Коллектив авторов - Поляна №3 (9), август 2014 Страница 9

В метро. Еще далеко до центра, в вагоне немноголюдно. Почти все скамейки заняты. На станции входит дама средних лет, судя по одежде – небедная, шикарная прическа, макияж, уверенный взгляд. Садится напротив, опускает руку в карман пальто, вынимает футляр с очками. Из кармана выпадает и скатывается к ее ногам пятирублевая монета. Дама даже бровью не ведет. Невозмутимо раскрывает футляр, надевает очки, разворачивает журнал, «Космополитен», кажется. Я гляжу по сторонам. Монету заметила девушка слева. Остальные дремлют или делают вид, что не интересуются. Едем. Я поглядываю на монету. На следующей станции вливается толпа… Стоят в проходе, заслоняют противоположный ряд. И вдруг, дремавшая справа старушка, по виду из тех, что пихаются локтями в трамваях, срывается с места и, расталкивая чьи-то ноги, бросается к монете; тянется руками и выковыривает ее из-под ног дамы. Завладев монетой, она прыгает назад, – все почти в одно мгновение, – и замирает. Глаза прикрыты. Мол, стыд, ну и пусть. Еще несколько станций она не шелохнулась, вдруг подскочила: «Это Белорусская?» – Вертит головой. Прыг – и выскочила из вагона. Как блоха. Я ловлю себя на мысли, что не люблю эту стильную даму. Не могу, не хочу любить. С ее снобизмом и надменной рожей. Я презираю ее, за то, что она презирает тех, кто не добился в своей жизни того, чего добилась она – возможности задирать нос и листать в метро «Космополитен»… Я не могу любить и эту несчастную старуху. Жалеть могу, но не любить. Могу презирать, но не могу любить. Не хочу… Я не люблю метро. Там люди толкают друг друга, там грязно и душно, там такой грохот, что под него засыпаешь, а сверху темнота, сотня метров темноты, камней и грунта… Подземный лабиринт, бетонный термитник, братская могила – вот что такое метро.

День города. Масса народу. На Тверском бульваре один из двух входов в общественный туалет закрыт.

Со стороны Малой Бронной – стайка девиц лет шестнадцати:

– А х… делать!

Вчера я шел через сквер, и на узкой дорожке встретился с человеком лет пятидесяти, маленьким, седым, с лукавыми глазками, одетым просто, но чисто, в светлые брюки и хлопчатую рубашку. Человек этот завидел меня еще издали и остановился. Лишь только я приблизился так, что мог его слышать, как он заговорил болезненным голосом:

– Эх, с утра без бутылки и жить не хочется. А денег нет! Нету! – и руками развел – артист.

Я прошел мимо, бросив на ходу:

– Бывает.

Сегодня я опять встретил его. На том же самом месте. Словно, он прирос и простоял там сутки. И точно! Завидев меня, он хлопнул ладонями по ногам и произнес:

– Не идут ноги… Хоть ты что – не идут.

Проходя мимо него, я нащупал в кармане монету и сунул ему в ладонь.

Он был крайне изумлен. Поглядев на монету, перевел взгляд на меня и сказал озадаченно:

– Спасибо… А ведь я не просил…

– С утра ведь без бутылки и жить не хочется, – напомнил я. – А так, глядишь, понемногу и наберется.

Взгляд его потеплел.

– Это правда… Ну, дай бог тебе здоровья…

Больше я не встречал его.

Издание полного собрания сочинений Льва Толстого финансирует меценат из Японии. Он, японец, любит Льва Толстого и на каждый том высылает в Россию по пять тысяч долларов. Вышло пять книг. Но недавно он умер… Что теперь будет с серией?..

Сегодня утром я шел по улице, а впереди, вертя туго обтянутым джинсовым филеем, цокая, будто подковами, высоченными каблуками, двигалось нечто лошадоподобное, сильное и пахучее. Я следил за ритмичным покачиванием упругого крупа, за длинной, спадающей по спине гривой и вдруг отчетливо увидел дрогнувший кобылий хвост и посыпавшийся на асфальт теплый навоз. В ужасе я замер посреди тротуара, и нетерпеливые прохожие локтями пихали меня в спину.

