Анатолий Онегов - За крокодилами Севера Страница 17

И ерш не заставляет себя ждать. Он берет верно, жадно, тут же утаскивает в воду легкий поплавочек. Один, второй, третий…десятый… Схваченные морозцем седоватые ерши веером окружают мою лунку… Я забываю все на свете. И только лунка — оконце во льду, крошечный кружочек живой воды и там, в воде, чуть притопленный мой зеленый поплавочек с белой шапочкой и красным пятнышком на самой макушке.

Мой первый успех на подледной рыбалке, кажется, растрогал моих домашних, и отец тут же пообещал подарить мне пешню. И вскоре с легкой пешней, выполненной кем-то из знакомых моего отца, со своей чудесной кобылкой, но уже с ящиком-самоделкой, а не с ведром, с рыболовным черпачком, а не со старой маминой шумовкой я уверенно промышлял на льду Москвы-реки… А там прознал дорогу и на Сенеж, где старался разыскать знаменитых сенежских ершей-гигантов. Словом, стал я почти заправским рыболовом-подледником. И все было бы хорошо, если бы не одно «но»…

Я успешно ловил рыбу и посреди зимы, и по последнему весеннему льду, но вот все никак не получалось у меня свидеться с только что укрывшим воду зеркалом-гладью, первым льдом. Не выходило, не получалось — и все тут…

Но, наконец, случилось — я один посреди тайги, в деревушке, оставленной недавно ее коренными жителями, в моем хозяйстве десятка полтора больших и малых лесных озер, все эти озера я уже обошел, познакомился с ними, и вот теперь вместе с таежной водой жду прихода зима и самого первого льда на моих озерах…

Наверное, здесь надо пояснить, что тогдашнее мое пребывание в тайге, конечно, имело определенные творческие цели — я только-только серьезно занялся литературой, но так уж устроено было у нас в то время, что твои планы-задумки, пока никак не материализованные до конца, никто не обязан был серьезно принимать во внимание, и чтобы хоть как-то не вступать в противоречия с законом об обязательном трудоустройстве, я официально занимался тогда лесными промыслами: охотился и ловил рыбу…

Промысловая охота должна была начаться с середины октября, а до этого я добывал рыбу, сушил ее в русской печи, как сушат белые грибы, и вот такую сухую рыбу, сущик (высушенную, разумеется без соли) по мере ее накопления я выносил за плечами из леса и реализовал по установленным в то время ценам.

Добывать рыбы можно было и побольше и тогда для транспортировки добытого к покупателю обычным рюкзаком уже не обойтись, но я не стремился тут к особым богатствам, а потому и промышлял на своих озерах не сетями, а обычной крючковой снастью: теми же жерлицами, спиннингом, дорожкой, удочками и мормышкой.

С помощью мормышки я добывал по большей части т. н. живцов, которые и шли на жерлицы, а еще на небольшой перемет, который здесь почему-то называли подпуском, хотя подпуском, в моем представлении, считалась несколько иная снасть, да к тому же еще применяемая преимущественно на течении. Мой же перемет стоял в озере, на берегу которого я жил в небольшом ладном домике. Перемет я проверял рано утром, снимал пойманную рыбу, затем добывал живцов и проверял перемет еще раз уже во второй половине дня, подсаживая пойманных живцов вместо отсутствующих…

Признаюсь, что добыча рыбы тем же переметом особенно не радовала меня, хотя подобный промысел и позволял мне сделать для себя какие-то полезные открытия по части поведения разных рыб в наших северных озерах. Но что делать, если надо было зарабатывать на хлеб, и только потом браться за создание «бессмертных произведений»… Словом, с помощью самой разной крючковой снасти я мог более-менее точно наблюдать за жизнью принадлежащих мне водоемов. И эти наблюдения вроде бы подсказывали мне, что здесь по первому льду уж я отведу наконец душу, вооружившись лишь мормышкой да еще снастью для отвесного блеснения. По крайней мере с приближением холодов тот же самый окунек никак не снижал своей активности и отлично ловился и на мормышку и на зимнюю блесенку… И теперь оставалось только дождаться зимы и морозов.

Скоро ли придет зима?.. Я старался угадывать приближение холодов по тем же птицам. Гуси в ту осень прошли на юг, как и положено, сразу после первого крепкого ночного мороза… На березах еще оставался желтый-желтый осенний лист, над желтым тихим огнем сентябрьских берез голубое-голубое небо, сразу похолодевшее после ночного мороза, и в этом небе почти над самыми березами клин за клином, лента за лентой идут с севера на юг гуси…

Гуси ушли, но на озере все еще крутились стайки серых и черных уток — это тоже северные гости. Одни стайки вроде бы летели дальше, на их месте появлялись новые… Так продолжалось почти до середины октября, до новых ночных морозов, которые сразу попытались прикрыть берега озер ледяной коркой. Но этот первый ледок не удержался под ветром. Еще один ночной мороз, новые полоски льда у берега, на этот раз пошире, покрепче — и почти тут же исчезли мои гости-утки, а вместо них на озере появились лебеди, большая стая грациозных белоснежных птиц… Но не все птицы в стае были чисто белыми. Даже за морозной дымкой, что поднималась над остывающей водой, можно было хорошо видеть, что рядом со взрослыми, белыми-белыми птицами были и вчерашние птёнцы, молодые птицы, еще не успевшие до конца сменить свой серый птенцовый наряд на взрослые одежды.

Мороз то отступал от озера, то снова наступал на воду, и все это время лебеди оставались у меня в гостях. Скорей всего они и задерживались здесь из-за своих еще не достаточно окрепших птенцов… А если вдруг очень крепкий мороз? Что тогда? Не погубит ли он птиц?.. Но лебеди словно знали, что пока погода на их стороне и никуда дальше не спешили…

В этот раз зима пришла вместе с ледовитым ветром-шквалом и не в ночь, как обычно, а с полудня. По утру вроде бы еще ничто и не предсказывало близкого светопреставления… Небольшой ночной морозец, как и вчера, и позавчера, оставил после себя тонкую корочку льда, протянувшуюся от берега в сторону плеса, где все еще оставалась стая лебедей. Этот непрочный ледок вот-вот должна была размыть, сдвинуть к моему берегу полуденная, неспешная от предзимней тяжести волна. Но на этот раз вместо хмарого, полусонного потока с северо-запада, что исправно изо дня в день с утра до вечера устало раскачивал наше озеро, вдруг ворвался к нам сумасшедший северный ветер — ворвался сразу ударом-штормом и тут же вздыбил озеро крутой рваной волной… Ветер гремел под крышей моего дома, вырывал из рук тяжелые ведра с водой и швырял, швырял на прибрежные камни пенные клочья разорванной шквалом волны. И от такой вымороженной волны тут же, почти на глазах, эти камни оплывали седым льдом…

За ревом ветра я с большим трудом различал голоса лебяжьей стаи… Сначала голоса раздавались там, на середине озера, где лебеди проводили все последнее время. Затем, как мне показалось, голоса птиц будто поднялись над водой и уже долетали ко мне откуда-то сверху. Потом все ближе и ближе, и вот большая стая удивительных белоснежных птиц прошла над моим домом и скрылась за лесом в той стороне, куда надолго ушло от нас недавнее тепло.