Валерий Язвицкий - Остров Тасмир Страница 17

Смены дня и ночи продолжались недолго. В начале апреля ночь сократилась до трех-четырех часов, а с конца этого месяца наступил радостный яркий день, и солнце заколесило по небу, не зная ни заката, ни восхода.

Весной произошло у нас одно из крупнейших изменений в хозяйстве, что внесло много разнообразия в нашу детскую жизнь и значительно потом изменило наш хозяйственный уклад.

Как только начался прилет бесчисленных птиц, отец и Рукавицын приступили к устройству огромного железного ящика, в который потом провели трубки от паровичка с отработанным паром.

Мы обратили внимание на этот ящик только тогда, когда нам дали работу для него. Отец, собрав нас во главе с Тусом, велел набрать две сотни свежих гусиных и утиных яиц. Мы приняли это поручение с восторгом и пустились обшаривать тундру, поедая попутно попадавшуюся голубику, морошку и клюкву.

Мы вступали в настоящие бои с огромными птицами, которые, хлопая и сверкая крыльями, с криком носились над нами, мелькали пред самым лицом и мешали работе. В первые три дня мы натащили массу яиц, а мама, тщательно отобрав их, уложила в железный ящик по указанию отца.

Потом в ящик пустили пар.

— Они будут вариться? — спросил я.

— Нет, они превратятся в гусей и уток.

Я подумал, что отец шутит, но не стал расспрашивать. Впрочем, мы все скоро позабыли об этом ящике, продолжая с азартом собирать яйца и прошлогодние ягоды.

Но вот однажды, уже в начале лета, когда мы с Тусом шумной ордой возвратились из тундры, нас поразило неожиданное зрелище.

Мама и Дарья Иннокентьевна сидели среди яичной скорлупы перед железным ящиком и вынимали оттуда желтеньких пушистых гусят и утят. Я взглянул в сторону и увидел длинный деревянный ящик, в котором копошилось и шныряло, задевая друг за друга, штук пятьдесят таких же пушистых существ. В ящике стояло железное корытце с водой, и все население ящика толпилось к нему. Одни пили воду, другие, неуклюже корячась, перелазили через край корыта, плавали и плескались в воде.

Мы с криками и смехом окружили новых пришельцев в наш мир, и радости не было конца. Тепленькие пушистые гусята и утята у всех побывали в руках. Особенно радовался Тус, уже привыкший ко всем чудесам «русского шамана». Он качал головой, щелкал языком, но вдруг озабоченно сказал маме:

— Хозяйка, скоро у них крылья будет. Вся улетит туда, — он махнул рукой на юг, — тогда резать надо, коптить.

— Это зачем, — возмутилась Дарья Иннокентьевна, — мы им просто крылья подрежем, и они у нас останутся.

Мы радостно поддержали эту мысль, а я добавил:

— Мама, мы им сделаем теплый сарайчик, проведем им свет, наберем ягод и всего, что им нужно…

С этого дня все детское население нашей «Крылатой фаланги» превратилось в воспитателей, и мы сами, не отдавая себе отчета, положили начало тому, что вместе с собаками и оленями стало одной из хозяйственных основ жизни на Тасмире.

IV

В конце этого лета к нам неожиданно приехал Лазарев с Соней и Сарочкой Шнеерсон и с их матерью. Мы узнали, что доктор скоропостижно скончался зимой, а Лазарев убедил всю семью перебраться к нам. Жена Шнеерсона чем-то болела и не могла ходить.

Мы, дети, не обращали на это особенного внимания, нам казалось, что все в порядке вещей, а потому тем более нас поразила ее смерть, — первая смерть в нашей колонии. Это случилось зимой, когда мы праздновали годовщину нашей «Крылатой фаланги».

Приезд Лазарева, несмотря на то, что полностью были выполнены задания отца, внес много печали. После я уяснил причины этого из рассказов отца. Дело было в том, что там в заграничном центре партии произошли какие-то мало понятные нашему поколению распри. Планы отца были отвергнуты, хотя заказы его были выполнены. Связи с Лондоном постепенно стали порываться, и Лазарев приехал к нам полный досады и отчаяния. В России и в других странах, по его словам, наступила ужасная реакция, и революционные идеи потеряли силу и значение.

— Нужно, — говорил он, — бросить все, плюнуть на проклятое человечество и самим создавать новую породу людей.

Отец горячо возражал ему, говорил, что он согласен временно оторваться от мира, но все же высказывал уверенность, что день всеобщего восстания придет, порабощенный народ победит, и мы, ушедшие на край света, должны готовиться к этому дню, работать, не покладая рук.

— Работать я готов, — говорил Лазарев, — но отдельно от них. Мы сами, своими силами, будем бороться с проклятым царизмом!

Зимой наши работы часто прерывались политическими спорами, которые так увлекали старших и совсем не трогали нас. Жизнь нашего поколения складывалась по-другому, у нас являлись свои интересы. Эту разницу особенно тяжело и неприятно отмечать теперь, когда младшие поколения, пожалуй, еще дальше от нас, чем мы от своих отцов.

— Таков закон, — говорил отец Люси, повторяя слова своего учителя, — бытие определяет сознание.

Все же, несмотря на обилие споров, работы «Крылатой фаланги» шли с большим напряжением и энергией. Общий труд все более и более втягивал всех в свои шестерни, и мы, дети, один за другим входили в общий механизм труда.

Тогда же мы купили десяток оленей у бродячих якутов-долган и пять штук собак. Всем этим заведывал и распоряжался Тус. Такой важный пост страшно возвысил его в собственных глазах; он заважничал и к нам стал относиться покровительственно. Это смешило старших и забавляло нас, тем более, что нашей заботой было собирать олений мох на зиму и помогать Тусу в рыбной ловле.

На реке в двух местах у нас были забиты колья с привязанными к ним мордами, сплетенными из ивняка. Каждый день мы отправлялись туда на лодках и выбирали попавшуюся рыбу. Под руководством Туса мы ее потом коптили или сушили на зиму.

Дома мы бывали сравнительно мало, и я совсем не представлял, что делает отец. Между тем он тогда создавал свои удивительные «варины». Об этом замечательном изобретении я узнал только зимой, хотя не мог, конечно, оценить его значения. Впрочем, тогда и никто не думал, что «варины» все так изменят впоследствии. В сущности говоря, уже тогда стали намечаться два течения. Мы все жили борьбой с природой за благополучие «Крылатой фаланги», а там, около лаборатории отца, все творилось для будущих побед человечества.

Когда комариный налет загнал нас в комнаты, мы выезжали только за рыбой, надевая мешки со слюдяными вставками. Все же остальное время проводили вместе, видя каждый шаг другдруга.

Тогда Вера Рукавицына, которой исполнилось семнадцать лет, стала женой Лазарева и перешла в его комнату. Потом у Зотовых родилась дочь, и ее назвали Либертой. Однако ни то, ни другое не произвело на меня впечатления, и, если запомнилось, то потому только, что все это случилось за неделю до смерти больной Шнеерсон.