Григорий Федосеев - Злой дух Ямбуя Страница 17

 Сетыя налила ему в кружку крепкого чаю, поставила туесок со спелой брусникой, положила лепешку. Старик что-то промычал, привлекая к себе внимание. Затем показал на Сетыю, а потом в сторону чума за холмом.

 - Девочка родилась, - пояснила пастушка и ушла в чум к плачущему ребенку.

 - Вот и хорошо! - с облегчением сказал длинный Майгачи. - Отец хотел дочку.

 Я взял ножницы, йод и бинт, чтобы сделать старику перевязку. Очень хотелось узнать, что сроднило Карарбаха с Загрей. Где они встретились? Но старик не в силах мне ничего рассказать, придется дожидаться Лангару.

 На стоянке заметно ее отсутствие. Совершенно очевидно, что здесь все нуждаются в ее опеке, в ее советах, в ее распоряжениях. Она как самая большая головешка в костре: убери ее - и огонь погаснет.

 Карарбах поднял отяжелевшую голову. Поправил костер своими жилистыми, натруженными руками, налил из кружки в блюдце чаю, подождал с минуту, пока остынет, стал пить, громко втягивая в себя каждый глоток.

 Для Карарбаха чай - священный напиток, самая лучшая отрада. Пусть уж напьется. Пусть усладит душу, а потом я забинтую ему голову.

 Вот он поймал мой взгляд. Пытаюсь жестами объяснить старику, что непременно надо перевязать раны, иначе они долго не заживут.

 Но он отрицательно качает головой. Затем оставляет недопитый чай в блюдце, берет двумя пальцами из костра щепотку золы, прикладывает к ране на лбу, начинает растирать.

 Я снова пытаюсь объяснить ему, что если это и не вредно делать, то, во всяком случае, и бесполезно. Но тут появляются Лангара с Сулакикан. Старуха подходит к костру, строгим взглядом окидывает стоянку. В глубоких морщинах на лбу и на щеках тоже усталость.

 Сулакикан что-то говорит Сетью, и та, захватив постель, идет за холм.

 - Ты что стоишь, чего ждешь? Трудный день ушел. Надо кушать, чай пить и спать, - бросает Лангара мне и подсаживается к Карарбаху.

 Потом спохватывается, дает какие-то распоряжения пастушке. Та развязывает котомку старика, достает из нее свежую печенку, передает Лангаре. Старуха ест ее, как лакомство, ловко отсекая кусок за куском.

 - Почему не угощаешь Карарбаха? - спрашивает ее Павел.

 - Он около убитого зверя хорошо ел. Разве не видишь, его глаза сытые.

 - Он сильно устал.

 - Потому что много жирного мяса ел. - И обращается ко мне: - Что в руках держишь?

 - Видишь... кожа висит у Карарбаха на затылке, хочу забинтовать раны, но он не дает.

 - Как так не дает? - И Лангара толкает старика локтем в бок.

 Тот покорно смотрит на нее через плечо. Я подхожу к нему, открываю пузырек с йодом, хочу промыть ножницы и при этом заметно волнуюсь.

 - Однако ты робеешь, - говорит Лангара.

 И я не успеваю возразить, как старуха встает, заносит над головой старика свой нож, которым резала печенку...

 - Что ты делаешь? - кричу я в ужасе.

 Но уже поздно. Лангара отбрасывает отсеченный лоскут кожи.

 Я заливаю йодом затылок Карарбаха, раны на лице и перевязываю бинтом. Старик невозмутимо переносит операцию и снова принимается за чай.

 Черное небо шатром накрыло стоянку. В думах стоит, не шелохнется старый лес, И темень, черная, строгая, затаилась в перелесках. Все уснуло. Даже голодные хищники в этот глухой час ночи как бы добреют и перестают рыскать по тайге.

 Лангара будто только сейчас заметила на спине старика разорванную дошку. Она приносит маленький туесок с иголками, нитками, берется за починку. Мне странно: никто не интересуется, кто содрал кожу на затылке старика и оставил следы на лице.

 - Лангара, спроси Карарбаха, что с ним случилось на охоте.

 - Разве не видишь, медведь мало-мало царапал. Ничего, заживет, - ответила она.

 - Но ведь он мог его насмерть задрать! - воскликнул я, удивленный ее хладнокровием.

 - Да не задрал! - И, повернувшись к старику, она начала жестами расспрашивать его.

 Лицо Карарбаха помрачнело - неохота было ему вспоминать. Затем медленно он стал издавать какие-то гортанные звуки, подкрепляя их жестами рук.

 Голос старика звучал, как бубен в дождливый день, слов почти не разобрать, он больше показывал, чем говорил. Так, вероятно, объяснялись наши далекие предки.

 Но вот Карарбах смолк. И Лангара сказала мне:

 - Твой кобель помог, спасибо ему, а то бы и правда потеряли старика.

 Затем она скупо передала мне подробности встречи Карарбаха с медведем...

