Юрий Нагибин - Мартин Андерсен-Нексе Страница 5

— До чего дошло! — с горечью и презрением говорит Нексе. — Бонзы хотели купить меня, чтобы я вел военную пропаганду в пользу юнкеров.

— Что же все это значит, Мартин? — с болью говорит Маргрете. — В моей семье молились на первых рабочих лидеров. И куда они пришли?

— К предательству. Когда-то я сетовал, что мы ходим по кругу, но вот мы двинулись вперед — прямо в объятия капиталистов. Очевидно, такова неизбежная судьба реформизма.

— Но ты хорошо вмазал им, — мстительно говорит Маргрете.

— Это чепуха! Но я вмажу, да и не раз, через прессу… Я иду работать. Спать буду в кабинете.

— Опять? — говорит она с упреком. — Ты же обещал мне…

— Не сердись, дорогая, так надо.

— Неужели твоя «Дитте» не может подождать, пока ты окрепнешь?

— «Дитте» может, не могут рабочие, которых хотят гнусно надуть. «Сколько стоит мешок кокса?» — хорошее название для статьи?..

…Раннее утро. Нексе сидит в своем кабинете, исписывая последние листы бумаги. От кофейной чашки на столе пятно.

Внезапно он поднимает голову. Снаружи слышны шаги. Почтальон принес газету. Нексе выходит, берет еще сыроватый номер «Социал-демократен», благодарит почтальона и закрывает за ним дверь. Через весь газетный лист — огромная шапка: «БОЛЬШЕВИКИ ВЗЯЛИ ВЛАСТЬ В РОССИИ».

На миг он прикрывает глаза. Потом смотрит в окно на розовеющий зунд. На востоке поднимается солнце.

— Грета!.. — кричит он во всю силу легких. — Грета!..

Прибегает жена, он сует ей газету.

— Начался новый отсчет времени…

Спросонья она не может охватить случившегося.

— Ты видишь?.. Боль-ше-ви-ки, то есть большинство, а большинство — это простой народ, Грета! Впервые простой народ будет сам себе хозяином. Всю Европу продует свежий ветер!..

Хмурый ноябрьский день 1918 года. Нексе идет по улице Копенгагена. В витринах магазинов объявление: «ЗАКРЫТО В СВЯЗИ С ГЕНЕРАЛЬНОЙ ЗАБАСТОВКОЙ». На стенах расклеены воззвания: «СВОБОДУ НАШИМ АРЕСТОВАННЫМ ТОВАРИЩАМ!» Те же надписи — на стенах домов, заборах, тротуарах. На плакатах — руки, вцепившиеся в тюремную решетку.

На площади Грёнторвет, где собралось около пятидесяти тысяч человек, на трибуне, украшенной красным флагом, Тёгер Тёгерсен из социалистической рабочей партии произносит речь. Доносятся его последние слова:

— Когда они слышат наш мощный клич: свободу нашим арестованным товарищам, солидарность с борющимися рабочими России и Германии, они дрожат от страха. Но пусть они увидят и наши сжатые кулаки. И если они не отдадут нам власть добром, мы возьмем ее силой! — Последние слова покрываются мощными аплодисментами…

Нексе входит в подъезд здания, где находится «Социал-демократен», и взгляд его падает на строки Окьера, выведенные золотом над лестницей: «Если ты будешь защитой бедняков, если ты будешь плетью для богатых, ты не получишь орденов и звезд, зато тебе вознесут хвалу трепетные сердца».

Нексе улыбается горькой улыбкой, поднимается по лестнице на второй этаж, входит в небольшое помещение, где за барьером сидит дежурный редактор. Нексе кивает ему и проходит в дверь наискось от барьера. «БОРГБЬОРГ, РЕДАКТОР» — значится на дощечке. Нексе стучит, но никто не отзывается.

Нексе толкает другую дверь. Это секретариат редакции — вместительное помещение. За подковообразным столом расположились молодые люди в рубашках с засученными рукавами. Всюду — газетные полосы, гранки, отпечатки первополосных шапок, из которых явствует, что мировая война закончилась два дня назад. Но похоже, сидящих в комнате журналистов весьма мало заботят мировые события, им смертельно скучно. Они дремлют, курят, роняя пепел на брюки, ковыряют спичками в зубах. Вид у всех похмельный.

— Добрый день, — говорит Нексе.

Молодые люди не отзываются. Лишь склонившийся в углу над корректурой сутулый человек в поношенной жилетке, Расмус Андерсен, подает голос:

— Добро пожаловать, писатель!

— Можно поговорить с Боргбьоргом?

— Двойная борода пошел получать орден во дворец.

— Вон как! Иеппе Окьер утверждает, что защитники бедняков не получат ни орденов, ни звезд.

— Это за кокс для датских рабочих.

— Серьезно? Война кончилась, а все по-прежнему сидят без топлива. Ну, а звезду от кайзера успел он получить? За белых рабов для немецкой металлургии?

