Владимир Чивилихин - Серебряные рельсы (сборник) Страница 3

Степанов налег на шест, и лодка вышла на тихое место. Вдруг он остановился – сквозь воду виднелся листочек бумаги, прилипший к камню. «Однако, кто-нибудь из пограничников тушенку раскрывал», – предположил Степанов, но все же внимательно осмотрел дно реки. Неподалеку в прозрачной струе трепетал еще один такой же листок. Старик подплыл ближе к берегу и отшатнулся – на мелководье в прибрежных кустах лежал полузанесенный песком человек. Лица нельзя было различить. Сквозь воду хорошо был виден форменный синий китель.

Старик выбрался на берег, предусмотрительно поставил вешку, на кустах ольшаника сделал заметную вязь. «Мало ли что со мной в тайге может случиться, – подумал он, – а так люди заметят».

Назавтра он приплыл к Кедровому острову со своими старыми товарищами – Киприяном Лихачевым и Андреем Бяковым. В лодке был и вертлявый белоголовый Санька Баштанов. Мальчишка свесился с кормы и звонко закричал:

– Бумаг-то, бумаг! Дядя Иннокентий, бумаг!

– Не колготи! – одернул его Бяков, и Санька присмирел.

В суровом молчании они подплыли к кустам. На берегу глухо и торжественно шумели по-осеннему черные кедры, в воде зыбились их неясные тени.

– Ишь застругивает, – кивнул на воду Лихачев. – Песок тянет. Чуть погодя намыло бы косу на него – и с концом…

– Давно лежит, – заметил Бяков. – А я, паря, мимо Кедрового сколь раз сей год проходил, да все правым берегом, протокой. А он левым, Дурной Матерой шел…

– Тут, на приверхе, с ним и приключилось, – вернувшись с берега, сказал Иннокентий. – А гляньте, перед быстриной лег. Еще б десять сажен вниз ступил, полая вода снесла б его в воду и Баня размочалила бы по косточкам.

– В Артемовск надо сообщить, Кеша. Трогать его нельзя сейчас, самим-то.

– А мы прямо отсюда на заставу. Только вот что, мужики, – Степанов прошел вдоль берега. – Бумаг-то сколько в воде! Нешто собрать их сейчас? Пропадут же! А может, в них есть что?

Старики начали доставать со дна реки одинаковые продолговатые листочки.

– Рукой написано. Цифры на уголках, – сказал Киприян Лихачев. – И не смыло, разобрать можно. Карандаш, верно, особый у него был. Приедем, берестой переложим. Ну-ка, Саня, прочитай – у тебя глаза острее.

Мальчишка осторожно взял в руки сырой листочек.

– Понимаю! – крикнул он и поднял глаза на Лихачева. – Читать? «Имеются граниты серые крупно– и мел… мелкозернистые… исключительно красивые розовые граниты и гранит-пор… порфиры, зеленые серпат…сер-пен-тины». Непонятные какие-то слова…

Санька передохнул и взял из рук Лихачева еще один листок.

– «На всякий случай ружье держу все время при себе и наготове пару патронов, заряженных разрывными пулями. Это тем более не-об-ходимо… что… что пользуется дурной репу… ре-пу-та-цией». Дядя Киприян, а что это «репутацией»?

– Умный человек писал, Саня. На-ка еще почитай.

– «Терраса заросла многовековой тайгой, – едва разбирал парнишка, – что дает возможность трас…си… трассировать по ней линию без особого укрепления берегов и регу… регуляционных соор-ру-же-ний». Опять длинные слова. А вот снова понятно. «Прошли одиннадцать километров. Выехали утром в восемь часов. Была морозная ночь, что нам кстати, а то мясо мокрое и могло бы испортиться. Сейчас его подморозило».

– Рисунок! – крикнул издали Бяков. В поисках листочков он спустился к началу Бани. – Это же Саянский порог у него срисован, о пяти сливах…

– А что могло приключиться? А, мужики? – спросил Иннокентий Степанов, когда они уже ничего не могли увидеть на дне реки и собрались обсушиться у костра. – Ни ружья при нем, ни припасу. И потом на заставе говорили, что они втроем шли. Где еще двое? Молодые-то ребята где?

Никто не ответил. Старики молчали, грея руки у костра. С каждой минутой сгущалась тьма. Лес застыл в неподвижности и безмолвии. Уже в темноте старики ломали пихтарник для ночлега…

– А может, это и не он? – выразил утром сомнение Киприян Лихачев. – В тайге все может быть. А тут граница рядом, и война идет.

– Так китель же на нем.

– Мало ли что, – строго сказал Лихачев. – В общем, мужики, надо на заставу скорей. Переверзев и документы с него возьмет, целы небось…

Через день в Новосибирск и Артемовск была передана радиограмма:

«Согласно сообщению бригадира рыболовной артели Золотопродснаба Степанова И. Ф., находившегося 4 октября 1943 года на рыбалке в районе острова Кедровый (4 км выше устья реки Нижний Китат), на дне реки Казыр им был обнаружен труп неизвестного гражданина. Тут же рассеяны бумаги по дну реки. На неизвестном виден форменный железнодорожный китель с петлицами и знаками отличия (две звездочки). Необходимо следствие».

…Эх, Казыр, Казыр, злая, непутевая река!

МИХАЛЫЧ

Что-то неведомое тянуло вдаль, на труды и опасности. Обеспеченная, но обыденная жизнь не удовлетворяла жажды деятельности. Молодая кровь била горячо…

Шла первая военная весна. Но не до весны было москвичам. Большой город боролся с врагом, окольцованный сетями воздушного заграждения и лучами прожекторов, глубокими рвами и стальными ежами.

За темными шторами не было видно огня. Но в этой просторной комнате люди работали всю ночь – отвечали на резкие, требовательные звонки, советовались, подсчитывали, решали. Их покрасневшие от постоянного недосыпания глаза время от времени обращались к разноцветным картам фронтов и тыловых районов, к огромной, во всю стену, схеме железных дорог страны. Были намечены меры по ускорению строительства железной дороги на Воркуту, к заполярному углю, подписан приказ об организации новых восстановительных поездов, найдены на дальних магистралях тысячи вагонов для прифронтовых дорог. К утру состоялся один короткий разговор.

– Пора, товарищи, начинать изыскания в Саянах.

– Да, расправляет плечи Сибирь…

– То ли будет после победы! А в Саяны сильного мужика надо посылать.

– Начальником экспедиции предлагают Кошурникова.

– Как! Старик? Михаил Николаевич?

– Нет. Сын его, Александр. Знаем его, умеет работать. Кулунду в прошлом году сделал, помните?

– Ну, если в отца пошел – будет к зиме трасса. Затвердили?

…Изыскателю российских железных дорог Михаилу Кошурникову с детьми не везло – за Надеждой родилась Вера, потом Нина, Елена. Мрачный стоял он у своей палатки в калмыцкой степи меж Царицыном и Астраханью. Работы было невпроворот, а тут жена рожала, наверное, очередную, пятую по счету, дочь. Михаил ушел в степь и бродил там, пока кухарка, единственная в партии женщина, не окликнула его.

– Николаич! С сыном вас!