 Сохатый, который утром, на наших глазах, выскочил из леса, видимо, еще накануне был или сонным схвачен медведем, или тот сумел подкрасться к нему во время кормежки. Но медведю не удалось прикончить его. Сохатый - зверь сильный и крепкий. Одним ударом ноги он убивает собаку или волка. И вот, спасаясь от преследования, сохатый и наскочил на нашу стоянку, увел за собою Загрю. Где-то далеко в тайге, после упорной борьбы, собака задержала зверя. Там их и настиг бежавший по следу медведь. Хищник легко прикончил обессилевшую жертву. Но Загря не отступил - не в его это характере, схватился с медведем. А где-то недалеко от места схватки бродил Карарбах в поисках зверя. Собачонка, что шла на поводу у него, услышала лай Загри и привела охотника к туше сохатого в тот момент, когда дерущиеся, собака и медведь, были в чаще и их не было видно. Старик не успел догадаться, кто убил сохатого, как его поймал сзади медведь. Подмял под себя, начал было расправу, но тут на помощь подоспел Загря. Навалился сзади на медведя, принял на себя всю звериную ярость, отвел от охотника страшную смерть... А тем временем Карарбах справился, поднялся, наладил ружье и пальнул в зверя.

 Это на Загрю похоже... У кобеля в крови лютая ненависть к медведю и безотчетная преданность человеку.

 - Вот Карарбах и говорит: хорошо нынче охотился, много жирного мяса добыл, - закончила рассказ Лангара.

 - Какая же это охота, ведь он сам чуть не погиб? Не надо его одного, глухого, посылать на охоту. Ведь не будь Загря таким напористым, сегодня Карарбаха уже не было бы с нами.

 - Спасибо твоему кобелю! Однако, не будь у Карарбаха опыта, он не помог бы ему. - И неожиданно добавила: - Отдай нам Загрю, бери наших собак. На собак менять не хочешь - бери трех самых сильных учагов. Соглашайся, больше никто не даст.

 - Без Загри, Лангара, нам не найти пропавших людей. А вот если бы Карарбах пошел с нами на Ямбуй - даю слово, отдам вам Загрю "без обмена, даром. Вот и ты подумай.

 Старуха молчит, но вдруг, приглушив в себе соблазн, энергично протестует:

 - Нет, не пойдет! Говорю, у нас и без того беда за бедой. И ты не тащи свою тропу на Ямбуй, лучше мимо ходи, все равно не обманешь Харги.

 - Спасибо, Лангара, но у нас нет другой тропы. Нам надо как можно скорее добраться к Ямбую.

 Пожелав всем спокойной ночи, я направляюсь к своему пологу. Из-за холма до слуха доносится песня. Она растекается радостью по тайге, по холмам, уходит сквозь туман к болотам, будит утро. Это Сетыя, подруга Инги, поет младенцу о жизни в родных лесах, о безграничных просторах тайги, о счастье человеческом на земле.

 Под пологом темно. Забираюсь в спальный мешок. Сегодня я устал, как никогда. Устал не от дневного перехода, а от всего пережитого за этот необыкновенный долгий день. Уже засыпая, я вижу сквозь ситцевую стенку полога, как Лангара разбинтовывает голову Карарбаха, аккуратно скатывает бинт, кладет его в карман и начинает посыпать золою раны на его голове. Хочу крикнуть, но сил уже нет...

Глава 6

ЗАГРЯ

Как долго я спал - не помню. Проснулся, почувствовав на себе чье-то горячее дыхание. Это Загря. У него иногда появляется желание полежать рядом со мною. Он находит меня среди спящих и непременно подберется под бок, положит морду близко к моему лицу и дышит, дышит, пока не разбудит.

 Я обнимаю Загрю, подтаскиваю его ближе к себе. В голове воскресает рассказ Карарбаха, и как-то, цепляясь одно за другое, вспомнилась необычная собачья биография, полная приключений.

 Воспитывала Загрю злая, властная эвенкийская лайка, по кличке Нурка.

 Мы тогда работали в Олекминской тайге. Штаб экспедиции находился в поселке Нагорный, на Алданском тракте. Как-то утром, проснувшись, я услышал на крыльце своей квартиры подозрительный шорох. Хотел выйти, но дверь неожиданно открылась, и в нее спиной стал пролезать человек, одетый в оленью доху. Он с силой втащил в комнату дрожащую от страха собаку.

 - Глупая, не идет. Думает, я ей хочу хуже сделать... - сказал он, прикрывая дверь.

 Незнакомец вскинул на меня черные пытливые глаза. Затем бросил на пол конец ремня, на котором втащил собаку, расстегнул на груди дошку, отошел в угол и, не раздеваясь, сел на пол, подложив под себя полы дохи.

 - Садитесь на стул, - предложил я, стараясь скрыть свое недоумение.

 - Так привычнее. Старики говорят: у хорошего человека и возле чума тепло, а у худого и у костра не согреешься... Мы из Омах-ты, что на Учуре. Знаешь? Учиться Ленинград еду. На половине дороги моя собака Нурка догнала меня. Вернуться бы надо, отвезти ее домой, да ушел далеко от стойбища. Семье не прожить без нее. С кем жена охотиться будет, мясо, пушнину добывать? Хотел по пути оставить собаку у деда рыбака на Гонаме, она потом сама бы убежала в Омахту. Пришел в зимовье, а рыбак уже откочевал к прадедам. Вот и привел собаку сюда, в поселок Нагорный, и думаю: куда ее девать? С собою в машину не велят брать, да и зачем ей Ленинград, пропадет она там без тайги, без зверя. Прогнать хотел - не уходит, бросить в поселке - сердцу больно. Люди болтают, будто у тебя есть хорошие собаки, возьми и Нурку, будь человеком, за нее добром поминать будешь Тиманчика из Омахты. Денег не надо, только слово дай - обижать ее не будешь!