Осип Мандельштам - Осип Мандельштам. Сочинения Страница 9

Ноябрь 1920

***

В Петербурге мы сойдемся снова,Словно солнце мы похоронили в нем,И блаженное, бессмысленное словоВ первый раз произнесем.В черном бархате советской ночи,В бархате всемирной пустоты,Все поют блаженных жен родные очи,Все цветут бессмертные цветы.

Дикой кошкой горбится столица,На мосту патруль стоит,Только злой мотор во мгле промчитсяИ кукушкой прокричит.Мне не надо пропуска ночного,Часовых я не боюсь:За блаженное, бессмысленное словоЯ в ночи советской помолюсь.

Слышу легкий театральный шорохИ девическое «ах» -И бессмертных роз огромный ворохУ Киприды на руках.У костра мы греемся от скуки,Может быть, века пройдут,И блаженных жен родные рукиЛегкий пепел соберут.

Где-то грядки красные партера,Пышно взбиты шифоньерки лож,Заводная кукла офицера -Не для черных душ и низменных святош...Что ж, гаси, пожалуй, наши свечиВ черном бархате всемирной пустоты.Все поют блаженных жен крутые плечи,А ночного солнца не заметишь ты.

25 ноября 1920

***

За то, что я руки твои не сумел удержать,За то, что я предал соленые нежные губы,Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко,Никак не уляжется крови сухая возня,И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.

Как мог я подумать, что ты возвратишься, как смел?Зачем преждевременно я от тебя оторвался?Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,Еще в древесину горячий топор не врезался.

Прозрачной слезой на стенах проступила смола,И чувствует город свои деревянные ребра,Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,И трижды приснился мужьям соблазнительный образ.

Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.И падают стрелы сухим деревянным дождем,И стрелы другие растут на земле, как орешник.

Последней звезды безболезненно гаснет укол,И серою ласточкой утро в окно постучится,И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится.

Ноябрь 1920

***

Когда городская выходит на стогны луна,И медленно ей озаряется город дремучий,И ночь нарастает, унынья и меди полна,И грубому времени воск уступает певучий;

И плачет кукушка на каменной башне своей,И бледная жница, сходящая в мир бездыханный,Тихонько шевелит огромные спицы тенейИ желтой соломой бросает на пол деревянный...

<Ноябрь> 1920

***

Мне жалко, что теперь зимаИ комаров не слышно в доме,Но ты напомнила самаО легкомысленной соломе.

Стрекозы вьются в синеве,И ласточкой кружится мода;Корзиночка на головеИли напыщенная ода?

Советовать я не берусь,И бесполезны отговорки,Но взбитых сливок вечен вкусИ запах апельсинной корки.

Ты все толкуешь наобум,От этого ничуть не хуже,Что делать: самый нежный умВесь помещается снаружи.

И ты пытаешься желтокВзбивать рассерженною ложкой,Он побелел, он изнемог.И все-таки еще немножко...

И, право, не твоя вина,-Зачем оценки и изнанки?Ты как нарочно созданаДля комедийной перебранки.

В тебе все дразнит, все поет,Как итальянская рулада.И маленький вишневый ротСухого просит винограда.

Так не старайся быть умней,В тебе все прихоть, все минута,И тень от шапочки твоей -Венецианская баута.

Декабрь 1920

***

Я наравне с другимиХочу тебе служить,От ревности сухимиГубами ворожить.Не утоляет словоМне пересохших уст,И без тебя мне сноваДремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,Но я тебя хочу,И сам себя несу я,Как жертву, палачу.Тебя не назову яНи радость, ни любовь.На дикую, чужуюМне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,И я скажу тебе:Не радость, а мученьеЯ нахожу в тебе.И, словно преступленье,Меня к тебе влечетИскусанный в смятеньиВишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее,Мне страшно без тебя,Я никогда сильнееНе чувствовал тебя,И все, чего хочу я,Я вижу наяву.Я больше не ревную,Но я тебя зову.

