен небосклон,Земля – как уличенный тать.Преступно-тайных похоронНа ней зловещая печать.Ум человеческий смущен,В его глубинах – черный страх,Как стая траурных воронНа обессиленных полях.

Но где же солнце, где луна?Где сказка – жизнь и тайна – смерть?И неужели не пьянаИх золотою песней твердь?И неужели не виднаСудьба – их радостная мать,Что пеной жгучего винаЛюбила смертных опьянять.

Напрасно ловит робкий взглядНа горизонте новых стран.Там только ужас, только яд,Змеею жалящий туман.И волны глухо говорят,Что в море бурный шквал унесНа дно к обителям наядЛадью, в которой плыл Христос.1907

Еще ослепительны зори,И перья багряны у птиц,И много есть в девичьем взореЕще не прочтенных страниц.

И лилии строги и пышны,Прохладно дыханье морей,И звонкими веснами слышныВечерние отклики фей.

Но греза моя недовольна,В ней голос тоски задрожал,И сердцу мучительно больноОт яда невидимых жал.

У лучших заветных сокровищ,Что предки сокрыли для нас,Стоят легионы чудовищС грозящей веселостью глаз.

Здесь всюду и всюду пределыВсему, кроме смерти одной,Но каждое мертвое телоДолжно быть омыто слезой.

Искатель нездешних Америк,Я отдал себя кораблю,Чтоб, глядя на брошенный берег,Шепнуть золотое «люблю!».1907

На льдах тоскующего полюса,Где небосклон туманом стерт,Я без движенья и без голоса,Окровавленный, распростерт.

Глаза нагнувшегося демона,Его лукавые уста…И манит смерть: всегда, везде онаТак непостижна и проста.

Из двух соблазнов – что я выберу,Что слаще – сон иль горечь слез?Нет, буду ждать, чтоб мне, как рыбарю,Явился в облаке Христос.

Он превращает в звезды горести,В напиток солнца – жгучий ядИ созидает в мертвом хворостеНикейских лилий белый сад.<<1908 >>

Медный колокол на башнеТяжким гулом загудел,Чтоб огонь горел бесстрашней,Чтобы бешеные людиПраздник правили на грудеИзуродованных тел.

Звук помчался в дымном поле,Повторяя слово «смерть»,И от ужаса и болиВ норы прятались лисицы,А испуганные птицыЛётом взрезывали твердь.

Дальше звал он, точно пенье,К созидающей борьбе.Люди мирного селенья,Люди плуга брали молот,Презирая зной и холод,Храмы строили себе.

А потом он умер, сонный,И мечтали пастушки:«Это, верно, бог влюбленный,Приближаясь к светлой цели,Нежным рокотом свирелиОпечалил тростники».<<1908 >>

Моя душа осажденаБезумно странными грехами,Она – как древняя женаПеред своими женихами.

Она должна в чертоге прясть,Склоняя взоры все суровей,Чтоб победить глухую страсть,Смирить мятежность буйной крови.

Но если бой неравен стал,Я гордо вспомню клятву нашуИ, выйдя в пиршественный зал,Возьму отравленную чашу.

И смерть придет ко мне на зов,Как Одиссей, боец в Пергаме,И будут вопли жениховПод беспощадными стрелами.1908

Меня терзает злой недуг,Я вся во власти яда жизни,И стыдно мне моих подругВ моей сверкающей отчизне.

При свете пламенных зарницДрожат под плетью наслажденийТолпы людей, зверей, и птиц,И насекомых, и растений.

Их отвратительным тепломИ я согретая невольно,Несусь в пространстве голубом,Твердя старинное «довольно».

Светила смотрят все мрачней,Но час тоски моей недолог,И скоро в бездну мир червейПомчит озлобленный осколок.

Комет бегущих душный чадУбьет остатки атмосферы,И диким ревом зарычатПустыни, горы и пещеры.

И ляжет жизнь в моей пыли,Пьяна от сока смертных гроздий,Сгниют и примут вид землиПовсюду брошенные кости.

И снова будет торжество,И снова буду я единой:Необозримые равниныИ на равнинах никого.1908

Я уйду, убегу от тоски,Я назад ни за что не взгляну,Но, сжимая руками виски,Я лицом упаду в тишину.

И пойду в голубые садыМежду ласковых серых равнин,Чтобы рвать золотые плоды,Потаенные сказки глубин.

Гибких трав вечереющий шелкИ второе мое бытие…Да, сюда не прокрадется волк,Там вцепившийся в горло мое.

Я пойду и присяду, устав,Под уютный задумчивый куст,И не двинется призрачность трав,Горизонт будет нежен и пуст.

Пронесутся века, не года,Но и здесь я печаль сохраню.Так я буду бояться всегдаВозвращенья к распутному дню.1908

Пусть будет стих твой гибок, но упруг,Как тополь зеленеющей долины,Как грудь земли, куда вонзился плуг,Как девушка, не знавшая мужчины.

Уверенную строгость береги:Твой стих не должен ни порхать, ни биться.Хотя у музы легкие шаги,Она богиня, а не танцовщица.