Где же гении? Где они? Ведь должны быть… Ведь не могло же случиться, чтоб на такую прорву народа, на все человечество, на всю Вселенную не уродилось ни одного сколько-нибудь приличного гения… Когда вопреки всем законам природы, вопреки логике и здравому смыслу, вопреки пошлости и бездарности мира, на свет вдруг появляется истинный гений, тотчас полчища ничтожных мерзавцев, нутром почуяв его, набрасываются со всех сторон, впиваются в глотку и душат своими корявыми лапами…

В одной окололитературной радиопередаче некий редактор умолял помогать именно неодаренным писателям, им-то, мол, как раз тяжелее всего, а талантам помогать ни к чему, они и так, дескать, пробьются силой своего дарования… Все перепуталось… Для чего же нужны неодаренные?.. Чем им помочь? Отнять перо и дать яду…

Существует всемирный заговор! Заговор против гениев!.. Чудище стоглаво и стозево. Чем бездарнее заговорщик, тем более он свиреп, тем большей он наделяется властью и силой. И вот мир содрогается под пятою ничтожеств, оттого троны и дворцы зиждутся на погостах, а гении, едва родившись, задыхаются в колыбелях…

В каждом бетонном термитнике, за каждым окном прячется бездарность. В огромном городе тысячи термитников и миллионы бездарностей… Противно, противно…

Они следят за мной. Да, они уже почуяли меня своим звериным чутьем, уже нашли и следят. Да, да, да!.. И тот нищий в сквере. О! Для нищего он слишком чисто одет. И этот взгляд, брошенный в мою сторону, этот пронизывающий взгляд, испепеляющий и мертвый одновременно. Нет, он не скользнул мельком, он следил! Пристально, с ненавистью, с хладнокровием палача…

Надо не подавать виду. Надо тщательно маскироваться… Чтобы никто не догадался, что я – гений…

Я сделал величайшее открытие. В метро. Неожиданно, вдруг, находясь в толпе людей, которые, натурально, посчитали меня за своего, лишь только я принял подобную им форму. И мне стало так смешно, что я с трудом сдержал улыбку… Нет, я не смог ее сдержать. Я улыбнулся и даже чуть не засмеялся… Как я не понимал этого раньше? Но теперь! Я открою эту тайну. Я обнаружил, что все, абсолютно все без исключения люди, низкие и высокие, пузатые и сутулые, полные и худые, так вот все… почти все без исключения люди носят на себе одежду. Да-да! Под тонкой пеленой пальто, юбок и брюк можно отчетливо распознать тела. И все эти голые люди невозмутимо стоят рядом друг с другом и не придают этому обстоятельству ровно никакого значения! Одежда открывает им возможности немыслимые. Они прижимаются друг к другу, трутся интимностями, и проделывают все это совершенно равнодушно. Мужчины и женщины, цветущие девицы и дряхлые старики, юноши и почтенные матроны… Глядя в их безразличные глаза, ни за что не скажешь, что они понимают значение происходящего. Представьте, разве можно стоять равнодушно, видя голые тушки, со складками жира, с волосами растущими повсюду, с бородавками и сосками?… Вот пузатая старуха, огромная, как самовар, она недовольно пыхтит и переваливается с ноги на ногу, наконец, грузно опускается на скамейку всеми своими восьмьюстами кожными складками; вот худой кривоногий самец с кудрями в паху, этакий кавалерист, стоит, натурально, без прочих украшений и лихо так постреливает глазенками вокруг; вот пухлая девица в очках, – сало висит на ней, как тесто, в ушах железки и в пупке тоже и даже… И разве могу я сдержать улыбку? Вот квадратная тетка на чугунных ножищах всматривается куда-то в даль… Быть может, она обозревает неведомые глубины? Куда она смотрит? Что она видит под дикий грохот мчащегося поезда?.. И что же я вижу, когда мои глаза открыты, и я разгадал их хитрую уловку. Я вижу, что люди некрасивы, они смешно, комично некрасивы. И я понял, для чего им нужна одежда! Они носят ее, чтобы скрыть свое уродство! Их слишком много, и всем не спрятаться в самодвижущиеся экипажи с затененными стеклами…

Проклятые газеты!.. В них все! Самые свежие сплетни и постельные новости. Новости!.. Мы делаем новости! – кричат они. Конечно!.. Что же им остается, кроме как варить эту нескончаемую жвачку. Биржевые новости, банковские новости, скандальные новости… Все что угодно! Жуйте, хлопая глазами, жуйте, удивляясь, жуйте и не думайте ни о чем… За вас уже все придумали, посчитали и поделили… Жуйте!.. Глотайте и переваривайте всю эту муть…

Сначала я смеялся над тем, сколь примитивна наживка для выуживания денег из тощих кошельков сонных обывателей. Затем меня охватила ярость, я рвал газеты, топтал их ногами, словно пытался вытоптать из них дьявола, жег их гигантскими пачками и плевал в наглые витрины газетных киосков. Но и это не принесло облегчения. Сотни тысяч типографий ежедневно заполняли мир миллионами новых газет… Бесчисленные армии газетчиков и репортеров противостояли мне. А уже через день, в прокричавшие свои заголовки газетные листки, заворачивали рыбу и колбасу…