1920

***

Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,С певучим именем вмешался,Но все растаяло, и только слабый звукВ туманной памяти остался.

Сначала думал я, что имя – серафим,И тела легкого дичился,Немного дней прошло, и я смешался с нимИ в милой тени растворился.

И снова яблоня теряет дикий плод,И тайный образ мне мелькает,И богохульствует, и сам себя клянет,И угли ревности глотает.

А счастье катится, как обруч золотой,Чужую волю исполняя,И ты гоняешься за легкою весной,Ладонью воздух рассекая.

И так устроено, что не выходим мыИз заколдованного круга.Земли девической упругие холмыЛежат спеленатые[8] туго.

1920

***

Люблю под сводами седыя тишиныМолебнов, панихид блужданьеИ трогательный чин – ему же все должны,-У Исаака отпеванье.

Люблю священника неторопливый шаг,Широкий вынос плащаницыИ в ветхом неводе Генисаретский мракВеликопостныя седмицы.

Ветхозаветный дым на теплых алтаряхИ иерея возглас сирый,Смиренник царственный – снег чистый на плечахИ одичалые порфиры.

Соборы вечные Софии и Петра,Амбары воздуха и света,Зернохранилища вселенского добраИ риги Новаго Завета.

Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,Сюда влачится по ступенямШирокопасмурным несчастья волчий след,Ему ж вовеки не изменим.

Зане свободен раб, преодолевший страх,И сохранилось свыше мерыВ прохладных житницах, в глубоких закромахЗерно глубокой, полной веры.

Весна 1921, весна 1922

Стихи 1921 – 1925 годов

Концерт на вокзале

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,И ни одна звезда не говорит,Но, видит Бог, есть музыка над нами,Дрожит вокзал от пенья Аонид,И снова, паровозными свисткамиРазорванный, скрипичный воздух слит.

Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.Железный мир опять заворожен.На звучный пир в элизиум туманныйТоржественно уносится вагон:Павлиний крик и рокот фортепьянный.Я опоздал. Мне страшно. Это – сон.

И я вхожу в стеклянный лес вокзала,Скрипичный строй в смятеньи и слезах.Ночного хора дикое началоИ запах роз в гниющих парниках -Где под стеклянным небом ночевалаРодная тень в кочующих толпах...

И мнится мне: весь в музыке и пене,Железный мир так нищенски дрожит.В стеклянные я упираюсь сени.Горячий пар зрачки смычков слепит.Куда же ты? На тризне милой тениВ последний раз нам музыка звучит!

1921

***

Умывался ночью на дворе.Твердь сияла грубыми звездами.Звездный луч – как соль на топоре.Стынет бочка с полными краями.

На замок закрыты ворота,И земля по совести сурова.Чище правды свежего холстаВряд ли где отыщется основа.

Тает в бочке, словно соль, звезда,И вода студеная чернее.Чище смерть, солонее беда,И земля правдивей и страшнее.

1921

***

Кому зима – арак и пунш голубоглазый,Кому душистое с корицею вино,Кому жестоких звезд соленые приказыВ избушку дымную перенести дано.

Немного теплого куриного пометаИ бестолкового овечьего тепла;Я все отдам за жизнь – мне там нужна забота,-И спичка серная меня б согреть могла.

Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,И верещанье звезд щекочет слабый слух,Но желтизну травы и теплоту суглинкаНельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.

Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,Как яблоня зимой, в рогоже голодать,Тянуться с нежностью бессмысленно к чужому,И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.

Пусть заговорщики торопятся по снегуОтарою овец и хрупкий наст скрипит,Кому зима – полынь и горький дым к ночлегу,Кому – крутая соль торжественных обид.

О, если бы поднять фонарь на длинной палке,С собакой впереди идти под солью звездИ с петухом в горшке прийти на двор к гадалке.А белый, белый снег до боли очи ест.

1922