Александр Дьячков-Тарасов - Тимур на Кавказе Страница 12

Процессия остановилась у балкона. Чезаре поспешил спуститься. Татарин при помощи «осаулов» слез с коня и направился к Чезаре. Обменявшись рукопожатиями, они вошли в зал, красиво убранный коврами, генуэзским оружием и даже канделябрами. Глаза татарина при виде коллекции оружия заиграли. Для татар, как и для горцев, оружие было дороже всего на свете, и нигде оно не выделывалось так искусно, как в Генуе.

Чезаре предложил угощение: наш гость наотрез отказался от вина, но виноградную араку поглощал жадно и закусывал жирными кусками жаркого из баранины, посыпанного порошком из барбариса. Придя в весёлое настроение, гость обтёр куском плоского хлебца жирные губы, а затем, вымывши руки над походным серебряным тазом, поданным Антонио, торжественно оглядел стоявших вдоль стен татар и генуэзцев. Затем татарин запустил пухлую руку за пазуху и вытащил оттуда снежной белизны шёлковый платок и развернул его: там был пергаментный свиток с большой печатью на шёлковом шнуре — ханская грамота на имя Чезаре с приглашением прибыть в Маджар для обмена мнениями об улучшении торговых сношений Кипчакской империи с генуэзской республикой. Проводить нас до Маджара поручалось нашему гостю Магомету. Чезаре решил принять приглашение, и на другой день утром мы выехали на Север.

Дорога шла сначала по лесистому ущелью, затем поднялась на хребет, с которого открылись виды на альпийские луга, где чернели многочисленные стада кабертайских овец. От громадной пирамиды белоснежного Стробилоса несло холодком, и голубой с жёлтым значок Чезаре на конце копья Антонио, превратившись в воина, весело трепетал. Быстро ехали мы на резвых и выносливых кабертайских лошадях, подбодряемых утренней прохладой.

В СТОЛИЦЕ КИПЧАКОВ — МАДЖАРЕ

К вечеру мы были близ гор Бештау, в ауле Сантук[65]. Здесь переночевали у кабертайского князя и от него услышали грозную новость, будто азийский хан Тимур, или Тамерлан, движется с несметным войском на север. Это сообщил грузин, беглец из города Сурама, прибывший вчера через землю сванов[66]. По этому случаю к нашему хозяину были приглашены на совещание соседние кабертайские князья. Было решено присоединиться к кипчакам и вместе дать отпор азийцам, а жён и скот немедленно отправить в дальние ущелья. Чезаре, посоветовавшись со своими спутниками, решил продолжать путь в Маджар ускоренными переходами. В сутки мы проезжали по 90 миль и на третий день утром увидели в степи на реке Куме громадный восточный город с высокими стенами, с круглыми башнями, с гигантскими воротами.

Чезаре, омывшись с дороги, одевшись в рыцарское вооружение, — роскошный шлем со страусовыми перьями, отцовский панцирь с золотой головой медузы на груди, приказав разодеться и своим спутникам, сел на приготовленного ему коня с высоким арабским седлом; мы тоже сели на коней, и процессия двинулась. Улицы города были мрачны, как улицы всякого восточного города: окна выходили во двор; зато на площадях перед богатейшими караван-сараями толпа шумела, как улей. Скоро мы въехали в тенистый сад. Дворец хана стоял на берегу Кумы. На дворе мы спешились и по чудному узорчатому изразцовому тротуару прошли в высокую переднюю с верхним светом и фонтаном. Здесь нас встретили эмиры[67] и повели по ковровой дорожке среди золотых изображений каких-то чудовищ. Мы вступили в высокий, арабского стиля, голубой зал с золотыми, очень сложными арабесками. Чезаре подошёл к хану, сидевшему на золочёном кресле, и низко поклонился. Тот с улыбкой его приветствовал. Лицо хана выражало ум и энергию; к сожалению, у него неприятно подёргивалась левая половина лица. Ласковым жестом он указал Чезаре на табурет с чёрной бархатной подушкой. Мы стали позади Чезаре.

После официальных приветствий, вопросов о здоровье хана, с одной стороны, и дожа Генуи, с другой, разговор сразу перешёл на Тимура: оказалось, что Тохтамыш несколько лет назад потерпел поражение от него на Тереке и, наученный первой своей неудачей, собрал многочисленную армию. «Через два дня, — сказал Тохтамыш, — войска выступают навстречу врагу; сведения о его движении поступают ежедневно». Тохтамыш верил в победу и горел желанием отомстить. Он затем просил Чезаре передать дожу Генуи, что азийцы — опасность общая, и если Кипчакское государство будет побеждено ими, то в тяжёлое положение попадут не только кипчаки, не только аланы, зихи, кабертай, крымцы, руссы, но и немцы, и генуэзцы, особенно последние, так как слава о богатстве их всем известна. Чезаре согласился с этими доводами и с горячностью сказал, что спешно возвратится из Себастополиса в Геную с тем, чтобы получить разрешение Сената Генуи немедленно доставить Тохтамышу двадцать «бомбард» с прислугой и боевыми припасами; что этого требуют обоюдные выгоды. «Я уверен, — сказал Чезаре, — что при содействий кипчаков торговля обоих государств получит величайшее развитие, и генуэзцы заведут свои фактории и здесь, и в «Сарае».

