Андрей Бильжо - Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора Страница 19

Он умер тихо, от лейкемии. Подхватил где-то дозу, на какой-то североморской подлодке.

Готовил он отменно четыре блюда: домашние пельмени, голубцы, домашние котлеты – и все это тазами. И латку. Латка – это вымоченная соленая треска, запеченная на противне с картошкой. Пельмени, голубцы и котлеты были маленькими и улетали в рот в каких-то невероятных количествах. Впрочем, я про это писал в “Заметках пассажира”. Не хочу здесь повторяться. Вся эта еда отличным образом сочеталась с самогоном и, как ни странно, со “Стрелецкой настойкой” архангельского разлива. Да и под “Зубровку” все это шло отлично.

Евгений Тимофеевич еще говорил: “Трески не поешь – чаю не попьешь; чаю не попьешь – не поработаешь”.

Мы несколько лет не были на его могиле. Почему? На это сложно ответить. Слишком много составляющих. Да и не буду здесь отвечать на этот мною же поставленный вопрос.

В общем, одним августовским днем мы с женой отправились в Архангельск самолетом на три дня. В город, в котором прошли детство и юность моей жены и куда не раз приезжал я.

Треска. Запах жареной трески несся по длинному коридору типичной московской коммуналки на Домниковской улице. Запах вырывался из кухни, и ему было хорошо и свободно. Он гулял, где хотел, влезая под двери комнат, а там – в шкафы и в складки одежды. Все жарили треску – эту самую народную рыбу. Запах жареной трески – запах детства. Эта некогда плебейская рыба сегодня – деликатес. В Архангельске свежей трески я не видел никогда. Была треска клипфикского раздела – солено-вяленая. Из нее и делал латку Евгений Тимофеевич. Ее метровые распластанные тушки лежали штабелями на полу в рыбном магазине на набережной Северной Двины. Такую довольно вонючую тушку я как-то привез в Москву. В пивной, рядом с Белорусским вокзалом, отдирая белые лоскуты мяса размером с предплечье, я угощал ими обезумивших от счастья обладателей обсосанных ребрышек и плавничков. Что такое “клипфикского раздела”, я узнал через несколько десятилетий (рейс № 33).

Доска. Запах доски – это запах Архангельска, той части города, которая ближе к порту. Там лесозаводы, туда приходили лесогрузы – длинные корабли, груженные лесом, с подъемными кранами на четырех ногах. Лесогрузов было много, и доски было много. Ау, где вы, лесогрузы? Куда ушли? В какие страны вас продали? Под чьими флагами ходите?

Как-то я ехал в трамвае, линия которого проходила вдоль реки. На остановке “Лесозавод № 3” в трамвай вошел в дым пьяный неопрятный парень. Грязными руками он держался за поручень и пытался что-то выяснить. Добрые архангелогородцы старались его понять. Но они его не понимали не потому, что он был пьян, а потому, что он говорил по-английски. Не свой в доску матрос искал свой английский лесогруз. Так я тогда понял, что в Англии кроме английской королевы и ансамбля “Битлз” живут еще другие люди.

Часть Архангельска построена из досок. В районе Соломбалы были деревянные тротуары и мостовые, деревянные двухэтажные дома. Сегодня они ветшают. Чу, а что это за недостроенное чудо света?! Огромная башня-дом из досок, уже от времени серо-серебряных. С окнами, балконами, переходами. “А, это? Это дом Сутягина!” Кто такой, почему не знаю? Может быть, он современный художник? “Нет, нет. Он был местным соломбальским предпринимателем. Посадили… Дом не достроил, с 90-х стоит…” – “Да, – подумал я, – это не дом, это памятник мечте, которая была у человека. Он, этот человек, хотел построить свою мечту из досок. Не успел. Тоска”.

Тоска. Тоска – она на гигантском Маймаксанском кладбище, которое расположилось на болотах, засыпанных песком. Когда дует ветер, песок поднимается и несется, как материализовавшийся запах тоски. Некоторые овальные фотографии недавно усопших уже отвалились и лежат на поросших жухлой травой могилах. Много молодых. Пустые пластмассовые и стеклянные бутылки и стаканчики… Выцветшие искусственные цветы… Хохочут над всем этим чайки и каркают вороны. Черные и белые птицы. Хичкок.

Зато в Архангельске есть теперь улицы Воскресенская и Троицкая вместо улицы Энгельса и улицы революционера Павлина Виноградова. Ну а как иначе? Все теперь верующие.

Могилу Евгения Тимофеевича мы искали целый день по причине полной перепутанности захоронений. И по причине того, что кладбище с того дня, как мы были здесь последний раз, сильно выросло. Могилу нашли. Я заказал ограду, оставил деньги кладбищенским подросткам, чтобы посадили березу.

