Гарольд Пинтер - Суета сует Страница 5

Замечательный ужин у Рэйчел и Кевина на Эддисон-авеню: длинный праздничный стол. Меня несколько раздосадовало, что не удалось сесть рядом с драматургом — он был полон энергии, а кудрявые черные волосы и заостренные уши придавали ему сходство с сатиром. Мало-помалу гости начали расходиться. Мои соседи Ричард и Вив Кинг предложили меня подвезти.

— Подождите, — сказала я. — Мне нужно попрощаться с Гарольдом Пинтером, сказать, что спектакль мне понравился. Мы за весь вечер и словом не перемолвились.

Ричард и Вив остановились в дверях. Я подошла к Гарольду.

— Чудесная пьеса, великолепная игра актеров, мне пора.

Он посмотрел на меня поразительными, удивительно яркими черными глазами.

— Как, вы уже уходите? — спросил он.

Я подумала о доме, о том, что на следующее утро нужно будет отвезти детей в школу, об утомительной прошлой ночи, проведенной в дороге (я вернулась из Шотландии), о задуманной мною биографии Карла II…

— Нет, я вполне могу остаться, — ответила я.

Впоследствии мы порой размышляли о том, что было бы, если бы я все-таки ответила: «Да, ухожу». Гарольд, к тому моменту свято веривший, что я — его судьба, любезно отвечал: «Я бы все равно тебя нашел».

Крайне напряженный уикенд. Гарольд позвонил мне в воскресенье вечером и сообщил, что в субботу признался Вивьен: «Я встретил другую». Она в ярости — он обманывал ее два с половиной месяца. Вивьен сказала, что я «весьма миловидная дама». Но от выпитого виски и с приближением ночи она пришла в еще большую ярость.

Со стороны Вивьен не вполне справедливо обращать такое внимание на обман, а не на чувства Гарольда, ведь он всегда хотел ей во всем признаться. Он не мог этого сделать, когда она была в отъезде, и, конечно, тем более не мог, пока она болела. Но в любви (как на войне) справедливости не бывает. Я впервые задалась вопросом, какой была бы другая жизнь, да и возможна ли она в принципе. Была бы другая жизнь правильной? Для кого правильной? Всегда найдется тот, кто сочтет ее неправильной. Диана Фиппс: «Перед каждым возникает соблазн распрощаться со своей прошлой жизнью. Не забывайте, что на самом деле это никому не удается. Прошлое следует за вами». Между тем мне всегда хотелось влюбиться. Еще когда я была девочкой. И мне всю жизнь хотелось познакомиться с гением — а Гарольда, пожалуй, можно считать гением, хотя в первую очередь меня привлекло в нем совсем другое. Меня привлекла, захватила какая-то высшая сила, нечто такое, что пробуждал во мне только он и перед чем я просто не могла устоять.

В воскресенье улетела из Инвернесса и теперь буду жить с Гарольдом на Лонстон-плейс, в доме 35, рядом с Глостер-роуд. Он встретил меня в аэропорту. Потом мы вошли в дом на Лонстон-плейс. Первое, что бросилось мне в глаза, — море белых цветов в холле. Только я успела подумать: «Гарольд, наверное, забыл их расставить», как он взял меня за руку и повел в гостиную. Вы только посмотрите: море цветов, рыжие лилии и прочее великолепие, и на окне, и на каминной полке, и в глубине комнаты — просто роскошные! — и на лестнице. Великое множество желтых цветов в розовом будуаре, а еще розовые цветы на моем туалетном столике и — тоже розовые — в ванной. В тот момент мне хотелось их сфотографировать, но, прожив с ними неделю, я уже не нахожу в этом смысла. Теперь «их видит внутренний мой взор, блаженный принося покой»[16]. Никогда не забуду эти цветы. Или выражение лица Гарольда. Смесь волнения, ликования и веселья. Выяснилось, что цветы он заказал у цветочницы из «Гровнор-Хауса»[17] (он знал ее еще с той поры, когда общался с Сэмом Шпигелем[18] и ежедневно посылал мне букеты).

— Это для вечеринки? — спросила цветочница.

— Нет, для воскресного вечера.

Глава третья

Читатель, мы жили вместе…

И вот началась наша новая жизнь. Она вовсе не состояла из одних цветов и романтики — как я теперь понимаю, это, пожалуй, был наименее романтичный период.

Хотела бы я повторить за Джен Эйр ее бессмертные слова: «Читатель, я стала его женой…», но в моем случае точнее будет сказать: «Читатель, мы жили вместе». Я считала Энтони Пауэлла[19] своим дядей (писатель, которым я так восхищалась, был женат на Вайолет, сестре моего отца). Как человек, придававший большое значение приличиям, Тони попросил меня перед нашим визитом в «Часовню», его дом в Сомерсете, дать характеристику нашим с Гарольдом отношениям. Тони сказал, что его интересует, как предписывает себя вести в таких случаях современный этикет.