После этого аудиенция кончилась, и мы так же торжественно возвратились домой. Через час Чезаре получил от хана в подарок золотую шейную цепь и великолепного коня.

Времени нельзя било терять, и на рассвете мы были в дороге на Хумару и Себастополис.

В ПЛЕНУ У АЗИЙЦЕВ

В ауле Сантук у Бештау мы сделали днёвку, чтобы дать отдых лошадям и себе после двухсуточной быстрой верховой езды там, где обыкновенно едут трое-четверо суток. Это была роковая ошибка. Одна ночь принесла нам много тяжёлых дней. Ночью передовой отряд войск Тимура, числом в десять тысяч всадников, как буря, налетел на бештауские кабертайские аулы. Пожары, яростные крики, топот конницы, лязг мячей всю ночь не переставали. К утру аулы были все сожжены, а всё население — истреблено.

Аул Сантук был занят лично командующим отрядом азийцев[68], эмиром Исмаилом. Нам, т. е. Чезаре, мне, Джовани и Антонио, посчастливилось: наша европейская одежда нас спасла от немедленного уничтожения, — мы были приведены к эмиру. Узнав, кто мы, он распорядился оставить нас в обозе, чтобы предоставить Тимуру, как, может быть, полезных для него людей. К нам приставили караул в 10 человек; мы ехали в трёх двухколёсных походных кибитках.

Азийцы, видимо, спешили: от Бештау их главные силы направились в степь на север, а обоз с двумя тысячами всадников повернул назад на восток.

Мы были мрачно настроены: это ночное побоище вызывало содрогание.

КАБЕРТАЙСКАЯ КУЛЬТУРА

Мы ехали по территории, только что опустошённой воинами эмира Исмаила. Несмотря на спешность, с которой двигался этот передовой разведочный отряд на отборных степных конях, рука азийцев успела сделать своё страшное дело уничтожения. Однако среди пепла развалин и трупов я успел разглядеть, что и здесь было то же, что и в Италии: бедность крестьян и роскошная жизнь феодалов. Я обменялся на этот счёт мнением с Антонио, и он был того же взгляда. Местность была очень густо населена: хутора и значительные поселения, обнесённые земляным валом, увенчанным кустами колючего терновника, встречались в большом количестве. Хижины крестьян были неприглядно серого цвета, обмазаны глиною, часто совсем без окон, с одной дверью и широким отверстием в крыше, пропускавшим и дым из комнаты, и свет в комнату. Одежда женщин и мужчин была бедна; обстановка, домашняя утварь была убога. Рядом с хижинами возвышались внушительные каменные строения кабертайских и татарских феодалов. Все они были обнесены высокой стеною и стояли на высоком месте на берегу реки или потока; некоторые из них были двухэтажными. Рядом с домами высились боевые башни. Я заметил, что у кабертайцев они были четырёхугольные и были похожи на наши четырёхугольные итальянские, а в татарских или кипчакских селениях и городах башни были круглые. В полдень азийцы сделали привал в меньше других разгромленном селении; оно принадлежало могущественному кабертайскому феодалу Мисосту. Это сказал нам случайно найденный мною в саду, в кустах крыжовника, старик, спасшийся во время набега азийцев. Он говорил по-гречески. Мы его ободрили, накормили. Антонио дал ему выпить из сохранившейся у него фляжки несколько глотков кипрского вина. Старик оказался домашним учителем византийцем. Жил он много лет у кабертайского князя Мисоста. На обширном дворе его родового поместья мы и сделали привал. Ободрившийся старик повёл нас осматривать разграбленные азийскими воинами покои старого княжеского дворца. По словам старика, этот дворец, а также огромную башню близ него строил греческий архитектор. Вообще, по его мнению, все четырёхугольные башни в Кабертае строили его соотечественники, приезжавшие из Себастополиса. Они же строили, по преданию, и церкви? мало того, некоторые кабертайские священники были тоже греками, и священные книги у кабертайцев, за отсутствием у них письменности, были на греческом языке. Старик с балкона указал нам на небольшую греческого типа церковь, стоявшую на краю скалистой возвышенности, «Там похоронены три поколения Мисостов», прибавил старик. «Сам старый князь бывал в Константинополе, хорошо говорил и писал по-гречески. Я обучал его детей. Он их хотел тоже отправить сначала в Себастополис, а затем через Трапезонд в Константинополь. Вот спальня князя. Здесь он жил один. Жена его жила отдельно. Он убит на реке Чегем. Жестокий был человек. Много людей он продал в Себастополисе».