И перебойных рифм веселый гам,Соблазн уклонов легкий и свободныйОставь, оставь накрашенным шутам,Танцующим на площади народной.

И, выйдя на священные тропы,Певучести пошли свои проклятья.Пойми: она любовница толпы,Как милостыни, ждет она объятья.1908

Под рукой уверенной поэтаСтруны трепетали в легком звоне,Струны золотые, как браслетыСумрачной царицы беззаконий.

Опьянили зовы сладострастья,И спешили поздние зарницы,Но недаром звякнули запястьяНа руках бледнеющей царицы.

И недаром взоры заблистали:Раб делил с ней счастье этой ночи,Лиру положили в лучшей зале,А поэту выкололи очи.1908

Влюбленный принц Диего задремал,И выронил чеканенный бокал,И голову склонил меж блюд на стол,И расстегнул малиновый камзол.

И видит он прозрачную струю,А на струе стеклянную ладью,В которой плыть уже давно, давноЕму с его невестой суждено.

Вскрываются пространства без конца,И, как два взора, блещут два кольца.Но в дымке уж заметны острова,Где раздадутся тайные словаИ где венками белоснежных розИх обвенчает Иисус Христос.

А между тем властитель на негоВперил свой взгляд, где злое торжество.Прикладывают наглые шутыЕму на грудь кровавые цветы,И томная невеста, чуть дрожа,Целует похотливого пажа.1908

Тревожный обломок старинных потемок,Дитя позабытых народом царей,С мерцанием взора на зыби БосфораСледит ускользающий бег кораблей.

Прекрасны и грубы влекущие губыИ странно красивый изогнутый нос,Но взоры унылы, как холод могилы,И страшен разбросанный сумрак волос.

У ног ее рыцарь, надменный, как птица,Как серый орел пиренейских снегов.Он отдал сраженья за крик наслажденья,За женский, доступный для многих альков.

Напрасно гремели о нем менестрели,Его отличали в боях короли –Он смотрит, безмолвный, как знойные волны,Дрожа, рассекают его корабли.

И долго он будет ласкать эти грудиИ взором ловить ускользающий взор,А утром, спокойный, красивый и стройный,Он голову склонит под меткий топор.

И снова в апреле заплачут свирели,Среди облаков закричат журавли,И в сад кипарисов от западных мысовЗа сладким позором придут корабли.

И снова царица замрет, как блудница,Дразнящее тело свое обнажив,Лишь будет печальней, дрожа в своей спальне:В душе ее мертвый останется жив.

Так сердце Комнены не знает измены,Но знает безумную жажду игрыИ темные муки терзающей скуки,Сковавшей забытые смертью миры.1908

Когда в полночной тишинеМелькнет крылом и крикнет филин,Ты вдруг прислонишься к стене,Волненьем сумрачным осилен.

О чем напомнит этот звук,Загадка вещая для слуха?Какую смену древних мук,Какое жало в недрах духа?

Былое память воскреситИ снова с плачем похоронитВосторг, который был открытИ не был узнан, не был понят.

Тот сон, что в жизни ты искал,Внезапно сделается ложным,И мертвый черепа оскалТебе шепнет о невозможном.

Ты прислоняешься к стене,А в сердце ужас и тревога.Так страшно слышать в тишинеШаги неведомого бога.

Но миг! И, чуя близкий плен,С душой, отдавшейся дремоте,Ты промелькнешь средь белых пенВ береговом водовороте.<<1909 >>

Тебе бродить по солнечным лугам,Зеленых трав, смеясь, раздвинуть стены!Так любят льнуть серебряные пеныК твоим нагим и маленьким ногам!

Весной в лесах звучит веселый гам,Все чувствует дыханье перемены;Больны луной, проносятся гиены,И пляски змей странны по вечерам.

Как белая восторженная птица,В груди огонь желанья распаля,Проходишь ты, и мысль твоя томится;

Ты ждешь любви, как влаги ждут поля;Ты ждешь греха, как воли кобылица;Ты страсти ждешь, как осени земля!

Закрыли путь к нескошенным лугамТемничные, незыблемые стены;Не видеть мне морских опалов пены,Не мять полей моим больным ногам,

За окнами не слышать птичий гам,Как мелкий дождь все дни без перемены,Моя душа израненной гиеныТоскует по нездешним вечерам.

По вечерам, когда поет Жар-птицаСиянием весь воздух распаля,Когда душа от счастия томится,

Когда во мгле сквозь темные поля,Как дикая степная кобылица,От радости вздыхает вся земля…

Влачился день по выжженным лугам.Струился зной. Хребтов синели стены.Шли облака, взметая клочья пеныНа горный кряж. (Доступный чьим ногам?)

Чей голос с гор звенел сквозь знойный гамЦикад и ос? Кто мыслил перемены?Кто с узкой грудью, с профилем гиеныЛик обращал навстречу вечерам?

Теперь на дол ночная пала птица,Край запада лудою [21] распаля.И персть [22] путей блуждает и томится…

Чу! В теплой мгле (померкнули поля…)Далеко ржет и долго кобылица.И трепетом ответствует земля.1909

В. И. Иванову