Вильям Козлов - Дай лапу, дружище! Страница 16

Была и такая история: на турбазу приехал на своей машине какой-то инженер отдохнуть на субботу и воскресенье. Он еще не слышал про Вардена, а черных терьеров вообще не видел. Поставив машину неподалеку от сарая, он вышел из нее, размялся и только тут обратил внимание на будку и… черную болонку, как он утверждал впоследствии. Дело в том, что Варден почти весь находился в конуре, наружу высовывалась лишь курчавая голова, на которой и глаз-то не видно. Он сладко дремал на солнышке.

— Надо же, Закатихин завел болонку, — приговаривал инженер, беззаботно подходя к будке. Он как-то не оценил размеры болонки и будки. Подойдя вплотную, уже было нагнулся, чтобы потрепать мнимую болонку, как Варден проснулся, зарычал и стал проворно вылезать из будки. И когда вместо безобидной комнатной собачонки — а его голову и впрямь можно было принять за свернувшуюся в клубок болонку — оттуда, как железнодорожный состав из туннеля, вылез весь Варден, инженер побелел, в ужасе попятился, упал на спину, тут же вскочил и с воплем бросился к своей машине. Никому больше не сказав ни слова, он тотчас уехал с турбазы. И уже позже как-то позвонил Закатихину и стал выяснять, что это у него за чудовище появилось?

Когда я поздней осенью уезжал на несколько месяцев в Ленинград, я окончательно передавал Вардена Закатихину. В общем-то, псу на базе жилось не так уж плохо, а летом так просто рай. Привык черный терьер ладить и с Владимиром Анатольевичем: не обижался на его брань, изобилующую крепкими словечками, на безобидные шлепки, которых он и не чувствовал. Из Ленинграда я звонил на турбазу, интересовался, как там поживает Варден, а когда приезжал, привозил ему кое-какую еду. Упитанным я Вардена никогда не видел. Он всегда был поджар, строен. Благодаря густой красивой шерсти незаметно было, что он худ и костляв. Зимой у Вардена аппетит был отменный, а летом, хотя я его и стриг, было ему жарко, чувствовал себя вялым, мало ел, зато выпивал по ведру воды в день. Закатихин часто уезжал по делам в город, и если уборщица Лена не сварит крупяную похлебку с остатками прошлогоднего сала, то пес, случалось, и сутки сидит голодный. Сначала он гордо молчал, но, как говорится, голод не тетка, научился даже среди ночи поднимать с постели вернувшегося из города хозяина и требовать еды. К опоре крыльца была прибита лысая деревянная голова с длинными пеньковыми усами. Когда Закатихин на месте, на голову надета его шапка, когда отсутствует — а по службе ему каждую неделю приходилось отлучаться в город, особенно в зимнее время, — лысая голова без головного убора. Заскучавший на привязи Варден иногда начинал облаивать эту лысую голову.

Стоило мне появиться на территории турбазы, как Варден поднимал оглушительный лай, в котором были особенные радостные интонации, предназначавшиеся только для меня. И я знал, что пес соскучился, ждет, когда я его отвяжу и мы пойдем на прогулку. Без приглашения сам никогда не приходил ко мне. В этом отношении черный терьер соблюдал какую-то свою собачью этику: если его отпустил с цепи Закатихин, значит, он должен находиться на турбазе. Там он и бегал, справлял свои дела, спускался к озеру, прибегал к Владимиру Анатольевичу домой.

Мои дела иногда так складываются, что я не имею возможности каждый день с ним гулять, тогда через два-три дня с турбазы слышится характерный басистый лай, обращенный ко мне, дескать, друг ситный, что же ты позабыл про меня? Давай приходи, жду…

Бывало и так: приеду на машине в Холмы, пока разгружусь, то да се, — а из Ленинграда я, естественно, везу щедрые гостинцы своему любимцу, — он каким-то непостижимым образом узнает обо мне, и тогда я снова слышу знакомый радостный с привизгиванием лай, да и Закатихин по этому лаю узнает о моем приезде. А турбаза находится метрах в трехстах от моего дома. Как он узнает? Уж не по шуму ли мотора? Так на базу приезжают десятки машин.

Поначалу Закатихин говорил, что он «ревнует» меня к Вардену (ударение в этом слове он почему-то ставил на первом слоге), потом смирился и ничего не имеет против, когда я отвязываю пса и беру с собой на прогулку. После этого час-два он погостит у меня. На моей территории подбежит к калитке и бухнет густым басом на всю деревню раза два, мол, знайте все, что пришел я — хозяин! Я его покормлю. Тут тоже не обходится без своеобразного ритуала: я должен несколько раз протянуть руку к миске и сказать: «Возьму, возьму!» Варден повернет большую голову, блеснет из дебрей черной шерсти карими глазами и свирепо зарычит, глядя мимо меня. После этого спокойно и деловито начинает есть. Со двора он сам не уйдет никуда. Когда ему надоест бродить, придет в сени, уляжется возле двери и всякий раз вскакивает, когда я открываю дверь. Это делается тоже не без умысла: лишний раз напомнить о своем присутствии не мешает… Глядишь, и что-нибудь вкусное достанется. Сладкое Варден любил, возьмешь конфеты с собой, так не отвяжется, пока все не скормишь. За это он охотно выполнит все команды.

В дом я его не всегда пускаю, потому что от мокрых огромных лап и испачканной в похлебке бороды остаются следы. Варден старается так стать у двери, чтобы любыми правдами и неправдами, когда она откроется, проскочить туда первым. Я оттесняю его боком, он в свою очередь бодает меня, стараясь просунуть в щель голову. В квартире он ведет себя вполне пристойно, правда, если стол накрыт, то его любопытная голова нависает над тарелками. Со стола без спросу никогда ничего не возьмет, будь хоть там нарезанная колбаса. Будет голодный, но ни до чего не дотронется.

Зато его бойцовская натура не раз доставляла мне лишние хлопоты: стоило кому-либо пройти мимо забора, как он срывался с места и, не разбирая дороги, мчался к калитке. По грядкам, по саженцам. А каждая его лапа оставляла глубокие воронки в рыхлой земле. Грядки расползались. И сколько я ему ни объяснял, что этого делать нельзя, вот она, тропка, по которой все ходят, Варден не мог себя переделать. Он бежал защищать хозяина, дом от мнимых врагов. Наверное, так понимал он свой собачий долг. И удивленно смотрел на меня, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, мол, чего это я разоряюсь? Он делает свое дело, и нечего на него кричать. А может быть, хозяин поиграть хочет?…

По-моему, он вообще не ведал угрызений совести. Такой мощный пес практически не имел врагов в деревне. Четвероногие собратья все без исключения боялись его и избегали, так что ему приходилось общаться лишь с людьми, да и то далеко не со всеми. У Вардена не было подобострастия к «царю природы», он считал себя по меньшей мере равным человеку. Люди ведь тоже разные: кто смело подходил к нему, того он уважал, кто трусил — презирал.