Илья Гурвич - Таинственный чучуна Страница 15

Часть рыбаков зимой превращалась в охотников. Песцов добывали капканами и пастями, ловушками давящего типа. На первый взгляд нехитрое занятие. Но в действительности искусство. Найдите в тундре места, где песец охотится на мышей, наловите рыбы для привады, теперь подвезите ее к местам, облюбованным песцами, и разбросайте. Зимой поставьте капканы так, чтобы они запахом железа не отпугнули песца, чтобы он видел и чувствовал приманку, но не видел ожидающих его железных скоб с пружинами. Теперь заметите следы и уезжайте. Но ненадолго. Иначе снег занесет капкан, и ваш труд пропадет, или ветер обдует капкан, и песец разгадает ваши намерения. Вот песец попал в капкан. Удача. Спешите его взять, иначе вам достанутся лишь клочья меха и кости. Голодные песцы поедают трупы своих собратьев.

Охотники предпочитают капканам пасти. В них тушка попавшего зверька лучше защищена. Но сооружение ее — дело нелегкое. Весной с побережья на охотничьи угодья по снегу завозят бревна. Летом на возвышенных местах разравнивают площадки и на них из трех-четырех бревен строят пасть. Ее тщательно огораживают кольями. Если хозяин следит за ней, ремонтирует, она служит десятки лет. Так же как и капканы, пасти необходимо регулярно осматривать, очищать от снега. В распоряжении охотника обычно их несколько десятков.

Вот здесь и проводят большую часть зимы промысловики. Нужно побывать в открытой тундре, чтобы оценить труд охотника. С раннего утра он на ногах — готовит упряжь, нарту, собак. Короткий день посвящается осмотру пастей. В одной заменит приманку, в другой проверит насторожку, очистит от снега. Потом кормит собак, готовит себе обед или ужин. Не каждые сутки промысловику удается вернуться в зимовье. Поднялась поземка, закружился снег, началась пурга. Где-то по дороге нужно переждать непогоду. Вот в тундре и возникли поварни.

В местах песцового промысла охотники издавна ставили срубы без окон и без печей. В этом ящике на шестке разводится огонь. Дым выходит в незаделанное отверстие в крыше. Низкие нары служат одновременно столом. Два человека, а в случае нужды и три в поварне могут переночевать. Хорошо, если около поварни имеются дрова. Обычно охотники заблаговременно доставляют сюда на зиму несколько бревен. Продовольствие у промысловика с собой, чайник и котел тоже входят в походное снаряжение. В поварнях, как правило, имеется аварийный запас: коробок спичек, огарок свечи, иногда несколько юкол, а на шестке — стружки и лучины, чтобы скорее можно было разжечь костер. Затихла пурга, и охотник снова двигается в путь. Да, нелегкое это дело — песцовый промысел!

На обратном пути в Кюсюр нам «посчастливилось» заночевать в поварне. В дороге застала нас пурга, и пришлось пережидать ее в этом сооружении. Дым безжалостно ел глаза, мороз пробирал до костей, и спать пришлось почти сидя, так как набилось нас в поварню четыре человека. Все бы ничего, но мой помощник во время кочевки простудился. В юрте, считавшейся центром ближайшей охотничьей бригады, ему пришлось отлеживаться. Вот там-то я и получил кое-какие новые данные о степени веры в чудесное.

Охотники приезжали сюда за продуктами, иногда ночевали и вновь спешили на промысел. Постоянно здесь жил только старик Кирис (Христофор) — так до неузнаваемости окружающие переделали его полное имя. Кирис, исполнявший обязанности кладовщика, приемщика пушнины и хозяина ночлега, был рад побеседовать с дорожными людьми. Когда-то он сам здесь охотился, но теперь годы и ревматизм не позволяли ему промышлять зверя.

Сначала старик принял нас за охотоведов и сводил беседу на повадки песцов. Только на следующий день выяснилось, что у нас с ним общие интересы. Кирис умел исполнять олонхо, слыл сказочником и не раз был кутуруксутом (помощником шамана). Как известно, во время камланья («общения с духами») шаман впадает в транс. Он бьется, кричит и нередко теряет сознание. И тут тело служителя духов должен поддерживать на ремнях помощник. Иногда помощник вторит призывам шамана, греет ему бубен или сам бьет в него.

Кирис не плохо знал шаманские обряды. Мой дневник пополнился ценными сведениями. За чашкой чая около раскаленной докрасна железной печурки я услышал множество любопытнейших рассказов о местном колдуне Черепанове, превращавшемся в случае нужды в дикого оленя, о злобных проделках Аграфены, о кочующих камнях, дарующих охотникам удачу. Чучуна не интересовал моего собеседника. Ему приходилось только слышать, что этот человек-животное изредка встречается в тундре. Шаман, по словам Кириса, с чучуной дела не имеет.

Но самое интересное было в том, что даже этот человек, косвенно причастный к культу, не был слепо верующим. По представлениям Кириса, только некоторые шаманы действительно общались с духами. Остальные будто бы подражали им и мошенничали. Более того, чудеса Черепанова и других аптахов (волшебников) вовсе не воспринимались как истинные события. Доля скептицизма, и весьма солидная, ощущалась и при изложении самих рассказов о чудесных и потусторонних силах.

Слушавшие Кириса охотники, далеко не молодые люди, воспринимали повествования о зловредных шаманах как сказки, однако признавались, что оставляют подарки, когда едут мимо могилы какого-нибудь шамана или мимо острова Аграфены.

Неужели за несколько лет работы школ, больниц, пунктов ликбеза взгляды стариков так изменились? Нет. Здравый смысл, видимо, никогда не покидал людей даже в ледяном краю. Слепой веры в чудеса не было. Беседы с Кирисом в общем явились ударом по возникшей у меня новой версии, объяснявшей возникновение образа чучуны. Другой удар, по существу разрушивший эту версию, был нанесен встречей с мэнэричкой.

На второй день пребывания в поселке Станах-Хочо я проснулся ночью от громкого пения. Во сне в Якутии поют многие, особенно после трудной дороги или тяжелой работы. Здесь это мало кого удивляет. Я прислушался. Пение чередовалось с бормотанием и воплями. Уже светало. Я вышел из юрты. Около крыльца на корточках сидела старуха. Платок у нее сбился, волосы растрепались. Шуба была накинута прямо на рубаху. С закрытыми глазами, раскачиваясь из стороны в сторону, старуха пела, подражая шаману.

— Мэнэрик она, — объяснил мне утром хозяин. — Весной всегда недели две с ума сходит: поет, кричит, убегает, потом спит.

Родственники женщины особого внимания на припадок не обратили. Было ли это для них привычным явлением, или они считали ее неизлечимо больной, мне установить не удалось. Из моих настойчивых расспросов хозяина выяснилось только, что жена его давно страдает головными болями. Я спросил, о чем она поет, почему кричит и кого зовет.