Тимур Кибиров - Стихи Страница 9

ЭПИТАФИИ БАБУШКИНОМУ ДВОРУ

Дождь не идет, а стоит на дворе,вдруг опустевшем в связи не с дождем,а с наступлением – вот и октябрь! —года учебного.

Лист ярко-желтый ныряет в ведрепод водосточной трубой. Над кустомроз полусгнивших от капель виднарвань паутинная.

Мертвой водой набухает листва,клумба, штакетник, дощатый сортир,шифер, и вишня, и небо… Прощай,дверь закрывается.

Как зелена напоследок трава.В луже рябит перевернутый мир.Брошен хозяйкою, зайка промоктам, на скамеечке.

А на веранде холодной – бутыльтолстая с трубкой резиновой, в нейбродит малина. А рядом в мешкеяблоки красные.

Здесь, под кушеткою, мяч опочил.Сверху собрание летних вещей —ласты с утесовской шляпою, зонтмамин бамбуковый.

Что ж, до свиданья… Печальный уютв комнатах дождь заоконный творит.Длинных, нетронутых карандашейблеск соблазнителен.

Ластик бумагу терзает. Идутстрелки и маятник. Молча сидитмуха последняя сонная… Что ж,будем прощаться.

Все еще летнему телу претятсорок одежек, обувка, чулки,байковый лифчик. На локте ещессадины корочка.

Что ж, до свидания. Ставни стучат.Дедушка спит, не снимая очки,у телевизора. Чайник поет.Грифель ломается.

Конец

послание ленке и другие сочинения

1990

I СЕРЕЖЕ ГАНДЛЕВСКОМУ

О некоторых аспектах нынешней социокультурной ситуации

Марья, бледная, как тень, стояла тут же, безмолвно смотря на расхищение бедного своего имущества. Она держала в руке *** талеров, готовясь купить что-нибудь, и не имея духа перебивать добычу у покупщиков. Народ выходил, унося приобретенное.

Ленивы и нелюбопытны,бессмысленны и беспощадны,в своей обувке незавиднойпойдем, товарищ, на попятный.

Пойдем, пойдем. Побойся Бога.Довольно мы поблатовали.Мы с понтом дела слишком многовзрывали, воровали, врали

и веровали… Хва, Сережа.Хорош базарить, делай ноги.Харэ бузить и корчить рожи.Побойся, в самом деле, Бога.

Давай, давай! Не хлюпай носом,не прибедняйся, ексель-моксель!Без мазы мы под жертвы косим.Мы в той же луже, мы подмокли.

Мы сами напрудили лужусо страху, сдуру и с устатку.И в этой жиже, в этой стужемы растворились без остатка.

Мы сами заблевали тамбур.И вот нас гонят, нас выводят.Приехали, Сережа. Амба.Стоим у гробового входа.

На посошок плесни в стаканчик.Манатки вытряхни из шкапа.Клади в фанерный чемоданчикклифт и велюровую шляпу,

и дембельский альбом, и мишкуиз плюша с латками из ситца,и сберегательную книжку,где с гулькин нос рублей хранится,

ракушку с надписью «На памятьо самом синем Черном море»,с кружком бордовым от «Агдама»роман «Прощание с Матерой».

А со стены сними портретикЕсенина среди березок,цветные фотки наших детоки грамоту за сдачу кросса,

и «Неизвестную» Крамского,чеканку, купленную в Сочи…Лет семьдесят под этим кровомпрокантовались мы, дружочек.

Прощайте, годы безвременщины,Шульженко, Лещенко, Черненко,салатик из тресковой печении летка-енка, летка-енка…

Присядем на дорожку, зема.И помолчим… Ну все, поднялись.Прощай, сто первый наш кил'ометр,где пили мы и похмелялись.

И мы уходим, мы уходимнеловко как-то, несуразно,скуля и огрызаясь грозно,бессмысленно и безобразно…

Но стоп-машина! Это слишком!Да, мы действительно отсюда,мы в этот класс неслись вприпрыжку,из этой хавали посуды,

да, мы топтали эту зону,мы эти шмотки надевали,вот эти самые гандонымы в час свиданья разорвали,

мы все баклуши перебили,мы всё в бирюльки проиграли…Кондуктор, не спеши, мудила,притормози лаптею, фраер!