— Вы же сами помешали Боргбьоргу отличиться, — скрипуче смеется Расмус Андерсен. — Звезда светила на пятидесяти тысячах, а не набралось и половины.

— Бедный Боргбьорг! Хвалы трепетных сердец ему тоже не дождаться. Теперь я понимаю, почему меня перестали печатать в «Социал-демократен».

— Вы прекрасно обходитесь без нас.

— Но я хочу печататься в газете моей партии, пока еще моей.

— Что значит «пока еще»?

Нексе не успел ответить. Вошел Боргбьорг с ленточкой в петлице. Сотрудники приветствуют его ироническими аплодисментами. Расмусен встает и поздравляет шефа.

— Спасибо, спасибо! — отмахивается Боргбьорг. — Надо работать, мальчики, — обратился он к молодым журналистам. — Война кончилась, аквавита подешевела — все так, но газета должна выходить. — Взгляд его без особой симпатии остановился на Нексе. — А-а, писатель! Ко мне? Прошу!

Они проходят в кабинет: Боргбьорг показывает Нексе на кресло, садится за стол напротив и закуривает сигару.

— Ты пришел о чем-то просить нас? — свысока спросил Боргбьорг, которого распирает от чванства.

— Свергнутый русский царь говорил о себе во множественном числе, — усмехнулся Нексе, — и получил под зад коленкой. Я пришел не к «вам», а к тебе, главному редактору «Социал-демократен», и не просить, а требовать, чтобы газета выступила в защиту арестованных рабочих.

— А какое нам до них дело?

— Что-о? Молодых парней швыряют в тюрьму без суда и следствия, а все их преступление в том, что они хотят работать. Мне думается, рабочая газета обязана вмешаться.

— Они смутьяны… раскольники.

— Навесить ярлык проще всего. Мы должны занять ясную позицию в классовой борьбе, которую ведут рабочие.

— В какой еще «классовой борьбе»? — с величайшим презрением произнес Боргбьорг. — Ты живешь в прошлом веке. Писатель может витать в облаках, но мы, практики, обязаны защищать достигнутое…

— И сотрудничать с врагами рабочих?

— Не передергивай. Нельзя пускать по ветру наши завоевания из-за того, что кучке смутьянов охота драть горло. Эти раскольники разлагают неустойчивую часть рабочей массы.

— «Неустойчивая часть» и есть настоящий пролетариат, а вы опираетесь на рабочую аристократию и городское мещанство.

— Порядок и дисциплина, — не слушая его, вещает Боргбьорг, — вот что нам надо. Иначе наступит анархия…

Дверь отворилась, и вошел молодой человек: франтоватому костюму не соответствует промасленная рабочая куртка.

— Шеф, — шепелявит он, — эти крикуны переходят от слов к делу.

— Гм, — предупреждающе кашлянул Боргбьорг и незаметно кивнул на Нексе. — Наш новый сотрудник, сын редактора Йоргенсена.

— Ценное приобретение, — проворчал Нексе.

— Ладно, Альберт. У нас есть кому позаботиться о порядке. Законы надо уважать. Держите меня в курсе событий.

Криво усмехнувшись, Альберт выходит. Нексе с отвращением смотрит ему вслед. С улицы доносится грозный шум.

— Я жду, — говорит Нексе. — Отвечай же, не мне, а им. — Он кивнул на окно.

— Я уже ответил, — устало говорит Боргбьорг, — мы не можем быть с этими парнями в картузах… Мы должны вести реалистическую политику. Эта политика привела нас в правительство. Нам остался один шаг до власти.

— И один шаг до полного и окончательного предательства рабочего класса, — дрожащим от ярости голосом произнес Нексе.

Боргбьорг встревожился.

— Брось, Мартин, — говорит он примирительно. — Ты отличный писатель, гордость нации, но в политике сущий ребенок. Наши отношения разладились в последнее время. Ты подложил мне свинью, но я не злопамятен. Наша партия не держит зла и снова протягивает тебе руку. Хочешь стать депутатом-парламента?

— То бишь политическим кастратом под эгидой социал-демократии?

— Не хочешь — не надо. Сколько в тебе злости…

Нексе вдруг засмеялся. Боргбьорг с удивлением смотрит на него.

— Мне вспомнилась фраза Ленина-Ульянова. Кому тюрьма и каторга, кому парламентские кресла. Это о коммунистах и социал-демократах.

— Ты цитируешь большевика? — гадливо сказал Боргбьорг. — Вон куда дело зашло! Пора тебе раз и навсегда определить, с кем ты.

Шум и крики за окнами усилились, задребезжали стекла.

— С ними! — кивнул Нексе на окна и вышел из кабинета…

…Нексе с трудом пробирается сквозь толпу, запрудившую Фредериксброгаде. С моста Королевы Луизы идет трамвай. Толстый, усатый вагоновожатый изо всех сил звонит, но вынужден остановиться перед толпой. Люди кричат, ругаются, требуют, чтобы вагоновожатый слез.