Юрий Нагибин - Белая сирень Страница 10

Рахманинов. А я рад, что она не приехала. А то бы она сейчас плакала, а когда она плачет, у нее краснеет нос и она все время сморкается. Неприятно смотреть.

Тетка пристально смотрит на Сережу.

Мария Аркадьевна. Я знаю, ты это нарочно. Хочешь казаться злым.

Слышатся два удара станционного колокола. Рахманинов будто бы ждал: вскакивает и нетерпеливо смотрит на тетушку.

Рахманинов. Можно идти. Уже пора.

Мария Аркадьевна сразу засуетилась, вытащила из ридикюля маленький сверток и зашептала, оглядываясь по сторонам.

Мария Аркадьевна. Вот, я тут зашила в ладанке сто рублей. Только ты никому не говори. Просто повесь и храни на груди.

Рахманинов. Не надо.

Мария Аркадьевна. Как же без денег? На всякий случай.

Рахманинов. Я сам.

44. (Съемка в помещении.) ВАГОН ТРЕТЬЕГО КЛАССА.

Мария Аркадьевна обнимает Сережу, крестит его, шепчет.

Мария Аркадьевна. Мальчик мой, у тебя талант. Молю Бога, может, из тебя музыкант получится…

Племянник смотрит на нее сухими глазами.

Мария Аркадьевна. Ну хоть поцелуй тетку-то…

Рахманинов отворачивается к окну.

45. (Натурная съемка.) ПЕРРОН. ЛЕТО. ДЕНЬ.

Мария Аркадьевна идет по перрону вдоль вагона, пока не увидит сквозь пыльное стекло лицо Рахманинова. Она останавливается. Рахманинов долгим взглядом смотрит на нее. Вагон трогается.

46. (Съемка в помещении.) ВАГОН ТРЕТЬЕГО КЛАССА.

Вагон сильно дергается, погромыхивая на стыках. Рахманинов смотрит в окно. Мимо проплывает скучный пристанционный пейзаж; вагон на запасных путях, паровозы, семафоры, здание депо, чахлые деревья… Подходит проводник.

Проводник. Не желаете ли чаю с баранками?

Рахманинов (невозмутимо). Желаю.

Рахманинов берет баранку и с хрустом разламывает ее. Набивает рот… И вдруг перестает жевать, откидывается к стене, закрыв глаза. Из уголка его глаза медленно катится слеза…

47. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. КАБИНЕТ. СУМЕРКИ.

Рахманинов сидит за пианино в задумчивой позе. Его орлиный профиль черным силуэтом вырисовывается на фоне окна, за которым пепельно-голубой стоит сумеречный сад. Входит Наталья.

Наталья. Ты чего без света?

Рахманинов. М-м?..

Наталья подходит к столу, шарит меж бумаг.

Наталья. Глаза испортишь. Где спички?

Коробок спичек пуст, зато в пепельнице полно окурков.

Наталья. Смотри, сколько накурил.

Рахманинов. Надо будет сказать управляющему, чтобы отправил кирпич обратно на фабрику. Он весь крошится, из такого кирпича свинарник строить нельзя, все же рухнет! Не нравится мне морда подрядчика — воровская морда…

Рахманинов смолкает, отворачивается к окну.

Рахманинов. Мало того что твой душевнобольной муж бездарный композитор, он еще и никудышный хозяин, и вылетим мы с тобой в трубу, Наташенька.

Наталья подходит к нему сзади, кладет руки на плечи.

Рахманинов. Надо наконец-то набраться смелости и признаться, что как композитор я кончился…

Наталья. Сереженька, это уже было, и не раз.

Рахманинов. Я сейчас вспоминал, как тетя Маша провожала меня из Петербурга, когда меня выгнали из консерватории. При тетке я еще крепился, а когда остался один, почувствовал себя никому не нужным и горько заплакал. С того дня начались мои скитания. Всю мою юность мне так не хватало дома. Я мечтал о семье, о доме, где по утрам пахнет кофе и свежеиспеченной булкой, а с кухни раздается звон посуды…

За окном фыркает лошадь. Через двор наискось движется телега с тюком, на котором под мокрым брезентом сидит Иван.

Наталья. Иван одеяла привез. Хочешь чаю?

Рахманинов. Как было хорошо!..

Наталья. Чаю с медом?

Рахманинов. Ну почему (неожиданно поворачивается к жене) в двадцать лет просыпаешься и чувствуешь себя гениальным, и музыка тебя распирает так, что едва успеваешь ее записывать…

Наталья (перебивает). Сереженька, ты забыл, как ты и в двадцать лет ныл и жаловался на свою бездарность, а после этого нытья всегда появлялась твоя гениальная музыка.

