Александра Давид-Неэль - Тайные учения Тибета (сборник) Страница 25

Несколько дней спустя на повороте дороги, проезжая мимо валяющегося в пыли пьяницы, я подняла глаза и была потрясена неожиданным видением. В уже голубеющем свете угасавшего дня высилась белая громада монастыря Таши-лунпо, увенчанная золотыми крышами, на которых догорали последние отблески заходившего солнца.

Наконец-то мое желание исполнилось!

Мне пришла в голову не совсем обычная мысль. Вместо того чтобы искать пристанища на одном из дворов города, я послала слугу к ламе, ведавшему приемом монахов-посетителей или учеников — уроженцев Кхам. Какой интерес представляла для него незнакомая путешественница-иностранка и на каком основании она могла претендовать на его любезность? Я не спрашивала себя об этом, повинуясь непосредственному побуждению. На первый взгляд, оно казалось неразумным, но, тем не менее, увенчалось блестящими результатами.

Сановник прислал ученика реквизировать для меня две комнаты в единственном доме, расположенном возле монастыря, где и расположилась я.

На следующий день я начала официально хлопотать об аудиенции у Таши-ламы. Мне пришлось сообщить подробности, удостоверявшие мою личность, и я легко вышла из положения, заявив, что моя страна называется Пари (Париж).

Какой Пари? На юге Лхасы существует местность Пари. Я объяснила: мой Пари находится несколько дальше на Западе, но туда можно добраться по суше, не переплывая морей. Таким образом, я не пелинг (иностранец, иностранка). Тут я немного передергивала, на что мне давала право семантика слова «пелинг», буквально означающего: «кто-нибудь с другого материка или острова, т. е. из местности, отделенной разрывом земли, заполненным океаном».

Я слишком долго жила в окрестностях Шигацзе, чтобы меня там не знали, а мое отшельничество создало мне определенную репутацию гомштенма (отшельницы). Мне без промедления предоставили аудиенцию, а мать Таши-ламы пригласила меня к себе в гости.

Осмотрев монастырь во всех подробностях и желая отплатить за радушный прием, я устроила чай для нескольких тысяч живущих там монахов.

За давностью лет и из-за приобретенной мною потом привычки посещать ламаистские монастыри и жить в них мои впечатления потускнели, но в бытность мою в Таши-лунпо меня все поражало. Везде — в храмах, в покоях, во дворцах сановников — царила варварская роскошь, о которой не могут дать представления никакие описания. Всюду были россыпи золота, серебра, бирюзы, нефрита — на алтарях, гробницах, дверной орнаментации, на предметах культа или же просто на вещах домашнего обихода в домах богатых лам.

Не могу сказать, что это великолепие меня восхитило. Я находила его варварским и вместе с тем ребяческим — творением могущественных исполинов с душой ребенка. Первое впечатление могло бы даже оказаться отрицательным. Но в душе моей жило видение безмятежных пустынных просторов, и я знала, что пустыни эти служат убежищем для аскетов-мыслителей, отрешившихся от пошлости, почитаемой родом людским за величие.

Таши-лама был со мной очаровательно любезен, оказывая мне при встречах все новые знаки внимания. Он-то хорошо знал, где находится мой Париж, и произносил слово «Франс» (Франция) с самым чистым французским акцентом.

Проявляемый мной большой интерес к изучению ламаизма и ко всему, имевшему отношение к Тибету, ему очень нравился, и он намеревался облегчить мои занятия. Почему бы мне не остаться в Шигацзе, — спрашивал он.

Ах! Почему!.. Желания было больше чем достаточно, но я знала — не вполне во власти Таши-ламы разрешить мне пребывание в Шигацзе. Все же он предложил мне поселиться там, где я захочу. Я могла жить в женском монастыре с его матерью, или он прикажет построить для меня уединенную обитель, мне будет дозволено брать уроки у лучших грамматиков, у самых известных ученых и посещать наставников-анахоретов в горах.

Может быть, если бы я уже тогда отрешилась от всех привязанностей, как после путешествия в Лхасу, я сумела бы — в Шигацзе или в более укромном месте — воспользоваться даруемым мне покровительством. Но предложение Таши-ламы застало меня врасплох. Часть моего багажа — записей, фотографий (почему все это считается таким необходимым!) — хранилась у друзей в Калькутте, другая часть оставалась в моем горном убежище. Я еще не была достаточно свободной, чтобы от них отказаться. Затем возникал отвратительный вопрос о деньгах. Я захватила с собой лишь немного, сколько требовалось для путешествия, а получить в Тибете деньги, оставленные в Индии, тогда казалось невозможным.

Ах, сколько мне еще оставалось познать и какое нравственное перерождение предстояло пережить, прежде чем превратиться в то, чем я с такой радостью стала через несколько лет — бродягой на дорогах Тибета.

Я виделась с учителем-воспитателем Таши-ламы: учителем словесности и учителем, приобщившим его к мистическим истинам. Затем состоялось знакомство с мистиком-созерцателем, духовным руководителем Таши-ламы, пользовавшимся всеобщим глубоким уважением и, если верить рассказам, закончившим впоследствии свой жизненный путь чудесным образом.

Когда я была в Шигацзе, там заканчивали постройку храма, воздвигаемого Таши-ламой грядущему Будде Майтрейе [5] — воплощению совершенной доброты. Я видела гигантскую статую в огромном зале, окруженном галереями, позволяющими верующим обходить статую со всех сторон — сначала внизу, на уровне ног, затем, последовательно, по галереям второго, третьего, четвертого этажей — на уровне пояса, плеч и головы. Во время моего посещения около двадцати золотых дел мастеров обрабатывали каменья, украшавшие гигантского Майтрейю, переделывая для этого драгоценности — дары дам-аристократок из Цзанга с матерью Таши-ламы во главе.

Я провела в различных дворцах Таши-ламы чудесные дни, беседовала с людьми самых разнообразных знаний и характеров. Но главное — я всегда пребывала в состоянии блаженной безмятежности, омрачаемой только мыслью о неизбежном отъезде.

Наконец злополучный день наступил. Великий монастырь скрылся из виду на том же повороте дороги, где незадолго до этого он предстал перед моим взором. Я увозила книги, записи, подарки и облачения дипломированного ламы — нечто аналогичное докторскому диплому университета Таши-лунпо, преподнесенному мне Таши-ламой.

Мы направились в Нартан осмотреть самую большую ламаистскую печатню. Количество имеющихся там гравировальных досок для печати неимоверно. Эти доски, сложенные на стеллажах, заполняют огромное здание. Рабочие-печатники с руками, вымазанными чернилами по локти, работают сидя на земле. В других помещениях монахи режут бумагу по особому для каждого произведения формату. Весь рабочий процесс проходит спокойно, не спеша, вперемежку с разговорами и продолжительными дегустациями заправленного маслом чая. Какой контраст с лихорадочной суетой наших типографий!