Гарольд Пинтер - Суета сует Страница 6

Провинстаун, Кейп-Код — мы поехали туда, чтобы Гарольд поправил свое здоровье. Гарольд пишет; что — мне не известно. Он кричал на Стива Маккуина [28], причем тот стоял довольно далеко — должно быть, это хороший знак, ведь до того Гарольд был совершенно обессилен. Стив Маккуин: «Не кричи на меня, Гарольд, я тебе не дворецкий». Гарольд: «На дворецкого я не кричу».

Случайно, в парикмахерской, сочинила забавную безделицу под названием «Ничье возвращение домой»[29]: персонажи разных пьес Гарольда собираются вместе и начинают болтать. Гарольду эта вещица понравилась, и он хочет распространить ее среди тех, «кому небезразлично его творчество».

Так началась счастливейшая пора нашей жизни. Я вспоминала Донна и его стихотворение: «Тебя я, как Америку, открою, смирю и заселю одним собою»[30]. В этом случае Америка и вправду стала для нас новым континентом. Хотя в прошлой жизни мы оба неоднократно бывали в Штатах, никогда прежде ощущение свободы и новизны не доставляло нам такого удовольствия — вероятно, в этот раз все было иначе, поскольку ни наши семьи, ни наша прошлая жизнь не следовали за нами. Гарольд репетировал с Томом Кортни[31] пьесу «Я страшно занят»[32]. Я пешком добиралась до библиотеки[33]. Погода была чудесная: осенний Нью-Йорк. Все, кого мы видели по вечерам, казались нам интересными и много работали — и женщины, и мужчины. В гостинице мы устроились почти по-домашнему: заказывали обеды в гастрономе на Мэдисон-авеню (обычай, еще не знакомый лондонцам 1970-х годов).

У нас обедают Энгус Уилсон и Тони Гаррет[34]. Спорят о пьесе «Я страшно занят». Энгус: «Саймон Хенч принадлежит к тому жестокосердному сообществу, где сильные ополчаются на слабых. Яркий представитель этого сообщества — госпожа Тэтчер». Гарольд: «Вовсе нет. Речь о требованиях, которые слабые предъявляют к сильным».

Как сказал мне один католический священник, «раньше церковь придерживалась той позиции, что разведенные, вступающие во внебрачные отношения, пребывают во грехе. Потом произошли некоторые изменения. Теперь мы считаем, что только Богу известно, кто пребывает во грехе… И наша обязанность как пастырей — помогать людям». Столь деликатное отношение поистине впечатляет.

Отличные новости: Гарольд пишет новую пьесу. Кажется, пугливый и резкий шум, доносившийся с кухни, где собрались друзья Бенджи[35] (у них были короткие каникулы), вынудил его переместиться наверх. Как он счастлив, когда пишет! Он становится совсем другим.

Гарольд читает мне пьесу, с шутливым заглавием «Рукопись, присланная самотеком». Я вижу, что она очень далеко ушла от первоначального замысла; по словам Гарольда, так происходит со всеми его текстами. Теперь пьеса во многом посвящена мужской дружбе (без малейшего оттенка гомоэротизма), так много значащей для Гарольда, кроме того, там отчетливо видна его страсть к крикету и симпатия к игрокам в крикет. Гарольд говорит, что не был особенно близок с Майклом Бэйкуэллом: он ни разу не упомянул его имени за последние два с половиной года, а ведь обычно любит говорить о своих друзьях-мужчинах, со многими из них видится, для него это важно. Что касается реплик об игре в сквош: по-моему, здесь подразумевается скорее Саймон Грэй. Ну, конечно, кроме истории с женой. В конце концов, замечает Гарольд, с чего бы ни начинался ваш замысел, пьеса все равно уходит корнями в воображение, ведь правда же? Гарольд часто обращается к этой теме и настроен весьма решительно. Я замечаю, что он отвергает любые попытки установить прямую связь между его пьесами и какими-то конкретными событиями в его жизни. Между тем кто-нибудь то и дело узнает себя в «Возвращении домой». (Не понимаю, как вообще можно хотеть быть персонажем «Возвращения домой»?) Я замечаю, что поиск такой связи продиктован самой природой человека. Гарольд не принимает этого довода.

Пьеса чрезвычайно смешная, но там и очень много боли. Интересно, каким в итоге будет ее название?

Гарольд закончил черновой вариант «Торчелло»[36] — так теперь называется пьеса. Я прочитала текст и осторожно — крайне осторожно — предположила, что там не хватает одной сцены (в окончательном варианте эта сцена стала предпоследней). Гарольд не на шутку рассердился и пошел нарезать круги вокруг Холланд-парка. Вернулся и написал сцену. Она вышла блестящей и, конечно же, совсем иной, чем предлагала я.

