Экипаж - Митта Александр Наумович Страница 7

…Он сидел с незажженной сигаретой и вспоминал разговор, который часто приходил ему на память за эти пять лет.

…Командир отряда, это был Андрей Васильевич Тимченко – никак не хотел отпускать Ненарокова из Москвы.

– Время летнее, перевозок много, и вот на тебе… Хороший летчик вдруг бросает все и уходит. И куда? В малую авиацию!

Андрей Васильевич – всегда рассудительный, спокойный, даже флегматичный – сейчас нервничал: ходил по комнате, говорил сердито:

– Разве это дело по тебе? По твоим способностям?.. Тебя учили, выучили, а ты?.. И ребят подводишь, и меня.

– Личные обстоятельства, Андрей Васильевич, – многозначительно напомнил Ненароков.

– Да знаю я твои обстоятельства!.. Стоишь передо мной и гордишься: ради своей великой любви всем пожертвовал, ничего не пожалел!.. Любовь, конечно, серьезное дело, но есть дела и поважнее…

– Какие, Андрей Васильевич? – искренне удивился Ненароков.

– А, что с тобой толковать… Пожалеешь, Валентин, пожалеешь, да поздно будет!.. Ведь назад попросишься, а я тебя взять не смогу.

– Нет, Андрей Васильевич. – Ненароков сиял счастливыми глазами. – Не попрошусь…

Валентин встал, постоял немножко и пошел с крыльца в дом. Аля выкричалась и была уже в другом настроении. Улыбнулась мужу, спросила почти весело:

– Кушать будешь? Холодец очень вкусный.

– Знаешь, Аля, ты правильно говоришь. Давай разводиться.

Аля не поверила, даже засмеялась.

– Да ты что?.. Из-за крысы разводиться?

– При чем тут крыса…

…Оставаться дома Ненарокову не хотелось. А пойти было не к кому. Он вернулся на аэродром.

– Валя, – подежуришь, пока я поем? – обрадовался ему приятель-вертолетчик. Валентин молча кивнул. Он забрался в пустой вертолет, сел за штурвал и стал глядеть в окно кабины. Ничего там не было интересного: поле, а на нем три самолета и один вертолет «Ми-4». За полем лес, на который он чаще смотрел с воздуха, чем с земли. Все было знакомо, все было понятно – на душе постепенно становилось легче, легче. Валентин сам не заметил, как заснул, сидя на своем привычном месте…

Тимченко один подъехал к дому на своей «Волге»: на этот раз жена не встретила его в аэропорту. Андрей Васильевич взял с заднего сиденья чемодан, портфель и пошел к подъезду. Краем глаза он заметил во дворе неотложку, но не придал этому значения… Правда, когда он увидел сбегающую ему навстречу по ступенькам молодую врачиху, что-то заставило его ускорить шаги…

Он открыл дверь, шагнул в прихожую и с облегчением увидел, что жена на ногах.

– Фу ты черт, а я уж подумал, не к нам ли неотложка.

– К нам, к нам. – Анна Максимовна торопливо поцеловала мужа. – Наталье плохо, прямо беда.

Отец встревожился, хотя постарался не показать виду.

– А что такое?

– У нее грипп был, помнишь?

– Ну помню. Грипп.

– Он дал осложнения, и теперь у Наташки жуткие боли и бог знает что!

Тимченко снял плащ, сел.

– Такая уж боль, что нельзя терпеть? – недоверчиво спросил он.

– Именно что нельзя! А она терпит. И хочет дальше терпеть… Болеутоляющие исключены: это может повредить ребенку. А на характере терпеть – это свыше сил человеческих, ты мне поверь!..

– Какой же выход? – после долгой паузы спросил Тимченко.

– Я советовалась с Лещинским. Он говорит: не надо мучиться, надо прервать беременность. Но ты же ее знаешь… Кушать будешь?

– Нет.

– А чаю?

– Нет… Я к ней пойду.

– Я тебя умоляю! – встревожилась Анна Максимовна. – Мы с профессором не уговорили, а ты уговоришь? Только поругаетесь еще хуже… Да она заснула, наверное. Не буди!

Из Наташиной комнаты послышался жалобный, почти детский вскрик. Анна Максимовна кинулась к дверям. Но Наташа сама вышла в большую комнату, похудевшая, некрасивая, в стареньком махровом халате.

– Опять? – спросила Анна Максимовна.