Ведь там, под габардином, все же,там, под бостоном и ватином,сердца у нас – скажи, Сережа, —хранили преданность Святыням!

Ведь мы же как-никак питомцыс тобой не только Общепита,мы ж, ексель-моксель, дети солнца,ведь с нами музы и хариты,

Феб светозарный, песнь Орфея —они нас воспитали тоже!И не теряясь, не робея,мы в новый день войдем, Сережа!

Бог Нахтигаль нам даст по правутираж Шенье иль Гумилева,по праву, а не на халяву,по сказанному нами слову!

Нет, все мы не умрем. От тленахоть кто-то убежит, Сережа!«Рассказ» твой строгий – непременно,и я, и я, быть может, тоже!

Мы ж сохранили в катакомбахЗавет священный Аполлона,несли мы в дол советский обаогонь с вершины Геликона!

И мы приветствуем свободуи навострили наши лиры,чтоб петь свободному народу,чтоб нас любили и хвалили.

С «Памира» пачки ты нисходишь,с «Казбека» пачки уношусь я,и, «Беломор» минуя с ходу,глядим мы на «Прибой». Бушуй же!

Давай, свободная стихия!Мы вырвались!.. Куда же нынемы путь направим?.. Ах, какиеподвижки в наших палестинах!

Там, где сияла раньше «СлаваКПСС», там «Coca-cola»горит над хмурою державой,над дискотекой развеселой.

Мы скажем бодро: «Здравствуй, племямладое, как румяный персик,нью дженерэйшен, поколенье,навеки выбравшее «Пепси»»!

Ты накачаешься сначала,я вставлю зубы поприличней.В коммерческом телеканалемы выступим с тобой отлично.

Ну, скажем, ты читаешь «Стансы»весь в коже, а на заднем планея с группой герлс танцую танецпод музыку из фильма «Лайнер».

Кадр следующий – мы несемсяна мотоциклах иль на яхте.Потом реклама – «Панасоник».Потом мы по экрану трахнем

тяжелым чем-нибудь… Довольно.Пойдем-ка по библиотекам!Там будет нам светло и вольно,уж там-то нас не встретят смехом.

Там по одежке нас встречаетстарушка злобная шипеньем,и по уму нас провожаютпинком за наши песнопенья.

Там нашу зыбкую музыкузаносит в формуляры скука.Медведь духовности великойтам наступает всем на ухо.

Там под духовностью пудовойзатих навек вертлявый Пушкин,поник он головой садовой —ни моря, ни степей, ни кружки.

Он ужимается в эпиграф,забит, замызган, зафарцован,не помесь обезьяны с тигром,а смесь Самойлова с Рубцовым.

Бежим скорей!… И снова гвалтомнас встретит очередь в «Макдональдс».«Интересуетесь поп-артом?» —Арбат подвалит беспардонный.

И эротические шоутакие нам покажут дива —куда там бедному Барковус его купчихой похотливой!

Шварцнеггер выйдет нам навстречу,и мы застынем холодея.Что наши выспренние речипред этим торсом, этой шеей?

И в общем-целом, как ни странно,в бараке мы уместней были,чем в этом баре разливанном,на конкурсе мисс Чернобыля…

И ничего не остается,лишь угль пылающий, чадящий.Все чертовым жерлом пожрется.В грядущем, в прошлом, в настоящем

нам места нет… Проходят съезды.Растут преступность, цены, дети…Нет, не пустует свято место —его заполонили черти.

Но если птичку голосистусдавили грубой пятернею,посмей хоть пикнуть вместо свисту!Успей же, спой же, Бог с тобою!

Жрецам гармонии не можнопленяться суетой, Серега.Пусть бенкендорфно здесь и тошно,но все равно – побойся Бога!

Пой! Худо-бедно, как попало,как Бог нам положил на душу!Жрецам гармоньи не присталобезумной черни клики слушать.

Давай, давай! Начнем сначала.Не придирайся только к рифмам.Рассказ пленительный, печальный,ложноклассические ритмы.

Вот осень. Вот зима. Вот лето.Вот день, вот ночь. Вот Смерть с косою.Вот мутная клубится Лета.Ничто не ново под луною.

