Прошу взлёт - Иван Павлович Кудинов Страница 11

Помолчали с минуту. И Крохмалев продолжал:

— Хотя иной человек хуже зверя…

— Ты это о ком? — насторожился Семен.

— Ни о ком конкретно, вообще говорю. Неужто тебя я назову зверем!

Ты, Семен Гаврилыч, до зверя-то и не дорос, это я тебе точно говорю.

— Так… А до кого же я, по-твоему, дорос?

Крохмалев ответил не сразу, думал, взвешивал, поточнее искал словцо и, наконец, нашел и со вкусом выложил, словно голыш в воду запустил, — и пошли круги!..

— Грызун… Грызешь помаленьку, точишь. Обираешь тайгу. Грызун ты!..

Семен почему-то не обиделся, по всей вероятности, он ждал худшего, а Крохмалев говорил с ним мягко, хотя и недружелюбно, просто нашла на человека блажь, выговориться захотел, вот и старается, лезет из кожи.

— Ну, ну, — сказал Семен, — грызун, стало быть? Тайгу, значит, обираю? А я ее не обираю, взаймы у нее беру.

— Без отдачи?

— Ничего, не обеднеет. А ты?

— Я работаю.

— Ха-ха-ха!.. Он работает… Хе-хе!.. Работничек!..

Их голоса становились раздражительнее, по всему видно, они сводили какие-то старые счеты, но и в то же время, их связывало нечто большее, чем обычное знакомство, и эта связь была им в тягость, но порвать ее, освободиться по каким-то непонятным причинам они не могли. Ясно было одно: их разделяла ненависть. Они ее и не скрывали. А что их связывало?

Они оборвали разговор в тот самый момент, когда спор грозил перейти в ссору.

— Теперь направо, — сказал Семен. Проехали еще немного и остановились на берегу речки. Вода кружилась, схлестывалась на скатах и устремлялась дальше. Бревна свалили в папоротниковых зарослях, и тут Женька заметил, что бревен здесь было навалено изрядно, они лежали внакат, одно к одному, скрытые густо сплетавшейся высокой травой, лежали у самой воды, где беpeг был положе и ровнее… А чуть подальше, по течению, виднелся уже готовый плот из таких же ровных и крепеньких бревен. «Причем же тут бочки?» — подумал Женька.

На обратном пути заехали в лесничий домик, погрузили бочки.

Вышла из дома женщина в теплой кацавейке и пригласила «откушать чего-нибудь». Это странное приглашение — «откушать чегонибудь» — рассмешило Женьку и одновременно обрадовало: он был голоден. «Заходьте, заходьте», — сказала женщина. Они вошли в просторную полупустую комнату — большой стол в переднем углу, покрытый клеенкой, вдоль стен массивные лавки, справа русская печь…

Женщина быстро собрала на стол, подала стаканы, и Семен, наполнив их какой-то мутноватой, тягучей жидкостью, придвинул один стакан Женьке. Их взгляды столкнулись.

— Ну… — сказал Семен. Абориген поднял стакан и вдруг подмигнул женщине, стоявшей у стола. Она улыбнулась ласково в ответ и мягко, певуче произнесла:

— Пейте, пейте…да кушайте.

А когда они выпили, и Женька, вытаращив глаза, с минуту сидел, не дыша, тот же певучий голос мягко прозвучал над его ухом:

«Ешьте, ешьте…»

Женька взял из тарелки кусок мяса. Оно было сухое, жесткое и показалось ему безвкусным. То есть вкус, конечно, имелся, но какой-то не «мясной», пресноватый.

— Не доводилось такого есть? — спросил Семен.

— Какого? — не понял Женька.

— Царского! Маралина — вялена…

— Нет, — сказал Женька, — не доводилось…

Он не мог понять, чего в этом пресном мясе «царского»: Абориген ел молча, старательно и не спеша. Женщина принесла и поставила на стол большую тарелку с пельменями: «Ешьте, ешьте, ешьте…» — трижды произнесла, будто заклятие.

— Когда теперь заявишься? — спросил Семен и хотел налить по второму, но Крохмалев решительно прикрыл ладонью стакан:

— Будет! Когда приеду, тогда и приеду. От меня не зависит.

— Зависит, — твердо сказал Семен.

— Ну, да… Жди!

— Нам бы еще раз пять-шесть обернуться… — уже просительно сказал.

— Ладно. Там видно будет.

Они помолчали. Пожевали пельменей. Семен отложил вилку и долго шелестел бумажками под столом, шевелил губами, будто молитву творил.

— На-ка, вот… — сказал он и протянул Крохмалеву деньги. Тот, не считая, сунул их в карман и сразу же встал из-за стола: «Благодарствую».

— Что же вы? И не ели почти ничего… — встрепенулась хозяйка. А Семен пошел их провожать и несколько раз еще говорил об одном и том же:

— Нам бы ездок пять-шесть… А?

— Ладно, ладно, — сердился Крохмалев. — Там видно будет… Бывай!

Сел в кабину, включил зажигание и захлопнул перед самым носом Семена дверцу.

Женька сидел нахохлившись. Муторно было на душе — то ли от выпитой настойки, то ли еще от чего-то, но он вдруг почувствовал, что прежней радости нет. И той приятной усталости, какую он испытывал после погрузки бревен, тоже не было. Осталось только ноющая боль в перетруженных руках и в пояснице.

— Кто этот Семен? — спросил Женька.

— Хороший человек, — сказал абориген.

— Грызун…

— Не твоего ума дело.

— Вы же сами сказали: грызун!

— Это я сказал, а ты помалкивай. Молод еще… опьянел вон от самогонки.

— Я не опьянел, — обиделся Женька.

— Ну и хорошо, — поспешно отозвался абориген. И мягче, словно спохватившись и стараясь сгладить случайно вырвавшуюся грубость, добавил: — Ну и хорошо, что не опьянел. Крепкий ты парень.

Молодец! А Семен этот не стоит того, чтобы разговоры о нем вести.

Не стоит.

Вернулись они часа через два. Ничто тут, в лагере, за день не изменилось — те же палатки, выстроившиеся в одну шеренгу, костер горел, голоса доносились, смех… И вертолет стоял на том же месте, где он стоял утром, с зачехленными и притянутыми к земле лопастями.

— Долго вы что-то, мужики, — сказал Шраин. — Привезли бочки?

— А то как же! — похвастался абориген. — Кое-как уломал своего дружка-приятеля. Сами, говорит, бедствуем. Ну, я ему на сознательность ударил… Дал. Только, говорит, просьба одна — не в службу, а в дружбу: подкинь кирпич к мастерской… Машины все в разъезде, а дело стоит. Вот и пришлось задержаться…

Женька поморщился: о каком он кирпиче говорит? Ну и врет, проклятый абориген, врет и денег не берет… Не берет?

— Ладно, — сказал Шраин, — идите отдыхайте.

— Ах, как скверно было на душе у Женьки! Словно и он оказался соучастником этой лжи. Хотя он и не сказал ничего. Вот именно: не сказал. Абориген изворачивался и лгал, а он стоял молча, как бы поддакивая и соглашаясь… Значит, и он обманул Шраина! А может быть Шраину все это безынтересно и неважно — главное, что бочки привезли? И за это спасибо надо сказать Крохмалеву. Какая разница, что он там возил — бревна или кирпичи! Важно, что достал бочки.

Женька остановился на переходе через ручей и увидел в воде свое колеблющееся отражение. Может быть, этот ручей впадает в ту речку, по которой Семен сплавляет куда-то ворованный лес?.. И вода