Мария Хмелик - В городе Сочи темные ночи (сборник) Страница 54

— Ты их видел?

— Обе!.. Чудные места! Возле домов лес, лоси бродят… Кукушки: ку-ку ку-ку…

Отец открыл в столе ящик, достал оттуда коробку конфет, взял газету и аккуратно завернул коробку в нее.

— На свидание собираешься? — спросила Лена.

— Не твое дело.

— Уже нашел себе молоденькую?.. Да? Продавщицу из зоомагазина?

— Нет. Спекулянтку с Птичьего рынка… Когда уезжаешь?

— Завтра днем.

Отец налил в горсть одеколон и растер по шее.

— Значит, в следующий раз мы увидимся после твоего возвращения… Вот так, живем вместе и не нашли времени обсудить сложившуюся ситуацию…

— Что ее обсуждать? Все ясно. Навстречу новым приключениям!

Отец вздохнул:

— Осторожней там, на Севере… С мужчинами на улице не знакомься. — Он достал из внутреннего кармана пиджака деньги и протянул Лене: — Вот, дочь, рыбкой жертвую… Не отказывай себе ни в чем…

— Мерси, — усмехнувшись, она приняла этот щедрый родительский дар.

Степаныч не подозревал, что он способен так сильно любить. У него в жизни было много женщин, но он со всеми расставался без сожаления. А тут…

Пока лежал в больнице, он прочел в какой-то книжке, что после сорока лет, перед старостью, с мужчинами происходит что-то, они меняются… Кто-то бросается в политику, хотя раньше был к ней равнодушен. Начинает выдвигать себя в депутаты, А у кого-то случается большая любовь. Такая, что человек теряется, как перед опасной болезнью.

Степаныч мог любоваться на Жанну часами. Ему не приходило в голову поступить как раньше, когда он первым делом изучал у женщины бюст и зад, а потом тащил в постель…

Нет!.. Это богиня! А с богиней надо бережно, она хрупкая.

Степаныч удивлялся иногда, что же это такое с ним вдруг произошло. Но, немного подумав, он нашел еще одно объяснение своему нынешнему состоянию: во время недавней операции, видимо, влили чужой крови. Кто знает, чья она. Может, поэт нищий сделался донором… Кровь эта прошла через мозги. А на Степаныча вот и обрушилось такое… И счастье, и тревога…

Степаныч стоял у прилавка и любовался, как Жанна работает. Ее тонкие пальцы быстро переставляли стеклянные стаканы.

— Завсекцией ругается, — не глядя на Степаныча, сказала Жанна. — Говорит, отвлекаешь от работы. Что из-за тебя вчера два стакана разбила.

— Ей какое дело! Я же эти стаканы купил… Завидует она, вот и все… Разве я могу отойти от тебя?! Смотри, я фотографию тебе принес — на память о нашей встрече! — Степаныч протянул Жанне снимок.

Жанна с интересом стала рассматривать: широко улыбающийся Степаныч в пиджаке в крупную клетку положил руку на кинокамеру, глаза измучены творческим поиском…

— А ты всегда в этом пиджаке ходишь? — спросила Жанна.

— Нет, у меня еще костюм есть, а что?

— Да нет, ничего…

Жанна вздохнула.

От грязной, мокрой обуви покупателей на кафельном полу образовались коричневые лужи. А сегодня ее очередь полы мыть. Собирать в ведро вонючей половой тряпкой всю эту дрянь.

— Давай уедем отсюда? — вдруг предложил Степаныч.

— Куда? — невесело усмехнулась Жанна.

— К теплу, на море… В Сочи… Мы там прошлой зимой фильм снимали из американской жизни… Там сейчас хорошо, тепло… Пальмы, мандарины… Хочешь?

Жанна опять вздохнула, покосилась на вредную завсекцией, стоявшую за соседним прилавком.

— Не бойся ты ее. — От вздохов Жанны у Степаныча болело сердце. — Хоть завтра поедем… и ты забудешь про них всех… Навсегда.

— Вчера по радио передавали, в Африке снег выпал… На тридцати километрах лежал… Негры со всех сторон сбежались на него смотреть…

Отец Лены и его молодая подруга подошли к прилавку.

— Шесть стаканов за рубль пятьдесят, — протягивая Жанне чек, сказал отец Лены.

Жанна легко касалась стаканов лезвием ножа и заворачивала их. Стаканы тихо пели.

— Этот не нужно, — молодая подруга отца отставила один стакан в сторону. — Здесь рисунок другой.

— Такой же, — ответила Жанна.

— Нет! На тех цветы голубые, а на этом синие! Нам не нужно разных стаканов, правда?

— Конечно, — кивнул отец Лены.

Жанна заменила стакан, и они ушли.

— А в кино весело работать? — спросила Жанна Степаныча.

