Джеральд Даррелл - Под пологом пьяного леса Страница 32

— Это они так убираются? Довольно странный способ уборки.

— Нет, нет, они уже давно убрали в спальне и хотели перенести меня обратно, как вдруг Паула издала один из обычных своих воплей, который чуть было не снес у меня полчерепа, дескать, она видит в саду bicho. Я ничего не видела, но все девицы видели, и не успела я спросить, что это за bicho, они бросились в сад и принялись обшаривать кусты под руководством Паулы. Bicho пустилось наутек и почему-то влетело в дом прямо через дверь. Вся компания бросилась за ним, и с тех пор они гоняют его по комнатам. Одному богу известно, что они там бьют и ломают вот уже больше получаса. Я охрипла, кричавши им, но они не отвечают. Удивляюсь, как после такого погрома животное не умерло от разрыва сердца.

— Во всяком случае, ясно одно: bicho совершенно безобидно, а то едва ли они погнались бы за ним. Сейчас пойду посмотрю, в чем дело.

Я осторожно приоткрыл входную дверь. В комнате валялись опрокинутые стулья и разбитые тарелки. Приглушенные крики и грохот свидетельствовали о том, что охота продолжается в соседней комнате. Я приоткрыл дверь в спальню, и меня оглушил доносившийся оттуда шум. Раскрыв дверь пошире, я просунул голову в щель и огляделся. В то же мгновение, неизвестно откуда, на меня грозно спикировала метла, едва не угодив мне в голову. Я отскочил назад и прикрыл дверь.

— Алло, Паула, в чем дело? — крикнул я, пытаясь перекрыть весь этот шум.

На мгновение воцарилось молчание, затем дверь распахнулась, и на пороге появилась Паула, колыхаясь словно наполовину надутый аэростат воздушного заграждения.

— Senor! — торжественно сказала она, показывая толстым пальцем на кровать. — Un bicho, senor, un pajaro muy lindo[45].

Я вошел в спальню и закрыл дверь. Собравшиеся в комнате девицы победно улыбались, стоя среди обломков мебели и посуды. Они тяжело дышали, волосы их были растрепаны, одна из девиц разорвала во время охоты платье, и теперь мало что из ее прелестей оставалось доступным только воображению. Это ее, однако, не смущало, и она была более разгорячена, чем все остальные. От запаха одиннадцати видов духов, наполнявшего маленькую комнатку, у меня чуть не закружилась голова. Подойдя к кровати, я встал на четвереньки и заглянул под нее. Пока я рассматривал bicho, Паула и девицы окружили меня плотным кольцом, хихикая и источая удушающие ароматы. Под кроватью, покрытая пухом и пылью, стояла водяная курочка; она тяжело дышала, но все еще была полна воинственного пыла. Следующие пять минут мы ловили птицу; Паула и девушки зашли с противоположной стороны кровати и стали гнать оттуда водяную курочку, а я залез с полотенцем под кровать и пытался схватить ее. Первая попытка оказалась неудачной, так как, когда я хотел набросить на птицу полотенце, обнаружилось, что Паула, ничего не подозревая, стоит на нем. Не увенчалась успехом и вторая попытка, так как в решающий момент одна из девиц наступила мне на руку. На третий раз мне повезло, и я вылез из-под кровати с водяной курочкой, завернутой в полотенце и голосившей что было мочи. Я пошел показывать свой трофей Джеки, а Паула со своей компанией принялась ликвидировать последствия хаоса, вызванного охотой за водяной курочкой.

— Неужели из-за этого жалкого существа был поднят такой тарарам? — удивилась Джеки, недовольно глядя на торчавшую из полотенца покрытую пылью голову водяной курочки.

— Да, они охотились за ней вдесятером и не могли поймать. Забавно, правда?

— Мне кажется, ее и ловить-то не стоило, — возразила Джеки. — Это какая-то страшно скучная птица.

Но Джеки была не права; несмотря на вспыльчивый и неровный характер, водяная курочка обладала ярко выраженной индивидуальностью и вскоре стала одним из наших любимцев в лагере.

Водяная курочка передвигалась почти таким же необычным и забавным способом, как и кариамы. Остановившись, она низко наклоняла голову, вытягивала шею и близоруко щурилась, словно долговязая школьная учительница, которая подсматривает в замочную скважину, не расшалились ли ее ученики. Затем, удовлетворившись увиденным, она выпрямлялась, три-четыре раза энергично встряхивала своим коротким заостренным хвостом и семенила к следующей замочной скважине. За привычку постоянно трясти хвостом ее прозвали Трясохвосткой. Она без малейших колебаний пускала в ход свой длинный острый клюв, яростно набрасываясь на руки каждого, кто приходил чистить ее клетку, и эта работа была тяжелой и кровопролитной. Помнится, в день поимки курочки я поставил ей в клетку большую жестяную банку из-под сигарет, наполненную водой. Как только банка оказалась в клетке, Трясохвостка подскочила к ней и ткнула в нее клювом; к нашему изумлению, клюв прошел сквозь жесть, как иголка сквозь материю. Птица забегала по клетке с банкой на клюве, и мне стоило большого труда поймать ее и снять с клюва банку. Мы посадили Трясохвостку в клетку с деревянной решеткой, и она все время с надеждой выглядывала из-за нее, изредка издавая угрожающее «арррк».

В клетке над Трясохвосткой жила любимица Джеки, птица, которую я в первый же день ее поступления назвал Дракула. Это был гололицый ибис величиной с голубя, с короткими, телесного цвета ногами и длинным изогнутым клювом того же цвета. Все тело ибиса было покрыто траурно-черным оперением, лишь вокруг глаз и у основания клюва виднелся голый бледно-желтый кусочек кожи. На этом голом участке выделялись маленькие, круглые, печальные глаза, смотревшие перед собой затуманенным взглядом. Дракула был очень разборчивым едоком и приступал к трапезе только тогда, когда мясо подавалось мелко нарубленным и насыщенным водой. Если к его обычному рациону добавляли немного сырых мозгов, он приходил в восторг, часто и быстро погружал клюв в миску с едой и тихо, довольно попискивал. Это была очень покладистая и милая птица, но в том, с каким упоенным урчанием она поглощала кровянистую смесь из сырого мяса и мозгов, было что-то жуткое — в эти минуты ибис напоминал вампира, с наслаждением впивающегося в очередную жертву.

Другой птицей, любившей мозги, был чернолицый ибис, которого мы сокращенно называли Чли. Долгое время он процветал на мясной диете, пока мне не пришла в голову мысль побаловать его сырыми мозгами. Я убежден, что на воле Чли знать не знал этого лакомства, но здесь набросился на мозги так, как будто это была его излюбленная пища. К сожалению, он сразу же решил, что мясо для него слишком грубая еда, и во все горло требовал мозгов при каждой кормежке. В то время как Дракула отличался хорошими манерами во время еды, Чли меньше всего заботился о приличиях. Он предпочитал стоять как можно ближе к миске с едой (а еще лучше забираться в нее) и забрасывать мозгами себя и всю клетку с необузданностью сорванца, швыряющего на карнавале конфетти направо и налево; при этом Чли громко и торжествующе кричал «бррронк!», хотя клюв у него был набит до отказа.