Рахманинов. Боже, я несносный человек, зануда!..

Наталья. Я сейчас зажгу лампу, ты закончишь свое письмо о свиньях, а чай с медом я тебе принесу в постель.

48. (Натурная съемка.) ДОРОГА. ВЕСНА. ДЕНЬ.

Моросит дождь. По грязной, размытой дороге едет повозка, запряженная парой. На телеге, устланной соломой, — закутанный в рогожу рояль. Наружу торчат прорвавшие рогожу ножки с колесиками. Правит низкорослый мужичонка Василий Белов с носом пуговкой и глазами, как две оловянные пуговицы. На голове у него военная фуражка. Рядом с телегой шагает Иван, смоля цигарку и поминутно сплевывая.

ДЕТАЛЬ.

Колесо телеги западает в колдобину. Рояль смещается и едва не сбрасывает с грядка телеги Белова. Следующий толчок возвращает и поклажу, и Белова в прежнее положение.

Белов (жалобно). Просил же тебя за дорогой следить!

Иван (сплевывая). Пошел к лешему.

Белов. Вещь ценная. Ну-ка не довезем?

Иван. Ну и хрен с ним.

Белов. Отчаянный ты, Иван!

Иван… Правь себе да помалкивай.

49. (Съемка в помещении.) КОНЮШНЯ. ВЕСНА. УТРО.

Рахманинов в сопровождении главного конюха, степенного мужика Герасима, обходит конюшни. Герасим открывает дверь одного из денников. Там лежит жеребая кобыла с раздувшимся животом. Она приподнимает узкую благородную голову и смотрит на вошедших. Рахманинов достает из кармана кусок сахара и на ладони протягивает кобыле.

Герасим. Ждем со дня на день. (Крестится.) Авось жеребчика принесет.

Рахманинов. Не оплошать бы с ветеринаром. Пусть загодя приедет.

Герасим. Он важная персона. Что бы вам, Сергей Василич, самому ему написать?

Рахманинов. Сегодня же напишу.

Герасим. Он сейчас в Отрадине, у графов Сокольских. Я письмо свезу.

Рахманинов. Что-то не так?..

Герасим. Так — не так… Шехерезада любой затраты стоит. Это ж краса — природы совершенство!

Рахманинов. А ты поэт, Герасим.

Герасим. За что, сударь, обижаете? Я — конюх!

50. (Натурная съемка.) ИВАНОВКА. ПОЛДЕНЬ.

Телега с роялем стоит возле парадного входа. Вокруг драгоценного груза собралось чуть ли не все население усадьбы. Тут и Наталья, и Софья, и Марина, и фрейлейн с Ириной, Феона с Танюшкой на руках, вся кухня и охрана в лице хромого сторожа Степана.

Наталья. Всю грязь с дороги собрали! Неужели нельзя было поаккуратней?

Белов (жалобно). Уж мы ли не старались! Мне весь хребет отшибло!

Иван, не затрудняя себя объяснениями, сует Белову крышку рояля, завернутую в рогожу. От неожиданности Белов чуть не валится с ног.

Белов. Сдурел?

Иван, так же молча, сдирает грязные рогожи с рояля, обнажая черное полированное тело инструмента.

Иван (не глядя). Гужи!

Сторож Степан с берданкой за спиной подает ему гужи.

Степан. Держи, Ваня. Бог тебе в помочь.

Иван, поднатужившись, приподнимает рояль и подводит под его переднюю часть гужи, потом — под заднюю.

Наталья (просительно). Ваня, поосторожнее. Я так волнуюсь.

Иван. Наталь Алесанна, не робей! Потяжельше носили — не роняли. (Мужикам.) Берись, робя! Белов и Козел — взад, Митрич — со мной в супряге.

Мужики занимают указанные места, перекидывают лямки через плечи.

Белов. Раз, два, взялись!

Рояль приподнялся над телегой и повис на гужах.

Иван. Белов и Козел, заходи вперед!

Этим мужикам Иван доверил узкую и более легкую, «маневренную» часть громоздкой ноши, а сам с дюжим Митричем принял главную тяжесть.

Иван. Хорош!.. Степан, держи дверь. Пошел!..

51. (Съемка в помещении.) ИВАНОВКА. ВХОД. ДЕНЬ.

В дверях передняя пара застревает.

Иван. Чего вы там?

Белов (сдавленным голосом). Осади!..

Белов уперся скулой в косяк двери. Задние носильщики нажимают на него всей тяжестью инструмента и вот-вот выдавят ему глаз.

Иван. Что там опять с тобой?

Белов (хрипит). Расплющили!

Иван и Митрич подают рояль назад. Белов получает свободу. Рояль благополучно пролезает в дверь, но дальше начинается самое трудное.