Ох, охота! - Алексеев Сергей Трофимович Страница 4

Но у заготовителей были свои приемы. Обычно к нам приезжал Ткачев, здоровый, жилистый и однорукий мужик. Вместо левой кисти у него был разрез между костями — эдакая клешня, которой он ловко брал бумаги. Он приезжал на лошади и, как купцы в прошлом, привозил с собой кое-какой товар, провиант (капсюли, порох, дробь) и, естественно, водку. А сдача пушнины — это для промысловика всегда праздник: «Загуляем, запьем и ворота запрем!» Ткачева встречали как родного, а если он приносил бутылку, кулек конфет ребятишкам да еще круг чесночной колбасы, было всеобщее счастье.

Сейчас я поражаюсь, до чего же мой родитель был наивным, хотя вроде бы считался умным, сметливым и даже мудрым, поскольку много читал. Они выпивали с заготовителем бутылку, отец выставлял свою, припрятанную для этого случая, и брался за гармошку. Они пели на два голоса красивую песню про любовь «Горят костры далекие…». Когда батя окончательно размякал, Ткачев начинал принимать пушнину, зачем-то выборочно вспарывая беличьи шкурки кухонным ножом. Бабушка в этот момент вмешиваться не смела и только делала отцу молчаливые знаки, чтоб он оставил это дело до утра, но тот, веселый и счастливый, уже ничего не замечал и играл на гармони. Потом Ткачев писал бумаги, грузил мешки со шкурками в сани и уезжал на ночь глядя и несмотря на уговоры остаться.

Наутро отец тупо глядел в оставленные ему квитанции, что-то считал на бумажке и тихо матерился.

И это повторялось каждый год…

Промысловая охота

Несмотря на свой профессионализм и каждодневную, довольно однообразную работу, промысловые охотники — это самые увлеченные своим делом и страстные люди. Наверное, имеющие иной характер не смогли бы долго выносить одиночество в тайге, особенно в зимней, пустынной, где только синица свистнет, да и то протяжно, тоскливо, добавляя душе печали. Не вынесли бы самого главного испытания — неудачи, и не раз-другой, а, например, когда целый сезон псу под хвост. И не потому, что конченый неудачник или грешник — бывают периоды, когда промысловый зверь мигрирует, например, из-за неурожая шишки, ягод, массовой гибели мышей; в общем, по причине слабой кормовой базы. А дома семья тоже без «кормовой базы», жена, которая наверняка станет ворчать, мол, иди в леспромхоз, там и деньги платят, восемь часов отработал и свободен; тут же месяцами в тайге и бестолку. Он же отмолчится виновато, отдохнет день, котомку за плечи, топор за опояску, ружье на плечо, свистнул собаку и опять в тайгу.

Помню, отец приходил среди сезона мрачный и говорил — нет зверя… Это звучало как приговор. Собирался семейный совет — что делать? Как жить, если уже пятеро ребятишек? Однажды в отчаянии батя записался на курсы трактористов и каждый вечер стал ездить за семь километров учиться. Без особого восторга катался на тракторе, получил корочки, и все, открылась другая дорога, в леспромхоз, лес трелевать. А у него на путиках ловушки стоят настороженные, не оставишь, не бросишь. Встал на лыжи и три дня где-то ходил — домашние уж потеряли, забеспокоились, а отец пришел веселый, решительный, забросил права тракториста.

— Не брошу охоту! — сказал. — Ничего, больше картошки насадим, медведя убьем — проживем!

Есть на свете только три профессии, где одержимость — положительное качество: геолог, милиционер и охотник. Они будто родные братья, и всех, как волков, ноги кормят, все они следопыты, ходоки, стрелки. Ну ладно, любитель, волнуется перед открытием, места себе не находит, трепещет, словно легаш, почуявший дичь, а тут ведь каждый день в тайге, и всякий раз перед новым выходом, вдруг застучит сердце, сдавит дыхание, и мысль в голове пугливая, манящая: «Ну как будет сегодня?»

Как перед первым свиданием!

Например, ружейная ходовая охота с собакой — это всегда какая-нибудь неожиданность, и потому целый день ходишь в предвкушении удачи и ожидании чуда: вот, вот сейчас заплачет, запоет кобель с характерным и знакомым только тебе подвывом — взял горячий соболиный след! И пошел адреналин даже у самого бывалого, началась погоня! Тут уж все побоку, главное — не потерять в шуме ветра собачий голос. А бывает, попадется эдакий шустрый спортсмен по прыжкам и уходит верхом, с дерева на дерево, так что собака едва поспевает. Тебе же надо все время бежать и слушать полайку, а потерял, ни добычи, ни кобеля — хорошо, если потемну бросит и вернется. Ну как загонит в дуплистый валежник? Когда пес вязкий, по два-три дня будет землю рыть вокруг, снег хапать, но не бросит, потому что тоже азартный охотник и добыча — вот она, рядом! И он тебя день и ночь зовет, подает голос и почти кричит: «Что же ты не идешь?! Здесь он, держу!»