— Гарольд мой компаньон, — ответила я, подтрунивая над дядей.

Он поразмыслил над моим ответом.

— Как у пожилой леди?

— Именно — как у пожилой леди.

Тони, сообщивший мне, что с восторгом посмотрел телевизионную версию пьесы Гарольда «Любовник», казалось, был сбит с толку. Кстати сказать, Гарольд настаивал, чтобы в его краткой биографии, напечатанной в программке Национального театра были отражены наши отношения: «С 1975 г. Гарольд Пинтер живет с Антонией Фрейзер». Кто-то передал Гарольду, что это сочли «необычным», а еще кто-то спросил: «Разве подобные вещи не принято скрывать?»

Глава четвертая

Мировая сцена

Когда мы отправились в наше «Первое театральное турне» (так оно озаглавлено в моем дневнике), мне вспомнились легендарные слова Марии Стюарт накануне казни: «Помните, что мировая сцена простирается далеко за пределы английского королевства». В Гамбурге, как потом в Берлине, а чуть позднее в Югославии (везде — в связи с постановками пьес Гарольда) было трудно вообразить, какой галдеж поднимут в Англии: за границей с нами обращались как с совершенно обычной парой. Я всегда любила ходить в театр — еще с самого детства, когда жила в Оксфорде и учитель плотницкого дела из «Драгон скул»[20] постоянно водил меня в «Нью-тиэтр» и «Плейхаус»: впоследствии мы шутили, что мне нравилось ходить в театр куда больше, чем самому Гарольду. По сути дела — как зритель, а не как участник — я наслаждалась миром политики, к которому принадлежали мои родители (лейбористская партия) и мой первый муж (тори). Где-то в глубине души я очень любила историю, тоже с самого детства; но этот мир, мир истории, был моим и только моим.

Одно из грозных пророчеств моей матери: «Тебя никогда не примут в театральных кругах» — всегда вызывал у меня смех, и впоследствии мы часто его вспоминали. Что же это были за круги? На самом деле — возможно, из-за того что представители этих знаменитых кругов были растроганы нашей с Гарольдом взаимной преданностью, — мне всегда оказывали самый теплый прием. Куда более теплый, думала я, чем в те времена, когда я была дочерью пэра-лейбориста и состояла в браке с парламентарием-тори. Я не могла не подумать, что ни один из двух моих браков нисколько не напоминал того, чего желали для меня родители, — скорее напротив. Годы спустя, уже после смерти Хью, мама призналась мне, что, несмотря на искреннюю любовь к Хью, она питала отвращение к его «правым взглядам». Но, надо отдать ей должное, прекрасно это скрывала. Пожалуй, отчасти это «отвращение» объясняется тем, что мы с Хью поженились во времена Суэцкого кризиса[21] и Хью был активным сторонником военных действий, а мои родители — столь же активными их противниками.

Днем Гарольд и Беккет пропустили по стаканчику перед премьерой «Конца игры»[22]. Обсуждали дела Гарольда. Гарольд сказал мне, что никогда не был так близок с Сэмом, которого просто боготворит. Потом — у Джоселин Герберт[23], ужин в честь Беккета. Я была потрясена внешностью Беккета, элегантной суровостью его высокой, худощавой фигуры; у него густые, седые до белизны волосы и зеленовато-голубые глаза. Позже мне приснилось, что он ведет нас по улицам в цвету — не совсем то, чего можно ожидать от автора «Конца игры»! В тот вечер Беккет играл на фортепиано — по-моему, Гайдна. В его игре было нечто столь живое и решительное, что острая тоска, присущая его пьесе, отступала на второй план.

Обед с Томом Стоппардом и его женой Мириам[24]. Она поддевает Гарольда, что в «Ничьей земле»[25] герои позволяют себе грубые выражения: «Наверное, Гарольд, что-то в тебе просится наружу». Гарольд: «Но я не знаю заранее, как поведут себя мои герои». Затем Тому: «Ты не находишь, что они порой выходят из под контроля?» Том: «Нет».

Мы с Гарольдом совершили паломничество в Ист-Кокер[26], и там Гарольд прочитал свой любимый отрывок из «Четырех квартетов» (он завершается словами «Сегодня и в Англии» и, как выяснилось, взят из поэмы «Литтл Гиддинг»[27]). В церкви мы с благоговением склонились перед табличкой, увековечивающей память Томаса Стернза Элиота.

Провинстаун, Кейп-Код — мы поехали туда, чтобы Гарольд поправил свое здоровье. Гарольд пишет; что — мне не известно. Он кричал на Стива Маккуина [28], причем тот стоял довольно далеко — должно быть, это хороший знак, ведь до того Гарольд был совершенно обессилен. Стив Маккуин: «Не кричи на меня, Гарольд, я тебе не дворецкий». Гарольд: «На дворецкого я не кричу».