Андрей Бильжо - Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора Страница 20

Так мы прибыли в город Сочи. А паспорт, между прочим, так и не нашелся до сих пор. Просто бесследно исчез в аэропорту “Домодедово”.

Магазинов и ресторанов в Сочи много. Кажется, больше, чем в курортных городах Европы и Азии, да и цены выше, чем там. И стоят эти магазины и рестораны плотно друг к другу, образуя одну сплошную стену вдоль бетонной набережной по-над морем. И все бы ничего, если бы из каждого заведения общепита, а то и магазина, не вырывалась типа как бы музыка. Русский шансон или “ты-ды-дым, ты-ды-дым, ты-ды-дым”. Причем уровень громкости таков, что беруши не помогают, так как в такт ритму вибрируют печень, почки, селезенка и прочие органы, и ты понимаешь, как слабо они там, эти органы, внутри подвешены. Вся эта история длится до двух-трех часов ночи. Гуляя по набережной, ты переходишь из одной “музыкальной шкатулки” в другую. С одной стороны – “Самое синее в мире Черное море мое”, сумасшедшей красоты закат, монументальные кипарисы, словно вырубленные из черного камня, розы цветут и пахнут в большом количестве и другие, неведомые мне цветы. А с другой стороны – “ты-ды-дым, ты-ды-дым, ты-ды-дым” с “Владимирским централом”. И ты не слышишь пения птиц, и плеска волны, и шелеста листьев, и голоса любимой. Только “ты-ды-дым, ты-ды-дым, ты-ды-дым”. И вот, под впечатлением кинофестиваля, я придумал кино. Вот такой сюжет.

Приезжает в Сочи одинокий, тихий, невысокий, щуплый, в очках человек лет сорока пяти. Типа “ботаник”. Мы про него пока ничего не знаем. Но мы точно знаем, что внешность обманчива. За кадром все время “ты-ды-дым, ты-ды-дым, ты-ды-дым”. По тому, как он иногда насвистывает что-то из Чайковского сквозь “ты-ды-дым”, мы догадываемся, что у него абсолютный слух. Вот и книжечка промелькнула у него в руках. “Рихтер. Дневники и диалоги”. Значит, он не чужд классической музыки. Вот под “ты-ды-дым” мы видим его на пляже две-три секунды. Да нет, он вполне крепкий, и какие-то шрамы у него на теле. Вечером он выходит погулять на сочинскую набережную, но везде его достает “ты-ды-дым”. Эти децибелы, убивающие все вокруг – от птиц до солнца, которое, красное от злости, прячется от этого ужаса за горизонт. Наш герой пытается читать перед сном в номере, но спрятаться от “ты-ды-дым” невозможно. Он ворочается и никак не может уснуть. Так проходит неделя.

И вот мы уже видим “ботаника”, беседующего с какими-то типами. Мы не знаем, о чем они говорят, не слышим из-за “ты-ды-дым”, но видно, что он легко находит с ними общий язык. И вот однажды вечером очкарик выходит на набережную. “Ты-ды-дым”. Он входит в первый ресторан. “Ты-ды-дым”. Он достает два пистолета. “Ты-ды-дым”. И без промаха, с двух рук, стреляет по динамикам и другой аппаратуре. “Ты-ды-дым”. Разлетаются на мелкие кусочки усилители. Искры. Разбегается в ужасе публика. Крупные планы. Медленно пуля разносит в кусочки микрофон, не задев певца. Другое кафе. “Ты-ды-дым”. Третье, десятое… По тому, как наш герой владеет оружием, мы догадываемся, что когда-то этот парень был в горячей точке. Ну конечно же, следы на теле от пуль. Ребром руки он разбивает на мелкие кусочки источники “ты-ды-дым”. И вот уничтожены последние гнезда этого грохота, и наступает полная тишина. Отчетливо слышны соловьиные трели, шум волны, шелест листьев. Слышно, как птица рассекает крыльями воздух. Где-то кто-то тихо играет “Вальс цветов”. Наш герой и мы наслаждаемся тишиной. Тишиной и покоем. Нас, как и нашего героя, достало это вербальное насилие, и наши симпатии полностью на стороне “ботаника”. И вдруг пронзительные милицейские сирены уничтожают эту долгожданную тишину. Десять машин окружают героя. Он снимает свои очки и устало их протирает. Всё. Конец фильма.

24 Дополнительный. Вдогонку к Сочи

Спустя короткое время после того, как я побывал в Сочи, я летал в город Анапу, где из каждого заведения общепита доносилось все то же самое, что я слышал в городе Сочи. Причем с раннего утра. Поэтому повторять историю, связанную с Сочи, здесь я не буду.

