Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. Страница 14

Через три месяца Шелихов вершил дела уже у себя в Ир­кутске.

7. В ИЛИМСКЕ У РАДИЩЕВА

Недовольный, весь в пыли, облизывая сухие, потрескав­шиеся губы и изнывая от жажды, Григорий Иванович Шелихов в жаркий июльский день 1792 года подъезжал к ре­ке, направляясь к Илимску. С путешествием своим Шелихов сильно запоздал: надо было выехать еще весной, но он под­жидал в Охотске приезда правителя североамериканских промыслов Деларова с докладом о делах вообще и в част­ности о первых шагах назначенного туда нового правителя Баранова. Только дождавшись Деларова, он смог отправить­ся на разведку причин исчезновения белки, улов которой в этом году составлял едва четыре-пять процентов улова предшествующего года. Это угрожало расстроить торг с Ки­таем через Кяхту. Прекращение его сильно било Григория Ивановича по карману.

Илимская округа изобиловала белкой. Правда, здесь во множестве водились и лисицы, хорьки, росомахи, более ред­кий гость – горностай и даже особо ценный черный соболь, однако Григория Ивановича на этот раз озабочивало толь­ко отсутствие белки. При длительном затоваривании други­ми мехами отсутствие белки в торговом ассортименте грози­ло большими убытками.

Созерцание унылых лысин каменистых гор, только в ниж­них частях опоясанных темной густой зеленью хвойных ле­сов, усугубляло и без того удрученное настроение Шелихова. Беспокоили и долги: отношения с Голиковым обострились из-за постоянных задержек в финансировании предприятия, в то время как неуклонно растущий размах дела требовал все большего вложения средств. Тем временем не дремали и враги и, не стесняясь, как только могли, старались подорвать кредит Шелихова. Особенно хлопотали об этом Мыльнико­вы, распространяя слухи о близком банкротстве раздувшего­ся и до сих пор удачливого их конкурента.

Сердит Шелихов был и на матушку Екатерину, отказав­шую ему и Голикову в займе пятисот тысяч рублей, несмот­ря на сильную поддержку сибирского генерал-губернатора, президента коммерц-коллегии и благоприятное заключение ее комиссии.

Конечно, и шпага и большая золотая, украшенная брильянтами медаль – хорошая награда, и ею Шелихов гордился. Но что стоили все эти отличия сами по себе, без денег?

Наконец с гиканием ямщика, подсвистыванием и оглуши­тельным звоном бубенцов, в облаке пыли лошади вскачь по­неслись по пологому спуску к реке. Еще несколько часов покойного лежания на дне широкой посудины, мягко и неслышно несущейся вниз по течению, и он будет в Илимске. Одна­ко и в лодке не лучше, чем на мрачном берегу: влажный воз­дух наполнен гнусом – мошка липнет к потному лицу, не спасает и одежда.

Шелихов познакомился с Радищевым в Иркутске. Неод­нократные беседы с ним о китайском торге и своих американ­ских затеях не прошли бесследно для впечатлительного и делового купца. Радищев казался ему таким человеком, ко­торый может его понять и может увлечься его широкими за­мыслами. Содружество этого умеющего широко смотреть и много видеть, знающего и всесторонне образованного чело­века с практически сильным и полным энергии Барановым, новым правителем промысловых поселений, не раз мерещи­лось Шелихову как особо желанное. Ведь простые случайные промыслы превращались в постоянные, фактически автоном­ные российские, занимавшие необъятные пространства, вла­дения, которые, несомненно, должны вскоре перерасти чуть не в отдельное государство – есть над чем задуматься!.. Справляться с этим новым делом Шелихову было трудно, а пожалуй, и вовсе непосильно. Облик же государственных чиновников и сановников, как нравственный, так и деловой, не внушал ему никакого доверия. Эти бесчестные и честолю­бивые моты легко могли только разорить любое дело, но ни­как не создать. А строить надо было нечто совершенно но­вое, небывалое...

Тянуло Шелихова к Радищеву и то, что тот оставался в самых лучших отношениях с графом Александром Романо­вичем Воронцовым, президентом коммерц-коллегии. Нако­нец, знакомство по службе Радищева с управляющим Кяхтинской таможней Вонифатьевым, с которым Шелихову по­стоянно приходилось иметь дело, тоже было одной из причин, заставлявших Григория Ивановича искать дружбы с опаль­ным дворянином.

С другой стороны, и Радищев остался в восторге от это­го необычного для него знакомства с волевым русским куп­цом-самородком из глухого Рыльска, сумевшим завоевать без войск новые земли и начавшим осваивать их природные богатства...

Лодка Шелихова обогнала большой плот с крестьянской молодежью, возвращающейся с лугов. На фоне лесов пока­зался четырехугольник до черноты потемневшего острожного тына с башнями по углам, а за ним – новешенький дом Ра­дищева, только что им выстроенный.

Погруженный в свои невеселые думы, хозяин дома дале­ко унесся от начатого философского трактата «О человеке, о его смертности и бессмертии» и, рассеянно поглядывая в окно на дремучий лес, раскинувшийся на противополож­ном берегу реки, не видя ни его, ни плота, ни лодки Шелихова, машинально каллиграфическим почерком выводил на полях начатой рукописи: «От Иркутска 568, от Тобольска 2 953, от Москвы 5 894... почти 6 000».

«Вишь, куда загнала напуганная матушка! – мысленно усмехнулся он. – Вот и попробуй после этого открывать царям глаза или верить их словам...»

Ни одного слова порицания или неудовольствия не вы­звал сделанный им в 1773 году перевод слова «деспотизм» словом «самодержавство», да еще с примечанием, что «самодержавство есть наипротивнейшее человеческому сущест­ву состояние».

«Поняла ли она тогда мои слова или притворилась, что не верит им? – продолжал он рассуждать, охваченный тя­желым раздумьем. – Конечно, притворилась. Не она ли пи­сала генерал-прокурору Вяземскому в 1775 году, что поло­жение помещичьих крестьян таково, что если не воспоследует генерального освобождения от несносного и жестокого ига, то, не имеющие обороны ни в законах, ни вообще нигде, они могут впасть в отчаяние и что если не пойти по пути облег­чения нестерпимого положения, то такое освобождение бу­дет взято силой, против воли правителей... Но все это – сплошное притворство, игра. И напрасно Державин утверж­дал, что ей «можно правду говорить». Как раз наоборот, она любит лесть, хотя бы и самую грубую».

Вспомнился змеиный взгляд допрашивавшего его Шешковского и то, как дурашливый Потемкин, фамильярно при­ветствуя всесильного палача, всякий раз спрашивал его: «Ну как, кнутобойствуешь, дорогой?..» Холодок отвращения про­бежал по спине Радищева.

«Да взять хотя бы Тайную концеярию и пытки. Существуют они или упразднены? – спросил он себ я и ответил: – Упразднены Петром III, что и подтверждено указом Екате­рины еще в 1762 году, а на самом деле... Чем же хуже ека­терининская экспедиция с Шешковским во главе Тайной кан­целярии или Преображенского приказа?.. Все обман...»