Как древле Арион на бреге,мы сушим лиры. В матюгальниккричит осводовец. С разбеганыряет мальчик. И купальник

у этой девушки настолькооткрыт, что лучше бы, Сережа,перевернуться на животик…Мы тоже, я клянусь, мы тоже…

II

УСАДЬБА

Деревня наша очень мила. Старинный дом на горе, сад, озеро, кругом сосновые леса, все это осенью и зимою немного печально, но зато весной и летом должно казаться земным раем. Соседей у нас мало, и я еще ни с кем не виделась. Уединение мне нравится на самом деле, как в элегиях твоего Ламартина.

Ну, слава Богу, Александр Викентьич!Насилу дождались! Здорово, брат!..А это кто ж с тобой? Да быть не может!Петруша! Петр Прокофьич, дорогой!Да ты ли это, Боже правый? Дочка!Аглаюшка, смотри, кто к нам приехал!Ах, Боже мой, да у него усы!Гвардеец, право слово!.. Ну, входите,входите же скорее!.. Петя, Петя!Ну вылитый отец… Я, чай, ужетакой же сердцеед? О, покраснел!Ну не сердись на старика, Петруша!..Так, значит, все науки превзошел…Аглаюшка, скажи, чтоб подавали…А мы покамест суд да дело – вот,по рюмочке, за встречу… Так… Грибочкомее… Вот этак… А? Небось в столицахтакого не пивали? То-то, братец!Маркеловна покойная однаумела так настаивать… Что, Петя,Маркеловну-то помнишь? У нееты был в любимцах. Как она вареньеварить затеет – ты уж тут как тути пеночки выпрашиваешь… Славнотогда мы жили, господа… И что жты делать собираешься – по статскойили военной линии? Какоеты поприще, Петруша, изберешь?А может, по ученой части? А?Профессор Петр Прокофьев сын Чердынцев?А что?!. Но если правду говорить, —принялся б ты хозяйствовать, дружочек.Совсем ведь захирело без присмотраименье ваше… Ну-с, прошу к столу.Чем Бог послал, как говорится… Глаша,голубушка, вели еще кваску…Именьице-то славное… Отец твой,не тем помянут будь, пренебрегалзаботами хозяйственными, так они не привык за двадцать лет. Но МарьяПетровна – вот уж истинно хозяйкабыла – во все сама входила, всена ней держалось. Шельмеца Шварцкопфа,именьем управлявшего, онауже через неделю рассчитала.Подрядчики уж знали – сразу к ней…А батюшка все больше на охоте…Да… Царствие небесное… А я бпомог тебе на первый случай, Петя…Да вот и Александр Викентьич тоже…Его теплицы славятся на всюРоссию, а теперь и сыроварнюголландскую завел… Грешно ведь, Петр.Гнездо отцов, как говорится… Мы бытебя женили здесь – у нас-то девкипокраше будут петербургских модниц.Да вот Аглая хоть – чем не невеста?Опять же по соседству… АлександрВикентьевич, любезнейший, давай-каеще по рюмочке… А помнишь, Петя,как ты на именины преподнесАглае оду собственную, помнишь?«Богоподобной нимфе и сильфидедубравы Новоселковской». Уж таксмеялись мы… Ну как не помнишь, Петя?Тебе лет десять было, Глаше шесть.В тот год как раз мы с турком замирились,и я в отставку вышел… Оставайся,голубчик! Ну, ей-богу, чем не жизньу нас?.. Вот и в журналах пишут, Петя, —российское дворянство позабылосвой долг священный, почва, мол, крестьянство,совсем, мол, офранцузились, отсюдаи разоренье, и социализм…Да-с, Петр Прокофьич… Мы ведь здесь, в глуши,почитываем тоже, ты не думай,что вот медведь уездный… Мы следимза просвещеньем, так сказать, прогрессом,гуманностью… А как же? Вот гляди —«Европы вестник», «Пчелка», «Сын Отечества»,вот «Русский инвалид». Я сам читаю,но больше для Аглаи… А забавно,я доложу вам, критики читать.Хотя оно подчас не все понятно,но так-то бойко… Вот барон Брамбеусв девятом нумере отделывает – както бишь его? – Кибиров (очевидно,из инородцев). Так и прописал —мол, господин Кибиров живописецпошлейшей тривиальности, а такжеон не в ладах с грамматикой российскойи здравым смыслом Нынче мы прочлироман Вальтера Скотта – «Ивангоэ».