В самолете стюардесса случайно, конечно, вылила на меня кока-колу, и здесь я вспомнил слоган, который придумал мой сын: “Все будет кока-кола!” Этот слоган, мне кажется, материализовался. Стюардесса была очень настойчива и все вытирала меня какой-то тряпкой. Видимо, от застенчивости. К счастью, с собой в самолете у меня была запасная футболка, и я ее надел. На футболке было написано: “Треска. Доска. Тоска”.

После того как я написал эту заметку и частично ее опубликовал в газете “Известия”, один архангелогородец в интернете меня похоронил. Заживо. Вот, собственно, отрывки из его записей: “Умер Андрей Бильжо (лично для меня и только ментально)…”; “…некто с фамилией Бильжо лично для меня скончался как Личность, Человек и Творец…”; “…жаль, неплохой был рисовальщик, хоть и злобненький…” Я с ним даже сдуру вступил в интернет-переписку. Он оказался талантливым, амбициозным и чудовищно упертым парнем. Комки комплексов. Но взъелся он на меня справедливо только за одну вещь. Я тогда, каюсь, написал, что в магазинах Архангельска нет трески. Мне сказали, а я поверил. А потом, год спустя, проверил. И всем рекомендую выписать себе в тетрадочку следующее: рыбы, к счастью, навалом. Семга – 450 рублей кг; камбала – 150 рублей кг; треска – 130 рублей кг (и соленая, и мороженая); икра кр. – 350 рублей кг; а еще палтус, форель и т. д. Продавцы на рынке сказали, что норвежцы на промысле скупают всю нашу рыбу, а потом в обработанном виде нам ее во много раз дороже продают.

А ресторанов в Архангельске много. Есть чешский паб, французский ресторан, итальянский, ирландский, кавказский и закавказский, китайский и японский. А вот ресторана с русской северной кухней я не нашел. А я так хотел соленых груздей и морошки, а также латку, шанежек и рыбника. Это ведь так хорошо идет под водочку. И это совсем не мелочи.

И вот спустя год мы снова на Маймаксанском кладбище с той же миссией. Оградка стоит, березы нет. Обещали православные – обманули. Но на этот раз мы всё уже сделали сами.

А белые ночи в Архангельске чудесные и закаты прекрасные. И набережная Северной Двины нас радовала. И какой-то вокруг был покой.

В самолет мы погрузили две коробки с рыбой и трехлитровую банку морошки. И кока-колы на меня на этот раз не вылили.

P. S. Сутягин вышел на свободу. Дом его недавно сгорел. Говорят, подожгли.

23 Во сюжет!

Слетал я однажды в Сочи на четыре дня на “Кинотавр”. Летел я туда со своей подругой Марусей Соловьевой, которая по совместительству была моим соавтором маленького фильма о Венеции, который мы там представляли. У нас был еще один соавтор, мой друг “206-й”. “206-й” он потому, что как-то на пароходе мы жили с ним в 206-й каюте. Получая ключ на рецепции, мы так и представлялись – “206-й”. Оттуда это и пошло. Я “206-й”, и он “206-й”. Так вот, “206-й” не смог полететь, и вся ответственность за переправу Маруси в будущую столицу Олимпийских игр легла на мои плечи.

Прямо в аэропорту “Домодедово”, после прохождения паспортного контроля (и это счастье), свой паспорт Маруся потеряла. Последняя часть этого предложения звучит как начало баллады. Итак, мы в аэропорту, но без паспорта. По громкой связи объявляют, что нашедшего паспорт просят… И так далее. Маруся в панике. Вспомнив, что я все-таки психиатр, пусть и бывший, а с другой стороны, бывших психиатров не бывает, я начал работать. Это называется “рациональная психотерапия”. Я стал спокойно объяснять несобранной девушке, что паспортный контроль мы прошли и паспорт теперь понадобится лишь в отеле, где все подтвердят известную личность Маруси, а вскоре в Сочи прибудет ее другой, заграничный паспорт. Так постепенно и незаметно мы оказались в салоне самолета. Где выяснилось, что Маруся чудовищно боится летать. Как человек, в детстве переживший серьезную авиакатастрофу. Я не буду пугать читателя ее подробностями. Не про это книжка. У Маруси все в прошлом. Но страх остался. Поэтому еще до взлета из маленьких, как положено по авиазаконам, пузырьков мы стали тайно потягивать коньячок. Маруся поделилась со мной своим секретом, что можно проносить в салон самолета в пузырьках из-под лекарств крепкий алкоголь. Если, конечно, нужно сэкономить деньги. Так, пять пузырьков по 50 миллилитров – и страх уходит. И ведь действительно в данном случае это исключительное лекарство.