Чэй Блайт - Немыслимое путешествие Страница 31

В честь победы над грота-фалом я приготовил себе на ужин рубец и откупорил бутылку виски — третью с начала плавания. Как видите, я не страдал запоем, одной бутылки мне хватало месяца на два. И все же за потворство своим вожделениям я расплатился болью в животе. Подозреваю, что рубец и виски тут не при чем, а виновата была баночка маринованных овощей, которая долго стояла открытой. Вкус мне сразу показался подозрительным, однако я безрассудно пренебрег сигналом. Почти сутки мучился я животом, наконец умаслил его заварным кремом.

С 27 на 28 марта около полуночи налетел свирепейший шквал, сила ветра внезапно возросла до 10 баллов. Пришлось скорехонько убирать все паруса. Закрепляя их, я услышал грозное шипение, и могучая волна накрыла всю яхту от носа до кормы. Втиснувшись между двумя свернутыми и закрепленными парусами, я вцепился руками- в штаги, чтобы меня не смыло. Как ни странно, обошлось без поломок.

Погода держалась скверная, буйный ветер то и дело менял направление. Я перешел на новый лист карты, где обозначена Южная Африка, но до нее было так далеко, что я сложил лист втрое, чтобы чудовищное расстояние не обескураживало меня.

Живот прошел, и я решил приготовить рождественский пудинг, а чтобы сберечь воду, парил его над соленой водой. Мне не повезло, в разгар пропарки налетел шквал, и часть соленой воды попала в пудинг. Чтобы исправить дело, я вылил на пудинг мини-бутылочку бренди, и получилось вполне съедобно, даже вкусно.

Пока я уписывал пудинг, состоялась потешная встреча с альбатросом. «Бритиш стил» шла со скоростью около 4 узлов, в это время птице пришло в голову сесть на воду прямо на нашем пути. Яхта чуть не подмяла ее. Чтобы взлететь, альбатросу нужен разбег, и он побежал боком, не уступая нам дорогу. Я ничего не мог для него сделать. Изменишь курс — только хуже будет. Впрочем, мне кажется, что он вовсе не подвергался серьезной опасности, вся эта акробатика была просто-напросто комедией. Альбатрос благополучно взлетел, а я от души посмеялся.

1 апреля я передал для Британской стальной корпорации радиограмму, сообщая, что собираюсь подойти к устью Хэмбла 7 августа. В глубине души я рассчитывал, что адресат сделает поправку на первоапрельское настроение. Но шутка шуткой, а дата основывалась на тщательных вычислениях. И на самом деле я прибыл на родину 6 августа.

Но в день, когда отправлялась радиограмма, до 6 августа еще было далеко, и меня больше всего заботило, насколько ракушки затормозят ход яхты. Я их давно заметил и чувствовал, как они мешают. 2 апреля полез в воду, чтобы осмотреть корпус. Вода была холодная, и я облачился в гидрокостюм. Увиденное потрясло меня. Несчетное множество ракушек, каждая длиной около шести дюймов, облепило «Бритиш стил». С дыхательной трубкой я провел в воде почти два часа, пытаясь очистить корпус, но видимого успеха не добился. Вернувшись на борт, стал ломать голову: как же быть? Если ракушки отнимают один узел, это составит 24 мили в сутки, или — страшно подумать — 168 миль в неделю. Я взвесил даже возможность где-нибудь подойти к берегу и очистить корпус яхты, но тут же отверг этот вариант. Больше всего ракушки тормозили ход при тихом ветре — значит, надо просто-напросто держаться южнее, где можно ожидать сильных ветров. Вот и все, что я могу сделать, да еще набраться терпения…

С терпением как раз в эти дни обстояло плохо — я почему-то очень сильно беспокоился за Морин. Чтобы отвести душу, заказал на 8 апреля радиотелефонный разговор с ней. Я страшно волновался, накануне вечером тщательно побрился — нельзя же небритым говорить с Морин! Журнал рассказывает о состоянии моей души:

«3 апреля, суббота. В 10.07 по Гринвичу соединили с Морин, я услышал последние новости. И до чего же я обрадовался — обрадовался и расстроился, потому что голос ее звучал невесело. Вероятно, ожидание действует ей на нервы. Ничего удивительного. Ее, конечно, без конца расспрашивают, как идет плавание, и ей от этого не легче. Затем трубку взял а Сэмэнта, я был счастлив. Верна себе, напомнила, чтобы я не забыл привезти обещанный подарок. Поговорив минут шесть, мы простились. А через полчаса я сказал себе: «Черт с ним!» — и повторил вызов. Увы, Морин куда-то вышла. Я говорил с ее матерью, она сказала, что Морин сильно тоскует и звонок расстроил ее. Получилось, что лучше было вовсе не звонить, но я все-таки заказал разговор на завтра. Надо как-то исправить ей настроение.

4 апреля. Пробовал связаться с Морин. Как назло, не застал ее дома (я не предупредил ее, что позвоню). Сделаю еще попытку завтра.

5 апреля. Дозвонился до Морин. Выяснил, что ей нездоровится, врач посоветовал отдохнуть. Собирается поехать с подругой. Вот и хорошо, пусть отдохнет! Рассказала, что у моей сестры Исабел родился мальчуган, его назвали Чэем. Интересно будет поглядеть на него.

Записал разговор с Морин на ленту. Как соскучусь по ее голосу, могу послушать. Жаль, Сэмэнта в этот раз была в детском саду, а то и ее записал бы». Великое изобретение — радиотелефон, с ним дальние плавания на малых судах приобрели совсем другой характер. Правда, я не уверен, что он приносит только радость, — иногда он сеет тревогу в душе. Без радио мореплаватель-одиночка исчезает на несколько месяцев, и пусть даже сердце болит от полной разобщенности с любимыми и близкими, ему легче настроиться на философский лад и примириться с разлукой. То же можно сказать про остающихся дома, они знают, что не один месяц пройдет, прежде чем поступят какие-нибудь вести, и приспосабливаются к ожиданию. Радио может придать сил и бодрости, но иногда после разговора с любимыми, как подумаешь, что вас разделяет океан, разлука воспринимается еще острее. Мне разговоры с Морин давали очень много, но я не уверен, что для нее они были благом. Размышляя об этом теперь, я лишний раз убеждаюсь, что для Морин мое плавание было куда более тяжелой нагрузкой, чем для меня. И я еще лучше осознаю, что нахожусь перед ней в неоплатном долгу.

Как всегда, лучшим противоядием от хандры был труд. Против ракушек я был бессилен, но в моих возможностях было выжимать ход из «Бритиш стил». Пусть для этого надо проводить нескончаемые часы на руле и без конца менять паруса, ловя малейшее дыхание ветра, — я готов! Острее, чем когда-либо, сказывалась поломка автопилота. То ли усталость накопилась, то ли мысль о предстоящем долгом переходе до Южной Африки особенно сильно угнетала меня после трудного этапа от мыса Горн до Новой Зеландии — не знаю, но мне приходилось заставлять себя работать. За эту летаргию я расплатился 8 апреля.

Я проснулся после полуночи и услышал, что ветер свежеет. Надо было оторваться от койки, выйти на палубу и действовать, однако я поленился. Не меньше часа лежал и слушал, мечтая о том, чтобы ветер поумерился. Но ветер не внял моим желаниям, и в 02.45 стало ясно, что мне придется все-таки встать. Я живо оделся и поспешил на палубу, чтобы убрать грот. Ветер со страшной силой давил на парус, мешая его опускать. Поединок с парусом потребовал таких усилий, что у меня заболели руки и ноги. И я сделал то, чего раньше не позволял себе: бросил грот и спустился в кокпит, чтобы несколько минут передохнуть. До сих пор я никогда не оставлял парус незакрепленным, а тут пренебрег этим правилом.