Охотнику не еда и не сон, если собака не вернулась, всю ночь зябнешь у костерка, не сомкнув глаз, и жжешь патроны, надеясь, что прибежит на выстрел. И ладно, если уже снег выпал, хоть не так черно вокруг…

Утром же, еще потемну, не выспавшийся и голодный, по лесу наугад — туда, где ночью вроде бы далекий лай слышался. Уши как локаторы, любой похожий звук ловишь, а лес поздней осенью пустой, гулкий, как колодец, от птичьего крика, от скрипа деревьев эхо бывает. И вот наконец-то ты явно различил уже полуохрипший лай пса, который в это мгновение ближе тебе самого лучшего друга, ближе жены, детей и родителей. И снова адреналин, куда только вчерашняя усталость делась! Давай, давай, родной!.. Хорошо, если собачий голос на одном месте, значит, держит, а ну как опять сорвется и пойдет?… Придремавший заяц из-под ног выскочил и, ошалевший, тут же сел на пути — пинка ему. Сегодня тебе повезло, а так бы пошел в котел, на приварок — от сухарей во рту уже кожа лохмотьями.

Ну вот, точно — старый ветровал крест-накрест и где-то там же изнывающий от азарта, кобель. Проламываешься к нему на четвереньках и сам уже лаять готов, а пес лишь на мгновение отвлекся, вильнул хвостом, ухмыльнулся: «Ну наконец-то! Тебя где носило?» Конечно, лучше бы сейчас дуплистую колодину сетью обнести да отойти подальше вместе с кобелем — затравленный соболек тут и будет, потому как ему, вольному, тоже не сахар жить второй день под собачьим конвоем. Но нет сети, есть только топор и жажда выкурить зверюгу. Драную фуфайченку долой, ружье поближе и давай рубить валежину. Она же сосновая, изнутри трухлявая, но сверху крепкая, смолевая — топор звенит. Разрубил пополам, а кобель уже лезет, нюхает, скулит — в которой половине соболь? В это время лучше всего отойти, отвести собаку и покурить с ружьем наизготовку. Ага, вот он! Высунул нос!.. Стрелять надо быстро и точно, чтоб всего одной дробиной по голове — лучше промазать, и снова за топор, только б шкурку не попортить! И лучше в тот час ее снять, с горячей тушки, дабы не образовалось кровоподтека…

И если это попался не рыжий со светлым подпалом, а настоящий черный котяра с искрой по ости, то возвращаешься почти пьяный и веселый, в предвкушении счастья прийти в избушку, растопить печку, разогреть позавчерашнего вареного тетерева, а потом завалиться спать! Никто тебя не контролирует, никто не скажет: иди на работу. Можешь идти, можешь нет, потому что ты — вольный…

П. Соколов. Русский охотник-промысловик. На болоте.

А пока мечтаешь, неугомонный и голодный кобель, вроде бы у ног только что вертевшийся, вдруг опять подал голос! И с тем же азартным подвывом, как вчера!.. Пошла удача! Тьфу-тьфу-тьфу…

Кажется, совсем иное дело, когда навалит снегу и ты впервые в сезоне набьешь лыжню по путику и поглядишь, где и какой есть зверь. На второй день разнесешь капканы и приваду, и только на третий поставишь их в старых и новых хатках. Но на этом работа не кончилась, надо бить второй путик, потому что ходить по одному и проверять каждый день калканы — только зверя пугать. А когда их два или даже три, охватываешь намного больше пространства, и значит, выше шанс. Сибирские охотники, например, делают не замкнутые путики, а проходные, когда у тебя есть еще одна избушка на другом конце, где можно переночевать и, не теряя времени, вернуться на исходный рубеж уже другим путем. Вот и ходишь до «мертвого сезона» (с середины января до середины февраля), как челнок. На хорошем промысловом участке можно расставить до двухсот капканов самого разного назначения: в кедровниках по поймам, вдоль рек и речушек будет соболь, возле уреза воды на замерзших озерах и болотистых берегах — норка, колонок, горностай, в сосновых борах на деревья закрепляют плашки, поскольку здесь всю зиму будет выходить на кормежку белка.