– Мама, я больше не могу! Не могу я! – выкрикнула Наташа и сжалась, скрючилась от боли. – Я согласна в больницу! Поедем сейчас, можно?

Мать подхватила ее, увела обратно, уложила в постель.

– Сейчас ночь, деточка… Ты столько терпела – потерпи уж до утра… А утром папа отвезет нас.

– Он приехал? – занятая своей болью, Наташа даже не заметила отца.

…В большой комнате Тимченко ходил из угла в угол. С грелкой в руках пробежала на кухню Анна Максимовна. Из-за Наташиной двери не доносилось ни звука. Андрей Васильевич постучал тихонько и вошел к дочери.

Наташа сидела на кровати, перегнувшись вперед, и безостановочно покачивалась. Она исподлобья глянула на отца, но ничего не сказала.

– Наташа, ты же хотела ребенка.

– Я уже сказала, что не хочу, – жалобно проговорила она. – Что тебе еще надо?

– Обожди… Это ты сама или доктора за тебя решают? Или это твоя боль за тебя решила?.. Сейчас здорово больно?

– Сейчас терпимо.

– Вот и поговорим, пока можно…

Наташа заговорила раздраженно и сбивчиво:

– Я не соглашалась, я не хотела его терять, ни за что не соглашалась – мама тебе скажет. Терпела, терпела, терпела, но настал мой предел. Больше не могу.

– Тогда я тебе так скажу. Ты все делаешь по-своему, со мной не считаешься и сейчас поступишь по-своему. Но только запомни: если человек сделал не как хотел, а поддался боли или страху, или еще какому-нибудь на него давлению – после и жалко, и стыдно будет, а уже не переделаешь… А между прочим, человек – это такой прочный механизм, что может вытерпеть бесконечно много. Больно, а ты терпи. И придет вроде второго дыхания – легче станет!

В комнату заглянула Анна Максимовна и, обрадовавшись, что разговор идет мирный, вышла: не хотела мешать.

– А я думала, ты, наоборот, рад будешь, – горько сказала Наташа. Тимченко поглядел на нее и ничего не ответил. Она смутилась, неуверенно улыбнулась отцу.

Красный жигуленок шел в потоке машин по Садовому кольцу. Сидя рядом с Игорем, Тамара говорила:

– В Токио, конечно, очень интересно. Совершенно ни на что не похоже. Но я жутко устала. Жутко… Может, оттого, что не с тобой летала.

– Маловероятно, но все равно спасибо.

Тамара помолчала, потом ни с того ни с сего спросила:

– А вот скажи, Тимченко – он тупенький?

– То есть?

– Ну… Не просекает. Он меня опять против тебя предупреждал!.. Говорил: если будет к тебе клеиться, гони его в шею.

– Ну и что в этом глупого?

– Нет, серьезно?

– А серьезно вот что: в своем деле он академик. А вообще-то, я ангелов не люблю… Не врет, не пьет, жене не изменяет… А для меня однозначно: если мужик не изменяет жене, значит, уже отстрелялся. Или жена – такое гестапо, что от нее не побегаешь… Так что это не заслуга… Но мы отклонились. Я его не люблю, но глубоко уважаю. Именно за ум. В воздухе умнее его человека нет… Там он и дипломат, и организатор, и психолог. И не потому, что прочел сто книжек по психологии – он их вообще не читает. А просто прирожденный лидер.

– Ну, это не ум. Это что-то другое.

– Ум. Пойми, ум не может быть универсальным. Все мы умные – и все по-разному… Поэтому на Таганку ходи со мной и насчет Бермудского треугольника – тоже ко мне. А по всем остальным вопросам обращайтесь к товарищу Тимченко.

Машина выехала в узкий проезд между метро и театром и остановилась. Игорь и Тамара стали пробираться сквозь вежливую толпу ко входу.

Игорь и Тамара лежали в постели. Горел только ночник. Игорь уже дремал. А Тамара, взбудораженная хорошим вечером, все не могла заснуть.

– Не спи. Не смей спать! – требовала она. – Сейчас буду рисовать твой портрет. – И она пальцем стала обводить контур его лица. – Лоб низкий, без морщин. Все понятно: человек не думает, не страдает… Нос хрящеватый, хитрый…

От легкого прикосновения было приятно, хотя и щекотно. Игорь улыбался, но не открывал глаза.