Люциан Воляновский - Жара и лихорадка Страница 11

Юноша, который пишет это письмо, нигде не работает. Он не знает, как ему убить время. Он часами лежит неподвижно и смотрит в потолок больничного барака. Его дни ничем не заняты, ему некуда спешить. Он придумал эту легенду, когда узнал от врача, что в его историю болезни вписаны две буквы… Если невеста узнала бы всю правду, то вряд ли стала ждать прокаженного. Поэтому он ей и пишет, что должен был уехать на отдаленный остров, где ему обещана высокая должность, что, подписав контракт, не может пока бросить работу. Поскольку адрес больницы, где он находится, известен на Филиппинах, он дал девушке адрес своего приятеля, которому отведена важная роль в этой легенде. Приятель пересылает ей письма жениха, чтобы почтовый штемпель не выдал настоящий адрес возлюбленного. Итак, письма кружат между Манилой и больницей, попадая по дороге на другой остров; только бы не обнаружилась правда.

Сколько времени может продержаться подобный роман? Неизвестно. Ясно одно: прокаженного девушка ждать скорее всего не станет. Если он вылечится, то вернется в Манилу, а если нет — то сам не решится покинуть Тала.

Романы, где болен кто-то один или сразу оба, однако, часто заканчиваются браком. А что потом? В отдельных случаях мужчинам делают операции, чтобы не допустить рождения ребенка.

— В католических странах смотрят на это отрицательно, — говорит мне директор общины Тала Артемио Ф. Рунес.

Когда рождается ребенок, его сразу же отбирают у родителей и содержат в специальном помещении. Правда, раз в две недели отцу с матерью разрешено навещать своего ребенка и смотреть на него через толстую стеклянную перегородку. Под присмотром монахинь дети растут в общем-то здоровыми; к тому же они находятся под постоянным наблюдением врачей, чтобы вовремя захватить болезнь. Мир детей, отделенный толстым стеклом от внешнего мира, стерилен; значит, немного ненатурален. Маленький Хуан рассказывает мне по-тагалогски, а монахиня переводит:

— За стеной есть еще одна стена. Там живут папа и мама. Они придут за мной и возьмут домой. У пас дом поменьше этого, в нем живут собака и кошка. Там нет сестер, а другие дети живут в других домах…

— Хуан, — говорит ему сестра, — подай господину ручку и попрощайся с ним, пора идти обедать…

Хуан протягивает мне ручку и уходит вместе с другими ребятишками. В один прекрасный день мир его мечтаний может быть разрушен столь же жестоко, как и того юноши, который пишет письма невесте. У Хуана уже нет матери, она похоронена на кладбище для прокаженных. Отец еще болеет, и неизвестно, отступится ли от него болезнь до того, как Хуану исполнится семь лет, когда кончается пребывание ребенка в Тала, и он вступает и жизнь. Сначала проходит через калитку в одной стене, потом в другой. И вот перед ним мир — беспокойный, полный забот о ежедневной мисочке риса. Как правило, ребенка отсылают в родную деревню. Но никогда нельзя сказать заранее, как там встретят этого беззащитного человечка.

— Эта женщина, — говорит мне врач, — ухаживала за своим мужем и от него заразилась.

Больная не понимает, что мы говорим о ней; она лежит вся забинтованная, и на ее широкий бинт, пропитанный какими-то выделениями, садятся большие черные мухи…

Здесь больные не только не танцуют, но уже и не ходят. Они могут пока поворачиваться с боку на бок, а это, оказывается, важно. У одной стены палаты стоит небольшой алтарь, а у другой — телевизор. Больной поворачивается на левый бок помолиться, а на правый — посмотреть развлекательную программу.

В следующей палате нет ни алтаря, ни телевизора. В ней лежат осужденные уголовные преступники. Нет, о них никто не заботится. Можно убежать от приговора суда, но как убежать от бактерии проказы? Да и куда бежать? Кто спрячет? Что делать на свободе? Тут у них есть рис, крыша над головой и лекарства. В тюрьме они вызывали отвращение у своих товарищей по камере, их боялась охрана, они сами без конвоя прибыли в Тала…

А это палата ветеранов войны. Их не смогли победить японские солдаты, а сейчас их атакует, и иногда успешно, невидимый глазом микроб. Они тихо лежат, вспоминая сражения с неприятелем. Только на одном столике я заметил зеркало. Здесь лучше на себя не смотреть…

В операционной толпятся те, кто смог прийти сюда сам. Кто не смог прийти — того привезли. Человек с «руками-когтями» помогает толкать коляску с больной, у которой ампутировали ступню. Его «руки-когти» можно было бы привести в порядок, прооперировать; есть хирурги, которые помогают вернуться прокаженным к относительно нормальному образу жизни. Но их пока мало. Нужны врачи, лаборанты, консультанты, чтобы порекомендовать больному тот или иной вид работы, помочь обрести веру в себя…

На все это нужны средства. «Если пожертвуешь 25 долларов, чья-то рука опять будет работоспособной, если пожертвуешь 100 — восстановятся и руки и ноги…» — взывают люди доброй воли, потому что проказа хозяйничает почти исключительно в развивающихся странах. Предпринятые до сих пор усилия не привели пока что к получению в лабораторных условиях палочек проказы. Когда дорогостоящие исследования успешно завершатся, можно будет вплотную приступить к полной ликвидации болезни.

Деньги достать трудно. Но не помогут никакие лекарства, если в тесном деревенском домике ребенок будет спать на одной подстилке с больной матерью. Люди, не остающиеся равнодушными к судьбе миллионов больных, это понимают. Широко известна благородная деятельность человека, которого называют «Тот, кто целует прокаженных». Однако врач, с которым я ездил по Таиланду, сказал сердито:

— Прокаженные хотят, чтобы их не целовали, а лечили…

После отъезда из Тала меня не покидает смутное чувство, что я оставляю людей, забытых миром. А ведь это неверно; у живущих в Тала есть лекарство, и они окружены заботой. Многие из них, наверное, вернутся в родные деревни или даже в шумные города. А каково тем, кому не помогает никто? Тем, кто уходит из дома, чтобы в джунглях в одиночестве ждать своего конца?

Мы не знаем, сколько людей на земле больны проказой, и не можем сказать, что победили эту болезнь. Праздник в Тала устраивается только раз в году, а во все остальное время те, кто должен вернуться в общество, неотступно думают, как оно их примет. Найдут ли они работу, не отвернутся ли от них близкие? От них, от прокаженных. У прокаженных не болят раны — они ведь теряют чувствительность, — зато эти безответные вопросы причиняют им страдания, которые нельзя облегчить лекарствами.