Галимов Брячеслав - Большая волна Страница 11

Ощутив движение потока, достигнув нужного состояния духа, ты и в бою будешь вести себя в соответствии с общим ходом сражения, с его сущностью, не останавливаясь на частностях. Ныне же, когда ты выходишь на поединок, тебя больше занимают частности: меч твоего противника не дает тебе покоя. Когда противник пытается ударить тебя, твои глаза все время следят за движением его меча, и ты пытаешься следовать за этими движениями. В результате твоя мысль и твое внимание сосредотачиваются только на одном предмете, на мече; ты перестаешь владеть собою и неизбежно терпишь поражение. Меч твоего противника стал для тебя центром мироздания, – самым главным и несокрушимом, что есть в мире.

Отойди от этого ложного впечатления. Для начала научись, хотя бы, смотреть на поединок как бы со стороны. Ты сразу заметишь, что любое движение твоего противника тебе на пользу. В неподвижности больше устойчивости, чем в движении; стоит твоему противнику сделать малейшее движение, как его устойчивость уменьшается, и он становится уязвимым. Нанеси свой удар, но не забывай, что ты и сам становишься уязвим в этот момент. Поединок всегда выигрывает тот, кто сохранил устойчивость, – и душевную, и телесную.

Ну, и конечно, воин обязан владеть приемами боя; большую роль играет также, насколько хорошо его оружие… Повторяю, твои приемы великолепны, осталось владеть главным.

– Простите, мой господин, но что я должен почувствовать, как мне узнать, что я овладел главным? – спросил Такэно.

– Ты почувствуешь нечто и не сможешь выразить свое чувство словами. Сегодня, до конца дня, я освобождаю тебя от занятий. Сядь на траву, смотри на дальнюю гору и повторяй стихи, которые я тебе прочел.

Вечером начальнику доложили, что при отходе ко сну в школе не досчитались одного человека – Такэно.

– Посмотрите на лужайке, за воротами, – сказал начальник.

– Да, он сидит там и смотрит на гору, – сообщили ему через некоторое время.

– Не тревожьте его, пусть сидит, – сказал начальник.

Утром Такэно не пришел на занятия.

– Он все еще сидит на лужайке, – доложили начальнику.

– Не тревожьте его, пусть сидит, – сказал начальник.

Вечером Такэно опять не явился в школу.

– Он сидит на лужайке? – спросил начальник.

– Да. Ему отнесли еду, но он не притронулся к ней.

– О, из этого парня выйдет толк! – сказал начальник. – Не тревожьте его, пусть сидит столько, сколько понадобиться. И помяните мои слова – через год, на выпускных испытаниях, именно ему сам князь вручит меч как лучшему воину, подготовленному нами.

– Но у нас есть юноши знатного рода, господин, – осмелились возразить начальнику.

– Что из того? Одним знатность достается по праву рождения, другие добывают ее себе. И если меня не обманывают мои предчувствия, Такэно будет славным самураем и знатным господином.

Восход луны для двоих

В княжеском поместье время шло не по календарю, придуманному людьми, а своим, истинным ходом. Попытки измерить его и приспособить к желаниям людей, кажущиеся разумными, удачными и естественными в городе, здесь выглядели никчемными и наивными.

В городе наступления весны, лета, осени и зимы ждали по календарю и удивлялись, если зима опережала установленные сроки, а весна отставала от них. Здесь, в поместье, изменения в природе связывались лишь с многообразием явлений окружающего мира, в каждом из которых виделась все та же власть времени. Если вдруг наступали ранние холода, то это вовсе не означало, что они опередили календарь. Просто ход времени ускорился в этом году, и прямым следствием такого ускорения явилось внезапное похолодание.

Впрочем, его не считали внезапным старики, живущие в поместье; они знали, что идет зима, им подсказывало это внутреннее чувство. Ведь никакое событие в мире не случается внезапно, всегда есть признаки перемен, как едва уловимые, так и вполне осязаемые. Для того чтобы ощутить первые из них нужна тонкая, остро чувствующая душевная оболочка. Такая оболочка есть у маленьких детей: у них она еще не огрубела от постоянного трения с внешними впечатлениями, «не превратилась в твердую мозоль», как говорил старик Сэн; и такая оболочка есть у стариков, у которых твердость ее ослабла за долгие годы жизни. А осязаемые признаки перемен доступны всем, кто умеет видеть, мыслить и имеет жизненный опыт. Так, ни один настоящий моряк не пропустит приближение бури и не сможет не заметить изменение морского течения.

Приготовившись к ранней зиме, старики спасли сад, – растения не могут так быстро, как человек, приспособиться к быстрым переменам, – и замечательно прожили все зимние месяцы. Поздняя весна тоже не стала для них неожиданностью; более того, они находили в ней не меньшее очарование, чем в столь любимой ими осени. Остатки снега в тени деревьев и тонкая листва на кустах жимолости; утренний иней на камнях и первые цветы золотисто-желтой примулы; замерзшие капли воды на прошлогодней траве и молодые стебельки на темно-зеленом полотне мха, – все радовало стариков своей обычностью и необыкновенностью. Они удивлялись только одному: почему так мало людей живет этими радостями?

Вспоминая примеры из истории, Сэн и Сотоба находили едва ли десяток известных личностей, прославившихся уходом от суетности существования к тихому восторгу созерцания природы, к мирной сельской жизни. Старики приходили к выводу, что сама история пишется не о тех людях: вместо того чтобы прославлять людей, живущих незаметно, в согласии с гармонией мира, и следующих потоку времени, она прославляет проживших так называемую «яркую жизнь» – самую глупую, исходя из высшей цели человеческого существования…

Йока помогала старикам во всех их работах, готовила еду, стирала и убиралась в доме, и повседневные заботы утешали ее в разлуке с Такэно.

Женщина должна уметь ждать, женщине всегда приходится ждать мужчину, – когда он далеко, и когда он рядом. Женщина не может заставить мужчину быть с ней, если не хочет, чтобы он перестал быть мужчиной. Йока хорошо понимала это, но томилась ожиданием; она сильно любила своего мужа.

Каждое письмо от него было праздником, каждое письмо читалось и перечитывалось по многу раз: сначала в одиночестве, про себя, затем перед стариками. Но не все можно было прочитать им: в письмах допускались такие страстные выражения любви, о которых нельзя было говорить.

Последнее письмо Такэно было написано именно в подобных выражениях. Оно начиналось со стихов:

Верь в лучшие дни!Деревце сливы верит:Скоро оно зацветет.

Прочитав их, Йока расплакалась: Такэно недаром напоминал о деревце сливы, – ее, Йоку, он называл «сливовым цветочком», когда был с ней.