Геннадий Падаманс - Первостепь Страница 44

Чёрная Ива возвращается с другой стороны. И зовёт отойти.

Она принесла свежие повязки и вместе с ними плохую новость. Заболел Чёрный Мамонт. Внезапно заболел.

Она не договаривает до конца, но Режущий Бивень легко угадывает её дальнейшие мысли. Они виноваты. Нельзя было этой ночью им спать вместе. Духи прогневались.

– Нет, Чёрная Ива, – говорит он вполголоса. – Какая духам разница… – но, возможно, разница всё же и есть. Эти странные сны… Не в его силах знать до конца. Если Чёрному Мамонту не полегчает, он, пожалуй, вечером сходит к шаману поговорить. Пока же нет причины для беспокойства.

Чёрная Ива приладила мужу повязки и теперь может идти спать. Режущий Бивень остаётся работать вместе со вдовой.

Вовсю занялся день. Рыжее солнце вскарабкалось выше скал, по остывшей за ночь земле задвигались тени. Проснулись вороны, наполнили воздух своими сплетнями, застрекотали в траве кузнечики. Занял привычное место высоко в небе стервятник, жадно следит за людьми, где оставят отходы. Однако там дежурят волки, лишь проворным воронам иногда удаётся что-нибудь отщипнуть, стервятник не может спуститься на землю. Коршун тоже не может спуститься, и потому гоняет ворон, одну подбил на лету, только серые перья посыпались ворохом вместе с бешеным граем вороньей стаи.

Мужчины собрались в кучку, о чём-то напряжённо толкуют. Режущий Бивень откладывает нож. Наверное, они обсуждают состояние Чёрного Мамонта. Ему тоже надо осведомиться.

При его приближении разговор смолкает как по беззвучной команде. Никто не смотрит ему навстречу, все заняты чем-то своим и очень секретным. Разглядывают стороны света, наблюдают за вороньей кутерьмой.

Режущий Бивень нерешительно останавливается, не дойдя пары шагов. Он уже хочет свернуть и пройти мимо как ни в чём не бывало, но Львиный Хвост, его лучший друг, кладёт руку ему на здоровое плечо:

– Чёрный Мамонт только что нас покинул. Никто не винит Режущего Бивня.

Все вдруг глядят на него, много пар глаз, много-много, а он ничего не способен понять, он отрывисто буркает: «Да», – и спешит прочь. До ветра.

Вдова Крикливого Селезня всё так же скоблит. Режущий Бивень останавливается прямо напротив неё, и слова его злы:

– У женщины длинный язык.

Вдова вздрагивает при его голосе, но тут же тень робкой улыбки крадётся к её губам. Её широкое и немного скуластое лицо ещё без морщин, а если разгладить спутанные сальные волосы, помыть и причесать – вдова вполне бы могла вдохновлять отдельных охотников на новые подвиги. Но не Режущего Бивня. И она об этом догадывается. Грустно вздохнув, распрямляет спину и, не выпуская скребка из руки, отвечает быстрыми жестами: «Язык женщины вырван. Женщина в скорби».

Режущий Бивень не станет ругаться с женщиной. «Иди спать!» – это всё, что он может сказать. Вдова безмолвно с ним соглашается, не прекословит, уходит. Он остаётся один. Ему нужно к шаману.

****

Двойной Лоб и Рваное Ухо медленно шествовали по степи. Взошла Луна, раздвинула звёзды, посеребрила траву под ногами двух мамонтов. Детёныш немного прихрамывал, поэтому Двойной Лоб еле передвигался, приноравливаясь к нечёткой поступи мамонтёнка. Рваное Ухо родился прошлой весной и ещё сосал молоко. Должен был сосать. Двойной Лоб не мог достать ему молока, не мог заменить Задиру, но возле реки растут мягкие сочные кустики, очень нежные – и детёныш, наверное, сможет их есть.

Всё теперь изменилось для огромного мамонта. Быстро так изменилось. Он был вожаком! Он отвечал. Отвечал за своё стадо. И пусть, помимо него, в этом стаде был лишь один малыш-сирота, мамонты всё равно не умеют считать. Стадо есть стадо. А стадо с детёнышем – вообще особое стадо. И именно такое, особое, стадо вёл теперь Двойной Лоб.

У мамонтов прекрасная память, в их огромной голове умещается всё, всякая мелочь о степной жизни. Двойной Лоб никогда не чаял быть вожаком, это не удел самцов, это удел самок, таких, как Старая Мамонтиха или Густая Шерсть; самцы же, окрепнув, обычно уходят и любят бродить в одиночку – потому и не помнил Двойной Лоб, чтоб когда-нибудь самец вёл детёныша, но что с того? Вот он вёл. И всё сразу снова оказалось на своих местах. Некогда было теперь Двойному Лбу тосковать, некогда было вспоминать. Теперь он должен был отвечать. Отвечать за детёныша. И ему это было по душе. Как раньше было по душе идти под руководством Старой Мамонтихи. А потом должно было стать по душе бродить одному. Но теперь стало другое. Он вёл детёныша. Он отвечал за своё стадо. Он готов был ответить. Ответить всей своей недюжинной силой: мощными ногами, цепким хоботом, крепкими бивнями. И даже ещё кое-чем. Чем-то таким, о чём знает лишь сердце, не голова. Не было больше никаких сомнений. Не было ничего, кроме ответственности.

Впереди запахло львами. Стая львиц вышла на охоту. Двойной Лоб остановился, и Рваное Ухо тоже послушно замер между его передних ног, а львицы приближались. Они заметили мамонтёнка и быстро окружили Двойного Лба. Хищные глаза светились холодными зеленоватыми огоньками, из ноздрей вырывался зловонный пар. Они скалили зубы, рычали, дразнили большого мамонта. Двойной Лоб знал, что ни один зверь, кроме двуногих, не посмеет на него напасть, покуда он держится на ногах, поэтому львиц он не опасался. Но у тех был другой план. Они намеренно дерзили гиганту, рычали, делали ложные выпады, ожидая, когда же он бросится наказать наглецов и хоть на мгновение оставит детёныша позади. Вот тогда львиная свара не упустит момента, во мгновение ока набросится на малыша, и покуда гигант сообразит, как жестоко его провели, всё будет кончено. Бездыханный трупик останется на холодной земле, истекая кровью; большому мамонту, рано или поздно, придётся его оставить хитрым победителям. Так вполне могло быть, будь Двойной Лоб чуть посильнее. Конечно, львицы вели себя чересчур нагло, конечно, кровь его закипала и даже сломанный бивень рвался в атаку. Однако сегодня выдался тяжкий день и слишком много свалилось на крепкие плечи гиганта. Его ноги просто примёрзли к земле, и поэтому ничего не получалось у львиц. Их вожак, огромный светлогривый лев, яростный и бесстрашный, всё ещё спал вдалеке, и только визг поверженной львицами жертвы мог бы его разбудить. Вот тогда бы он быстро явился за своей главной долей добычи. Но теперь без него львицы трусили. Даже Сильная Лапа, первая среди равных, сплошь одни мускулы, да ещё когти, зубы и отвага, даже она лишь подскакивала к шерстистым столбам и не могла впиться, вонзить зубы в ногу, чтобы гигант заревел и взвился от ярости, не стерпел, кинулся мстить. Нет, так не получалось, и Сильная Лапа, порычав для острастки, отступила во тьму. Вся львиная стая повернула за ней. В степи много добычи полегче. Мамонты двинулись дальше своей дорогой.