Ох, охота! - Алексеев Сергей Трофимович Страница 5

Скажу вам, такая на первый взгляд спокойная и вялая охота еще интереснее, чем подвижная, ружейная. Например, расставишь эти двести ловушек, а потом лежишь в избушке, слушаешь по радио хриплый голос цивилизации и перебираешь в памяти каждую. И тут начинается своеобразная азартная игра — моделирование ситуации. Не знаю, что именно в этот момент включается в подсознании, но много раз, воображая себе, как ночью зверек вышел из укрытия на кормежку, уловил запах привады в хатке, покрутился возле, однако не запах капкана почуял — опасность. Вот он, невзирая на голод, уходит по снежной целине, перебегает лыжню и тут снова чует пищу, к примеру, разрубленного пополам, подпорченного еще осенью рябчика. Крадется к хатке, тянет черной пуговкой носа воздух — привада близко… И короткий, мягкий щелчок калкана! Передняя лапа зажата чуть ли не под лопатку. Зверек стремительно крутится, бьется, бросается в сторону, волоча за собой тяжелую потаску — есть добыча! Теперь не уйдет!

Несколько раз, таким образом вообразив ситуацию, наутро я бежал по путику и обнаруживал в реальности все с мельчайшей точностью деталей. Иногда становилось страшно, иногда — весело. Ладно, потом думал, я писатель и, может быть, у меня так мозги устроены — моделировать событие, предугадывать то, что случится. Тем более промысловой охотой я занимался мало и редко — приезжал к отцу на пару недель в сезон и у меня, как у человека нового, под впечатлениями лова разыгрывалась фантазия. Но однажды ночью проснулся от того, что батя, не зажигая света, торопливо собирался и в темноте ронял вещи. — Ты куда? — спросил я. Он лишь тихонько матерился, натягивая непросохшие валенки, и суетился. — В Заломском кедраче соболь попал… Четырьмя пальцами… Открутит, собака, уйдет!.. Ты спи! И бегом за дверь.

Через два с половиной часа, уже перед утром, он вернулся с соболем, который и в самом деле сидел в капкане лишь когтями передней лапы. Однако почему-то не радовался, а, напротив, смотрел мимо, кусал губы. Добычу подвесил на петельку под потолок и, словно забыв о ней, растопил железную печку и сел курить.

— Ты что это, бать? — спросил его осторожно. Он встрепенулся. — Чего не спишь?…

— Тебя можно поздравить! — Я вылез из-под одеяла.

— Хреново дело, Серега, — не сразу отозвался он. — Как подумаю, зверек к капкану идет, он тут и есть… Это же ненормально. Кто узнает, скажут, колдун…

Самое интересное, когда зверь не попадал в ловушку, хоть ты завоображайся и за-колдуйся — ничего не получается. Можно даже на путик не выходить. То есть в какой-то определенный момент возникает некая связь между охотником и потенциальной добычей. Это что-то из области тонких материй — до сих пор я никак не могу даже себе объяснить этого феномена, хотя в разговорах с другими охотниками, в том числе и любителями, я слышал то же самое. Свалить все на случайность, на совпадение как-то слабовато, неубедительно. Однажды я добыл лицензию на лося и приехал к отцу. Он тогда уже капканничал, бегать за сохатыми не захотел — некогда, да и, мол, только ноги бить, нет зверя, за целый месяц один переход только и нашел. Я все-таки отважился и наудачу целую неделю нарезал круги в одиночку, эдак километров по двадцать — тайга пустая, как бубен!

Покуда работали леспромхозы, жили люди, повсюду ползали трактора, гремела узкоколейка, зверя было очень много, поскольку были огромные вырубки, на которых поднимался молодой осинник и ивняк. Редкий случай, когда пойдешь за грибами или на рыбалку и не увидишь лося. Но вскоре после того, как все лесоучастки в округе заглохли, люди разъехались, исчезла кормовая база — на вырубках поднялся высокий лес и зверь попросту ушел.

В общем, набегался я как собака, язык на плечо, и вот наконец рано утром батя разбудил меня и говорит:

— Ну-ка, поедем, попытаем счастья.