Презанимательная, доложу вам, вещь.Английская… А Глашенька все большестишками увлекается. Даваламне книжечку недавно – «Сочиненьяв стихах и прозе Айзенберга». Толькоя, грешным делом, мало что там понял.Затейливо уж очень и темно…Оно понятно – немец!.. Вася Шишкину нас в кадетском корпусе отличноизображал, как немец пиво пьет.Такой шалун был… А ведь дослужилсядо губернаторства… Назад тому три годаего какой-то негодяй в театресмертельно ранил… Был бы жив Столыпин,порядок бы навел… А ты, Петруша,случайно не из этих?.. То-то, нет…Грех, Петя, грех… И ладно бы купчишки,семинаристы, но ведь из дворянскихстариннейших семей – такой позор!Нет, не пойму я что-то вас, новейших…Да вот Аглая – вроде бы ничемБог девку не обидел – красотою,умом и нравом – всем взяла, наукамобучена, что твой приват-доцент.Приданое – дай Боже всякой, Петя.А счастья нет… И все молчит, и книжкичитает, и вздыхает… Года дваназад из-за границы возвратилсяНавроцкий молодой, и зачастилон к нам. Все книги привозил и ноты.Аглая ожила. А мне, Петруша,он как-то не понравился. Но все жея б возражать не стал… А через двенедели приезжает он под вечеркакой-то тихий, сумрачный. А Глашавелит сказать, что захворала. ПослеПалашку посылала, я приметил,с письмом к нему… И все, Петруша, все!Я спрашивал ее: «А что ж не ездитк нам больше Дмитрий Палыч?» – «Ах, оставьте,откуда знать мне, папенька!» Вот так-то…Э, Александр Викентьич, чур, не спать!Давай-ка, брат, опрокидонт иваныч!Давайте, Саша, Петенька, за встречу!Как дьякон наш говаривал: «Не то,возлюбленные чада, оскверняет,что входит к нам в уста, а что из устисходит!»… Да-с, голубчик… Презабавныймне случай вспомнился – году в тридцатом…Нет, дай Бог памяти… В тридцать шестом.Или в тридцать девятом?.. Под Варшавойнаш полк стоял в то лето, господа.Вообразите – пыльное местечко,ученья бесконечные, жараанафемская, скука – хоть стреляйся!И никакого общества, посколькуокрестные паны не то что балкакой-нибудь задать – вообще ни разуне пригласили нас, что объяснимо,конечно, но обидно… Как обычно,мы собрались у прапорщика Лембке.Ну, натурально, выпивка, банчишко.Ничто, казалось бы, не предвещалокаких-либо событий… Но ужек полуночи заметил я, что Бельскийрассеян как-то, молчалив и странен…Но, впрочем, надобно вам рассказатьподробнее о нем. У нас в полкуон человек был новый – лишь неделюиз гвардии он был переведен.За что – никто не знал. Ходили слухио связи романической, скандале,пощечине на маскараде – толкомникто не знал… И каково же быломое недоумение, когда,внезапно бросив карты… Заболталя вас совсем, простите старика,пора на боковую. Так сказать,в объятия Морфея… Поздно, Петя…Ну что ж, покойной ночи, господа.Покойной ночи, спите, господа.

Уснете вы надолго. Никогдавам не проснуться больше. Никогдав конюшнях барских не заржет скакун,Трезор, и Цыган, и лохматый Вьюнне встретят хриплым лаем пришлеца,чувствительные не замрут сердцаот песни Филомелы в час ночной,и гувернер с зажженною свечойне спустится по лестнице, и садзагубят и богатства расточат,и подпалят заветный флигелек,и в поседевший выстрелит високнаследник бравый, и кузина Кэтустроится пишбарышней в Совет,в тот самый год, России черный год,о коем вам пророчествовал тотубитый лейб-гусар. И никогдане навредит брусничная водасоседу-англоману… В старый прудглядит луна – в солярку и мазут.И линия электропередачгудит над кровлей минводхозных дач.Катушка из-под кабеля. Трубазаржавленная. Видно, не судьба.Видать, не суждено. Мотоциклетпротарахтит и скроется. И светнад фабрикою фетровой в ночи…Прощай, ма шер. Молчи же, грусть, молчи.

III ИЗ ЦИКЛА «МЛАДЕНЧЕСТВО»