Какое счастливое утро! Гарольд приносит мне корректуру своих «Стихотворений и прозы»: «Хочу кое-что тебе показать». В книге посвящение: «Антонии». Он в восторге от того, как книга издана. Не будем забывать, что Гарольд хотел быть поэтом и воспринимает себя во многом как поэта. Наверное, он был согласен с тем, что на могиле Шекспира, которую мы посетили в прошлом году: «поэт» предшествует «драматургу».

Гарольд читал прелестное стихотворение Ларкина «Утренняя серенада» Тому и Мириам Стоппард, а также Генри Вулфу. (Мне он уже прочитал его накануне Рождества, с огромным воодушевлением вбежав ко мне, когда я принимала ванну. Я подумала: «Так вот что такое Рождество с Гарольдом Пинтером: это слушать про „смерть, что подобралась на сутки ныне“»[37]).

…На мой взгляд, уникальная особенность «Предательства» лучше всего подмечена Сэмюэлом Беккетом в его письме к Гарольду. Он пишет о силе последней сцены, которая хронологически оказывается первой, завязкой любовных отношений героев: «этот первый — и последний — взгляд в полумраке, после всех тех, что будут на свету, эта завеса завес». Это ощущение предвидения заставляет меня сжиматься от боли каждый раз, когда я смотрю эту пьесу.

Обед в «Гаррик-клубе»[38] — его устроил Мелвин Брэгг[39], чтобы Гарольд мог встретиться с Джоном Ле Карре (Дэвидом Корнуэллом)[40]. Гарольд — Корнуэллу: «Сколько платят шпионам?» Корнуэлл объясняет: в наше время компьютеры генерируют такое количество информации и анализировать ее так дорого, что «куда проще подкупить секретаршу — она-то знает, какая информация и вправду важна». Гарольд весьма заинтригован планом подкупа секретарши. Его вечная одержимость шпионской темой (например, интерес к Филби[41], а еще ему очень понравился роман Джона Ле Карре «Достопочтенный школяр») — неплохая тема для диссертации.

Спор с Джоном Гроссом[42] о любовных письмах Джеймса Джойса. Я не стала их читать из уважения к строгим принципам Гарольда, считающего эту публикацию вторжением в личную жизнь Джойса. Фрэнсис Уиндэм довольно мило заметил: «У меня было такое ощущение, что мне можно их читать, но больше — никому». По мнению Джона, Джойс — человек публичный. Гарольд явно придерживается иной позиции.

Вечер с Беккетом и Пинтером. Беккет утомлен репетициями «Счастливых дней», которые ставит с Билли Уайтлоу[43] в «Ройял-Корте»… Гарольд вызвался разыграть перед ним «Завершение игры»[44] почти целиком, поскольку Беккет, по-видимому, никогда не ходит в театр, и с тревогой воспринял идею о том, что этот спектакль ему следовало бы посетить. Его глаза сияют, когда Гарольд описывает постановку. Барбара Брэй[45] ведет себя вполне сносно, но под конец с пафосом провозглашает, что все искусство замешано на политике… Гарольд гневно: «Во всем, что я написал, Барбара, никогда не было ничего политического». Сэм: «Этот отказ от политики — уже сам по себе политическое заявление». Но Барбара не могла остановиться. Завелась не на шутку. Наконец Беккет, прикуривая одну из своих черных манильских сигарок, спросил: «Ну зачем ты так много говоришь?..» Тут всем стало спокойнее. Барбара не замолчала, но, по крайней мере, перестала объяснять Гарольду, как надо писать.

На Барбадосе. Вечером обсуждаем тему биографий (к этому нас побудила книга Чарльза Осборна[46] об Одене), и, если уж на то пошло, какой может быть биография Гарольда. «Какая мрачная тема», — говорит он. Я так не считаю. С одной стороны, я не представляю себе, что кто-то из моих знакомых может умереть; с другой — для меня биографии (умерших) — вопрос профессионализма, а не эмоций; если уж что-то делать, то делать хорошо.

Время работы — у Гарольда. Мы в Дорсете, на съемках «Любовницы французского лейтенанта»[47]. Рейш и его жена остановились на молочной ферме, где Джон Фаулз написал свой роман; там же расположились Джереми Айронс и мастер Сэм Айронс[48], восемнадцати месяцев от роду. На следующий день начинаются съемки, а после съемок мы обедаем с Фаулзом. Обсуждаем письма поклонников: они просят профессионального совета. Вот короткий совет Фаулза: «Кому приходит в голову спрашивать, как быть писателем, тот никогда им не станет». Мой совет — замужним женщинам, жаждущим стать «писательницей как вы»: «Нужно быть очень, очень эгоистичной». Без сомнения, если эти женщины последуют моему совету, от их благополучного семейного уклада не останется и следа.