Борис Дедюхин - Тяжелый круг Страница 79

Они решили остаться ночевать на Домбае, хотя автобусная экскурсия была однодневной — двести пятьдесят километров по берегам князя рек — Кубани, через туманные лощины и горные перевалы, через хутора и станицы, мимо города Карачаевска, затем бегом на канатную дорогу и в солнечную долину, на Русскую поляну и в шашлычную, экскурсовод все более нервно по циферблату часов пальцем постукивает — айда — пошел домой, к ужину надо успеть вернуться.

Экскурсия как экскурсия. Вон ишаки, а вон ишачьи тропы. Там смотрите — ледник сползает, один такой чуть автобус с туристами не придавил. Тут заповедник, а это — водопад, возле которого надо сфотографироваться. Проезжаем хутор Важный, тут видите вон два старых дома окнами во двор, а не на улицу стоят — это то ли для того, чтобы пыль не летела, то ли для того, чтобы жены на чужих мужей не заглядывались и больше бы за своим хозяйством следили. Этому дереву триста лет, ствол у основания в семь обхватов. Здесь был женский монастырь, и если в него забирался мужчина, живым его не отпускали, правда, был один случай… Впрочем, смотрите, смотрите — аланский храм девятого столетия, в византийском стиле построен…

Ясное дело — обидно таким галопом по Европам, и Виолетта не удивилась, что Олегу пришло в голову остаться еще на одни сутки.

2

Домбай — «зубр убитый» с карачаевского языка.

Домбай — это туристская Мекка: ледники, перевалы, ущелья, водопады, субальпийские луга.

Домбай — это горячее солнце и холодный воздух.

Люди едут сюда отдыхать и изумляться: «Лучше гор могут быть только горы», — не устают они повторять, словно бы забыв тот восторг, который переживали, когда их баюкали лазурные волны Черного или Азовского моря или пьянил нектар июньских пойменных лугов, когда они завороженно стояли на палубе колесного парохода, проплывавшего меж крутых Камских и Волжских берегов, или пробирались под таежными сводами в Сибири, на Дальнем Востоке, без усилий сжимая в руке луку берестяного кузовка, цевье двухстволки… У каждого, пожалуй, найдется в прошлом впечатление посильнее, но и понять каждого можно: во всякой новой обстановке мы прозреваем возможность иной жизни, и нет ничего удивительного, когда человек при виде Домбайских эпических красот вдруг воспарится мыслью: «Ах, мне бы крылья, как у того орла, посмотреть бы еще и сверху!»

А Виолетта всем этим красотам вдруг предпочла телевизор. Это было тем более странно, что она сама как-то признавалась в своей нелюбви к «голубому экрану», — никаких передач не смотрела, кроме прямых репортажей. А тут заторопилась даже, чтобы место поудобнее занять.

— Спортсоревнования или цирк? — осведомился Олег.

— Ни то ни другое, фильм-спектакль.

Олег удивился про себя, но несколько и утешился: смотря какой фильм, может быть ведь и детектив какой-нибудь оказаться… Или, на худой конец, про любовь — тоже терпимо. Но на экране было то, хуже чего, кажется, и не придумаешь, — балет! Его Олег и в театре выносить не мог, ерзал в кресле, томился, ждал, когда антракт объявят, а концу спектакля радовался, как окончанию постылой работы.

Он сидел рядом с Виолеттой покорно и тихо, откровенно скучал, рассеянно и непонимающе следил за тем, как за матово-голубым стеклом подпрыгивают, перемещаются на носочках, вращаются волчком балеринки — солистки и «кордяшки», — как бесцеремонно хватают их и подбрасывают в воздух их белоногие с могучими икрами партнеры. «Зачем весь этот кордебалет? Зачем мы здесь сидим? — расстраивался Олег. — В сто раз лучше бы пойти сейчас гулять на склоне пика Недоступности, у которого (и этого Виолетта не знает!) есть еще одно название — Театральный, в память давнего курьеза, когда актеры МХАТа пытались покорить его, застряли на полпути и назад их вызволила спасательная команда альпинистов… Ясно, что все это было бы интереснее Виолетте узнать, а потом можно было бы в ресторане поужинать… Впрочем, и сейчас не поздно, точно!» — Так решил Олег и смело, не боясь вызвать недовольства сзади сидящих, поднялся; сказал:

— Обещаю, Виолетточка, развлечение куда более стоящее.

А она не сразу поняла даже, не сразу оторвала взгляд от экрана, а когда сделала это, Олег поразился непривычному, нехарактерному для ее взгляда сухому блеску, в котором увиделось ему негодование и отчуждение. И он сразу же покорно опустился на место.

Пытался вникнуть в происходящее на экране, однако это было делом совершенно безнадежным. Тому обрадовался, что кто-то из сзади сидящих произнес слово «Эсмеральда», — узнал хоть, кто тут главная героиня. И продолжал изумляться: «Неужто впрямь Виолетту интересует это?» Покосился краешком глаза на нее и даже испугался: что с ней — до крови прикусила верхнюю губу, глаза полны слез, и никого не видит и не слышит она вокруг, даже и его, не украдкой, а прямо на нее обращенного взгляда не чувствует? Олег оглянулся назад — еще несколько зрителей и зрительниц, человек около десяти и все вроде бы не молодые, во всяком случае, много старше их с Виолеттой. Смотрят спектакль молча, внимательно, однако заметили, что Олег головой вертит, вопросительно кинули взгляды на него и, не найдя ответа, снова уткнулись в телевизор.

А Виолетта не только взгляда его на себе не почувствовала, но не заметила, как Олег невзначай будто бы, но весьма выразительно и властно коснулся рукой ее круглого обтянутого вельветом колена. Снова покорно притих, вздохнул украдкой, но тут, на его счастье, спектакль и кончился. Олег готов был вскочить с радостным криком, но сдержал себя, поднялся степенно, как это делают зрители первых рядов театра оперы и балета, уже и руку протянул Виолетте, чтобы она оперлась на нее. Кто-то из зрителей задних рядов включил свет, и вдруг Виолетта принялась рыдать, громко, безутешно, с обильными слезами.

Олег остолбенел. И еще кое у кого из зрителей было недоумение. Только две седенькие старушки понимающе приблизились к Виолетте и стали утешать ее:

— Да, конечно, очень выразительно, очень сильно, однако же, девочка, все это было когда-то и с кем-то, кого мы не знаем…

— Да и то не в жизни было, а лишь в воображении, это лишь либретто да музыка…

— И еще — исполнители! — Виолетта смахнула слезы с лица, улыбнулась. Затем поднялась и сама взяла Олега под руку.

Шла спокойно, но когда они оказались вдвоем в комнате, вдруг вновь разрыдалась. Олег погладил ее по голове, по плечу, скользнул рукой по тоненькой талии и остановил дрожащие пальцы на бедре. Он не раз пытался и раньше так обнимать ее, однако она всегда гневливо стряхивала его руку. А сейчас словно бы ничего и не заметила, и он порадовался, что не на склоне пика Недоступности были они, а на балете.