Вильям Козлов - Дай лапу, дружище! Страница 17

Зато его бойцовская натура не раз доставляла мне лишние хлопоты: стоило кому-либо пройти мимо забора, как он срывался с места и, не разбирая дороги, мчался к калитке. По грядкам, по саженцам. А каждая его лапа оставляла глубокие воронки в рыхлой земле. Грядки расползались. И сколько я ему ни объяснял, что этого делать нельзя, вот она, тропка, по которой все ходят, Варден не мог себя переделать. Он бежал защищать хозяина, дом от мнимых врагов. Наверное, так понимал он свой собачий долг. И удивленно смотрел на меня, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, мол, чего это я разоряюсь? Он делает свое дело, и нечего на него кричать. А может быть, хозяин поиграть хочет?…

По-моему, он вообще не ведал угрызений совести. Такой мощный пес практически не имел врагов в деревне. Четвероногие собратья все без исключения боялись его и избегали, так что ему приходилось общаться лишь с людьми, да и то далеко не со всеми. У Вардена не было подобострастия к «царю природы», он считал себя по меньшей мере равным человеку. Люди ведь тоже разные: кто смело подходил к нему, того он уважал, кто трусил — презирал.

Его симпатии и антипатии были мне непонятны. Одного человека он мог подпустить к себе, даже разрешить погладить по холке. На турбазу часто приезжал на синем с белым пикапе Вадим Снегирев, рослый сильный мужчина с залысинами. Он сразу подошел к Вардену, и тот, обнюхав его, к моему удивлению, положил огромную голову Вадиму на колени.

А вот шофера Коваля и Нюрку не терпел. Тут следует сказать, что и Коваль и Нюрка не были лучшими представителями рода человеческого. Коваль не раз грозился застрелить Вардена, а соседка столбом замирала на дороге, увидев черного терьера даже на поводке. Но, наверное, не только это определяло отношение Вардена к людям.

Тут, в деревне, все и всё друг про друга знают. И оценивают тебя таким, каков ты есть. Так, про Нюрку и Коваля никто хорошего слова не скажет. А Вадима Снегирева уважают все здесь, на турбазе, и в городе, где он работает заместителем директора большого завода.

Удивительно, как собака способна отличать хорошего человека от плохого? Может, по запаху?…

Варден — добрый пес по натуре. У Закатихина были индюки. Среди них выделялся красавец индюк Гоша. Раздувая зоб и тряся лысой головой с красной висюлькой, он близко подходил к Вардену, лежащему возле своей роскошной будки под высокими соснами, и принимался гневно булькать, в чем-то обвиняя находящегося в полудреме пса. Варден не обращал на него никакого внимания, даже когда Гоша, успокоившись, начинал сизым клювом долбить глубокую миску с остатками еды. Но задиристому Гоше и этого было мало, качая головой и тряся красным наростом на шее, он сзади подходил к Вардену и выщипывал у того длинную шерсть. Иногда Варден делал вид, что ничего не замечает, но если обнаглевший индюк делал ему больно, не оглядываясь и не изменяя позы, задней лапой небрежно отпихивал его. Этого было достаточно, чтобы Гоша, перекувырнувшись через голову, рябым снарядом отлетал к навозной куче. Выразив бульканьем свое негодование, Гоша гордо удалялся на мозолистых ногах, а Варден задумчиво смотрел на ульи, вокруг которых жужжали пчелы.

Пчел он стал побаиваться с тех пор, как одна из них, изловчившись, ужалила его прямо в нос. Закатихин чем-то потревожил улей, вот пчелы и рассердились. Надо было видеть черного терьера, что с ним стало! Он лупил себя лапами по носу, визжал, лаял, потом вскочил с места и стал гоняться за летающими пчелами, стараясь схватить их на лету пастью. И с того раза всегда с неодобрением провожал взглядом Закатихина с дымокуром, направлявшегося к ульям, а сам забирался в будку и, если раздавалось характерное жужжание рассерженной пчелы, закрывал чувствительный к укусам нос лапой.

Пострадал однажды от пчел и Гоша. Любопытный до невозможности, он как-то близко подошел к улью, и пчелы вдруг атаковали его. Одна ужалила в лысую голову, другая в диковинный нарост на клюве. Обезумевший индюк взлетел выше деревьев и плюхнулся в озеро далеко от берега. И тут, удивив всех присутствующих при этом, загребая мощными лапами, поплыл к другому берегу, то и дело окуная ужаленную голову в воду.