— Весело, — кивнул он. — Все шутят… Артистки кругом красивые… Только надоело мне все… Я бы целыми днями тут…

Жанна фыркнула:

— Неужели?

— Ты очень на одну девушку похожа… Я на ней жениться хотел…

У прилавка стоял Губанищев и тупо смотрел на Жанну.

Степаныч покосился на него и замолчал.

— Эй! — позвал Губанищев Жанну. — Вон то блюдо мне покажите.

— Но ты лучше, Жанна, — закончил свою мысль Степаныч. — У тебя глаза красивее…

— А с золотыми полосками блюдо есть? — перебил Губанищев.

— С золотыми нет, — ответила Жанна.

— Тогда вон то, с яблоками, хочу посмотреть.

Жанна дала, что он просил.

Губанищев смотрел на Жанну и улыбался.

— Ты что толкаешься?! — возмутился Степаныч.

— Я?! — Губанишев положил блюдо на прилавок. — Если я толкну, ты на улице валяться будешь!

— Понаехали придурки из деревни, — презрительно объяснил Степаныч Жанне. — Вести себя не умеют!

— Я милицию сейчас позову! — подала голос завсекцией.

— А тебя в тюрьме Бутырской ждут давно!

— Ну мне же выговор объявят! — взмолилась Жанна.

— Плюнь на них!.. Давай уедем!

— Я подумаю… Иди!

— Правда?! — обрадовался Степаныч.

— Да-да… Иди!

Степаныч вышел из магазина, Он улыбался, окрыленный надеждой.

— Весело вы тут живете, — подвел итог Губанищев и опять ваял в руки блюдо.

Стучали колеса.

Лена глядела в окно. Вагон был полупустой, и в купе она ехала одна, видно, мало кто хотел ехать в этот северный город.

В зимнюю сессию Лена кое-как сдала экзамены — ничего не лезло в голову: заливаясь слезами, она листала страницы учебников, а в соседней комнате мать скандалила с отцом. По всем предметам Лена получила тройки — и то только потому, что преподавателям не хотелось возиться с ее переэкзаменовкой.

Наконец она была одна. Лена попыталась почитать журнал, но вагон трясло, и буквы прыгали. За окном проносились редкие деревни, леса и бесконечные, занесенные снегом поля. На проводах сидели вороны.

Стучали колеса.

Лена опять вспомнила то время, когда родители возили ее летом на юг, к морю…

В первый раз она поняла вдруг, что это были самые счастливые дни ее жизни и они никогда больше не вернутся. Дальше будет только хуже. По ночам будут терзать одиночество и безысходность. Лицо от бессонницы покроется морщинами. Под глазами от слез набухнут мешки. И такая несчастная и некрасивая она никому не будет нужна.

После окончания института дни будут проходить в какой-нибудь унылой конторе, в окружении таких же неудачниц. В их компании она начнет выпивать вечерами после работы.

А дома — стареющая, всегда раздраженная мать. Тоже несчастная. И Лена будет тайно желать ее смерти, потому что тогда квартира будет ее. Собственная. В нее можно будет привести случайного знакомого или чужого мужа. И забыться… Пока он не посмотрит на часы и не начнет торопливо одеваться.

"Вот такая у тебя будет жизнь", — подумала Лена. Ей стало безумно себя жалко, но слез, чтоб заплакать, уже не было. Кончились.

Она подумала про город, в который неизвестно зачем согласилась ехать, про старика актера, которого никто, кроме Нины Павловны, не знал. "Любовник ее, наверное, — равнодушно поняла Лена. — Сама с ним боится встретиться — старая стала, а напомнить про себя хочется… Дура…"

Стучали колеса.

Поезд со скоростью сто километров в час вез Лену в город, где жил оптимист и шутник старший лейтенант милиции Кондаков, который в это время, наморщив лоб и измазав чернилами руки, разгадывал кроссворд в газете "Пионерская правда".

Кондаков не знал, ему и в голову не могло прийти, что со скоростью сто километров в час приближается к нему неудачница Лена, виновница его смерти…

Из вагонного коридора донеслись шум голосов, крики. Дверь в купе распахнулась, и бесцеремонно ввалились три цыганки в пестрых юбках и плюшевых пиджаках. Они блестели глазами, золотыми серьгами и зубами. Две молодые цыганки и одна старая с ребенком на руках.

— Дай погадаю, красавица! Ручку дай! — затараторила старая цыганка, схватила Лену за руку, повернула ладонью к себе.

Лена сжала кулак.

— Красавица ты, прямо молдаваночка! — не отпускала руку цыганка. — Все тебе скажу Как зовут, скажу… Неприятности были у тебя, переживала много из-за короля. Теперь все хорошо будет. Изменения в жизни… Покажи руку!

— Я счастлива, — сказала Лена, не разжимая кулак.