Жанна Голубицкая - Десять дней в Рио Страница 24

— Да я и так сюда езжу каждый год, поэтому он и подарил мне скидку. Не столько как приятелю, сколько как постоянному клиенту. Бизнес прежде всего! Правда, обычно я приезжаю на карнавал, когда взлетают цены во всех отелях, а в «Copacabana» особенно. Ведь здесь традиционно проводится самый главный гала-бал карнавала. Но в этом году карнавал приходится не на февраль, как обычно, а на начало марта. И, увы, у меня не вышло получить отпуск на это время.

На фоне изящной меблировки и расфуфыренных официантов стильной кофейни, в которую мы заходим, посетители в коротких штанишках смотрятся несколько чужеродно. Но тут, по-моему, всем на это наплевать. Крейг заказывает для нас большой кофейник, огромную вазу с фруктами в шапке из взбитых сливок и хваленый «Шварцвальд» — австрийский торт «Черный лес». Интересно, что сервируют его не порционно на тарелочках, как это принято в Европе, а в виде целого мини-торта, рассчитанного на двоих сильно оголодавших взрослых. Тортик красуется на серебряном блюде, украшенном клубникой и замысловатыми вензелями из ванильного сиропа, к нему прилагается серебряный же нож и лопаточка. Все это приносит церемонный официант, упакованный по полному венскому протоколу — в тройку со смокингом и галстуком-бабочкой, да еще и в белый передник и шапочку в придачу. С поклоном он ставит блюдо на стол, предоставляя далее хозяйничать моему кавалеру. Наверное, тут так заведено. Мой новый знакомый начинает мастерски резать пышное кондитерское чудо на аккуратные куски.

— Вы уверены, что мы все это осилим? — сомневаюсь я.

— Вы только попробуйте! — улыбается Крейг. — Не исключено, что придется заказывать добавку.

Он прав: вкус у торта действительно волшебный! На какое-то мгновение я даже замираю, полностью отдавшись наслаждению. Наверное, старик Фрейд назвал бы это состояние как-нибудь вроде «пищевого оргазма». Настолько вкусно, что хочется остановить счастливый миг первой пробы. Ибо со второго «укуса» все уже не так дивно, как в первый раз. С третьего привыкаешь, а с четвертого лакомство может уже и приесться. Жаль, но и в жизни так. К сладкому, как и к хорошему, люди имеют свойство привыкать очень быстро. И для ренессанса первых восторгов им требуются все более и более сильные раздражители. Я опять вспоминаю своего Льва. Наши первые свидания были незабываемы, кровь бурлила так, что, казалось, еще немного — и она вскипит. Причем у обоих. В воздухе между нами словно носились заряженные частицы, и любой неосторожный взгляд в глаза легко мог вызвать внезапный припадок страсти. Теперь всего этого уже нет…

Тем временем мой англо-австрияк заводит неторопливую светскую беседу о жизни-о-семье-о-работе. Я узнаю, что он трудится в британском филиале крупного австрийского банка управляющим какого-то департамента. Доходы у него высокие, но и жизнь в Лондоне недешева. Крейгу 49 лет, у него есть жена и две взрослые дочери. С женой они, по выражению Крейга, дружат, но живут на два дома — она в австрийском Бадене, а он в Лондоне. Обе дочки учатся в Оксфорде, и это тоже большая статья расходов для семьи. В общем, типично европейский треп — о расходах, о налогах, о стоимости образования и здравоохранения. Мне хочется чего-то пикантного, и я использую привычную репортерскую провокацию — неожиданно задаю вопрос без обиняков и в лоб:

— Вы приезжаете в Рио ради женщин, Крейг?

Но моя провокация — ничто по сравнению с тем, что отвечает мне мой собеседник. Тоже без лишних церемоний:

— Нет, ради мужчин. Я гей.

Я закашлялась, подавившись от неожиданности кофе. Не то чтобы я впервые услышала, что на свете есть геи… Просто от такого добропорядочного господина я этого как-то не ожидала! Впрочем, наверное, потому он и позаботился о том, чтобы не намокли вещи какой-то незнакомки! Говорят, геи — большие аккуратисты, к тому же очень заботливы и обходительны. А к одежде относятся с не меньшим трепетом, чем женщины.

Нимало не смущаясь, Крейг сообщает мне, что ежегодно приезжает в Рио в пору карнавала ради главного светского события года в гей-сообществе — бала геев в ночном клубе «Scala» в квартале Леблон.

— О, это очень зрелищный бал, я бы даже сказал — пижонский! — восхищается Крейг. — Экипировка гостей — верх эротической фантазии! Я всегда начинаю готовить свой костюм за полгода. А прежде чем начать веселиться, геи Рио проезжают по городу на специальных платформах, чтобы показать свои наряды. Я очень жалею, что в этом году не смогу участвовать! Но все равно решил не отменять привычную зимнюю поездку в Рио — и вот приехал в декабре.

Чтобы соскочить со скользкой гомосексуальной темы, которая, если честно, возбуждает меня не очень, начинаю расспрашивать Крейга о карнавале вообще. Он охотно рассказывает, благо знает много всего интересного. Правду говорят: большинство голубых — люди интеллигентные, образованные, хорошо знакомые с литературой и историей.

— Карнавал в Рио — самый эротичный и, я бы сказал, самый сумасшедший в мире! — мечтательно начинает Крейг свой рассказ. — По мне, венецианский карнавал даже в подметки не годится здешнему. Как ни крути, в Венеции все равно очень много холодного, европейского. А азиатские карнавалы для меня чересчур отягощены традициями и предрассудками, они тяжеловесны и слишком мишурны…

Мой новый голубой друг сообщает мне, что история бразильского карнавала берет начало в 1723 году, когда португальские иммигранты с Азорских островов, Мадейры и Кабо-Верде привезли в Рио праздник Проводов зимы, вроде нашей Масленицы. Называется праздник Энтрудо.

— Люди выходили на улицы с корзинами, полными шариков с водой, мукой, а то и просто грязью. Этими «снарядами» кидались друг в друга, а потом все вместе танцевали. Это был настоящий исторический трэш! Как сейчас бы сказали, жесть! — восхищенно повествует Крейг.

По словам моего эрудированного собеседника, со временем народные гулянья на Энтрудо дополнились балами высшего света. С 1840 года аристократы Рио стали устраивать в одном из отелей «балы-энтрудо», где танцевали исключительно европейские танцы, польки и вальсы. А в 1855 году городской бомонд инициировал проведение первого уличного парада — с военным оркестром, шествием-маскарадом и колоннами всадников. Следом появилось более демократичное уличное шествие — «кордо». На нем ряженые мужчины танцевали под африканскую и бразильскую музыку, а в группах «ранчо» плясали черные как ночь негры. А сто лет назад произошла великая бразильская революция — на карнавал пришла самба. С этого времени масленичные гулянья в Рио и стали самыми зрелищными в мире.

— Страсти кариок по карнавалу могут сравниться только с их страстями по футболу! — смеется Крейг. — Каждый год на четыре дня и четыре ночи и без того сумасшедший Рио сходит с ума на полную катушку! Я наблюдаю это безумие вот уже восемь лет подряд, но оно по-прежнему меня вставляет! Это драйв, не сравнимый ни с чем!