То, что индюк летает, еще не так удивительно, но то, что он оказался хорошим пловцом, всех поразило.

Огромный Варден старался как можно аккуратнее ходить возле будки, чтобы случайно не задавить маленьких индюшат, копошащихся рядом. Бывало, когда он лежал, развалившись на земле, они забирались на него и что-то искали в густой длинной шерсти. И пес терпел, не трогал малышей.

Я знаю, что Варден всегда ждет меня… Иногда подает с турбазы голос. Басом по-особенному ухнет раз-другой, понятно: приглашает в гости… Издалека высматривает меня, увидев, начинает обрубком хвоста вертеть, повизгивать. Того и гляди, привязь оборвется или скоба выскочит из стены сарая. Когда Варден приветствует меня, он после каждого взлая будто в такт переступает передними лапами. Гавкнет — переступит, гавкнет — переступит. Красиво он смотрится между красноватых стволов сосен с высоко поднятой головой и посверкивающими сквозь дебри курчавой шерсти карими глазами. Они у него большие, чуть влажные и добрые.

И надо было видеть, как этот огромный пес по-щенячьи радуется свободе, носится по лесу. Я вижу огромный черный силуэт на фоне бора. Над ним вьется мошкара, но ему нипочем: густая шерсть надежно его защищает от кровососов. Увидев меня, встряхивает головой и, хлопая ушами, снова устремляется вперед.

Я люблю смотреть на него, когда мы гуляем.

3. Хитроумный Джим

Много собак я повидал на своем веку, а такую вот встретил впервые. Да и сама встреча с Джимом была не совсем обычной. Я как-то в августе ехал на машине из Ленинграда к себе в Холмы. Было тепло и солнечно, и скоро лобовое стекло залепили разбившиеся мелкие насекомые. Над пустынным шоссе сугробами громоздились облака, на обочинах сидели сороки, вороны, ласточки иногда проносились перед самым радиатором. Им нравилась эта игра со смертью. Я стал озираться, выбирал сворот с шоссе, причем такой, чтобы вел к водоему. Было это за Лугой, где-то на границе Ленинградской и Псковской областей. Увидев впереди подходящий съезд с небольшим прудом неподалеку, я притормозил и съехал с шоссе. После шума мотора, свиста ветра в боковое окно я какое-то время наслаждался тишиной. В перелеске попискивали птицы, над смешанным лесом замерло одно-единственное облако, от которого падала тень прямо в заросший по краям кувшинками и осокой пруд, на вид не очень чистый. Мне захотелось броситься на зеленую лужайку, вытянуться и бездумно смотреть в знойное небо. Громоздившиеся на горизонте облака куда-то исчезли. Небольшие сиреневые стрекозы перелетали с кувшинки на кувшинку; когда я подошел к пруду, от берега не спеша ушел в чайную глубину небольшой тритон. Еще какие-то букашки серебристой россыпью сыпанули с осоки на гладкую поверхность. Я намочил тряпку и уже хотел было пойти к машине, как увидел посередине пруда на черной осклизлой коряге серый шевелящийся ком. Сначала я подумал, что это какая-нибудь водяная зверюшка вроде нутрии или ондатры. Но зверюшка повернула круглую ушастую голову в мою сторону и жалобно тявкнула. Это был примерно двухмесячный щенок. Каким образом он очутился здесь, в пруду, на неблизком расстоянии от деревни? Может, хозяин принес сюда весь помет и утопил? А этому повезло, чудом выкарабкался из мешка и выплыл? Об этом можно было только гадать. У щенка — он походил на овчарку — были такие жалобные глаза, которых он не спускал с меня, а толстые лапы так трогательно обхватили сучковатую корягу, что я, не раздумывая, стал снимать с себя одежду. Пруд был грязный, однако глубокий. Я подплыл к коряге, протянул руку, щенок будто только и ждал этого: сам оттолкнулся от коряги и поплыл ко мне. Видя, что он умеет плавать, я повернул к берегу, щенок — за мной. Выйдя из воды, я повнимательнее осмотрел его. Довольно упитанный; но больше всего меня поразили его глаза, они смотрели прямо в душу. Были они светло-карие, почти желтые, по-человечески умные. Уже потом, когда он вырос, я убедился, что его взгляд не каждый мог выдержать. «У него взгляд как у человека! — удивлялись мои знакомые. — Даже неприятно…»