А у него на улице уже конь Семен запряжен и в санях лежит «подпольная» японская винтовка, которую он в избушке не держал, а прятал в одному ему известном тайнике.

Удачу пытать мы поехали за двенадцать километров, на митюшанское Голубичное болото. На все мои вопросы отец лишь кулак мне показывал, дескать молчи. Коня оставили на лугу и дальше пошли пешком — снег был еще по щиколотку. А уже светло, морозно, и мало того, что погода совсем не подходящая, нигде вокруг ни единого лосиного следа, ни старого, ни свежего. Но батя идет себе и идет. Выходим к болоту, остановились в кромке, и вдруг он рукой показывает — видишь?

Это было чудо: на чистом месте, в болоте, стоит огромный рогач и расстояние до него метров двести! А снег скрипит, ветра нет, в общем, понятно, не подойти. Он же стоит, как в тире, подставив левый бок, и будто ждет.

Я бате шепчу, дай винтовку! Он опять мне кулак под нос — я сам.

Встал на колено, на мой взгляд, как-то неловко прицелился. Пули отливал и патроны заряжал он всегда сам, поскольку родных, японских, никогда и не было. После хлесткого на морозе выстрела лось опрокинулся на бок и даже копытом не брякнул.

И тут отец грустно сказал фразу, в смысл которой я сразу поверил:

— Помирать пришел.

Судя по отросткам на рогах — на одном восемнадцать, на другом — девятнадцать, он и в самом деле хорошо пожил на этом свете. Потом я обрезал его след: лось не упал с неба — прибрел на болото со стороны Симоновского бора и не кормился, не набродил по снегу, а пришел и встал, подставившись под выстрел.

И. Похитонов. Охотник в лесу

Не зря опытные охотники говорят, медведи, волки и прочие высокоорганизованные дикие животные, а также очень старые из породы оленей предчувствуют свою смерть и даже ищут ее. Может, каким-то образом они посылают сигнал и охотник оказывается в нужном месте и в нужный час?

Открытие охоты

Помните? Раннее утро, предрассветный час, туман на лугу в ложбинках, августовская, высокая отава в густой росе? И полная тишина, потому что ясное, чуть розоватое небо — потом будет яркий солнечный день. А сейчас еще в кустах темно, на лугу прохладно, а ты ползешь по этой отаве и уже мокрый до ушей. Где-то за взгорком, за полоской густого шиповника со зреющими ягодами, за кочками с осокой заветное озеро, на котором кормятся утки. Их хорошо слышно, но совсем не видно — только легкие волны разбегаются по глади воды — тут они, тут! Под самым берегом, под нависшей осокой! И снова ползешь, замирая через каждую минуту — не спугнул ли? Травинка щекочет нос, а чихнуть нельзя, и пучишь глаза, перетерпливая зуд, текут слезы.

Вставать рано, далековато, еще бы чуть-чуть, метров пять, чтоб уж наверняка, потому что в стволе всего один патрон, а надо взять одним выстрелом пару. Тогда отец даст сразу два патрона! С двумя-то можно охотиться целый день…

Вот уже шиповник, жесткий, как колючая проволока. Приподнялся — ничего не видать! Кое-как прополз сквозь это заграждение, но и не почуял, что исцарапался. Еще немного и — вот они! Целый выводок давно вставших на крыло чирков, встают торчком, задирая хвосты вверх, что-то собирают со дна. И кажутся такими крупными — с гуся! Сердце стучит в горле, а надо успокоиться, набраться хладнокровия и выждать, когда сплывутся…

Новенькая, еще черная, вороненая «Белка» приятно тяжелит руки, винтовочный целик перед глазом, мушка плавает на конце ствола — руки трясутся, дыхание, как у загнанной лошади.

И счастливый миг — пара чирков сплылась, соединившись в сдвоенный силуэт. Замер, прицелился, но холостой ход длинный и спуск туговатый, к которому не привык палец… В момент выстрела все равно на мгновение зажмуришься! А открыл глаза — утки уходят вертикально вверх, дымный след от сгоревшего пороха клубится и висит в воздухе, изодранные бумажные пыжи падают на воду… А на воде пусто! Лишь пенный след от дроби да клочья бумаги, как лепестки лилий…