Я привез из Анапы несколько наблюдений. Поделюсь двумя. Первое. Было очень много отдыхающих семей. С детьми. С маленькими. Часто и даже очень часто с детьми говорили так: “Ну-ка, быстро взял игрушку, поднял, слезы вытер! Я кому сказала! Быстро взял!!!”, “Сама матрац подняла, сама понесла быстро. Я кому сказала! Поревешь сейчас у меня! Слезы вытерла быстро!..” Ну и так далее. Здесь, в заметках авиапассажира, я не хочу рассуждать об источниках и результатах такой лексики. Я – наблюдатель. Я только фиксирую и рассказываю о том, что вижу и чувствую. Мне кажется, думающему и анализирующему и так будет все понятно.

Второе наблюдение. Я увидел то, что удивляло меня всегда и ранило в детстве, когда с родителями я отдыхал на юге. Это, извините, человеческое говно, лежащее прямо на тропинке. Протоптанной человеком же. Мальчиком я мучился и переживал. Ну кто, кто это сделал и почему прямо здесь, на узкой тропинке, ведущей к морю? И вот я давно уже не мальчик, прошли десятилетия, а природа человеческая не изменилась. И люди, молча и безропотно, стыдливо потупив глаза, обходили наложенную кем-то кучу с обрывками какой-то местной современной газетенки.

25 С одной посадкой. Коэффициент жесткости

Самолет был очень большой и совсем не полный. Фестиваль искусств в Норильске под названием “Таймырский кактус” уже начался. И мы с писателем Владимиром Сорокиным летели туда чуть позже. Пассажиры в самолете, как мне показалось, в основной своей массе были чем-то похожи друг на друга. Я никак не мог понять, что же их всех объединяло. Стрижка. Вот что. Конечно, стрижка! Стрижка была у всех одинаковая. Челка и под машинку стриженный затылок. Типа “бокс”. Они все были похожи на мальчиков-переростков. Здесь нужно сделать небольшую посадку.

Посадка. Парикмахерские истории

Открою здесь свою маленькую интимную тайну. Я давно не хожу в парикмахерскую. Брею голову сам. Когда лето и хорошее настроение – каждое утро, когда слякоть на душе или за окном – раз в четыре дня. Мои отношения с парикмахерскими не складывались никогда. Хотя ходить я туда очень любил. Я любил, сидя в очередях, наблюдать за работой парикмахеров, как они выметают щеткой горы волос и как меняется внешность постриженных граждан.

Как-то в часовом прямом эфире на телевизионном канале “Ностальгия” я спросил телезрителей, какие они помнят мужские стрижки. Звонков было много. “Бокс”, “полубокс”, “полька”… Между прочим, “под ноль” – это не потому, что наголо, а потому, что машинка ставилась на № 0. Не путать с бритьем головы “под Котовского”. Уже после эфира в моей бритой “под Котовского” голове стало всплывать много парикмахерских историй.

Мой рано полысевший еще на фронте папа, которого другим я не знал и поэтому считал, что лысый – это красиво, как-то… Кстати, когда я работал психиатром, у меня был пациент, который начал лысеть и перестал разговаривать со своим лысым отцом. Мол, ведь отец знал, какая меня ждет судьба… Зачем тогда рожал? Так вот, мой папа дал определение, не помню кому: “парикмахерский мальчик”, то есть аккуратный, застегнутый, глаженый. Произнес он это с легким пренебрежением.

Я никогда не хотел быть “парикмахерским мальчиком”. В студенческие годы у меня была челка до бровей и большие бакенбарды, но военная кафедра безжалостно уничтожала эту растительность на корню. Как-то подполковник Медведовский дал мне всего двадцать минут на то, чтобы я добежал до парикмахерской. “Все убрал с лица, и усы заодно, а то как «Песняры». И вернулся на экзамен. Иначе!..” Я добежал и вернулся ровно через двадцать минут, мокрый от пота, с прилипшими к лицу, шее и спине волосами. Я беспрерывно чесался, но экзамен героически сдал. Надо сказать, что парикмахерша, которая была в положении, стригла меня с какой-то безумной скоростью, войдя, видимо, каким-то образом в мое положение.

В 1994 году, перед поездкой в Петербург за высшей наградой в области юмора “Золотой Остап” в номинации “Карикатура”, я по блату пошел в парикмахерский салон. Надо же было выглядеть на сцене прилично. В общем зале стригли мужчин и женщин. Разврат. Мне мыли мою лысую голову, закинув ее назад, между двумя длинноволосыми красавицами, которые сидели в креслах справа и слева от меня. Унижение. Потом каждый волос мастер стриг ножницами, чуть не измеряя его линейкой и оставляя ровно три миллиметра. Через полтора часа позора мне был выставлен счет. Денег мне не хватило. Стыд. Благо, парикмахер был поклонником моих карикатур и простил мне долг. Благородство. Это был мой последний визит к цирюльникам. Дальше в ход пошла бритва – нет, не по горлу или вене, безопасная, по намыленной голове.