Леонид Воронин - В Африку за обезьянами Страница 36

В наших зоопарках, насколько мне известно, гелад никогда не было, и в западноевропейские зоопарки они доставлялись редко. Кожа гелад светлая, напоминающая кожу человека, только на конечностях и короткой морде она черная, а на груди и в паху у самцов — бледнорозовая, у самок — яркорозовая. Окрашенная часть груди — голая, остальная часть тела, за исключением морды, ладоней, подошв и седалищных мозолей, покрыта темнокоричневой тонкой и мягкой шерстью, напоминающей волосы человека. У самцов из такой же шерсти образуется грива, подобная плащу у гамадрил. Взрослые самцы гелады были таких же размеров, как взрослые гамадрилы, но отнюдь не «человеческого роста», как об этом говорит Брем, ссылаясь на рассказ какого-то путешественника. Их жесты и мимика угрозы почти такие же, как и у павианов. Угрожающая гелада ударяет передней конечностью по земле, производит жевательные движения и широко зевает, обнажая клыки, которые у взрослых самцов бывают до 3—4 см длиной. При этом гелады приподнимают брови, обнажая светлую кожу, находящуюся между верхними веками и бровями. От этого глаза обезьяны кажутся издали очень большими. Нападая на врага, гелады визжат, при этом верхняя губа обезьяны выворачивается, закрывая ноздри, от чего ротовое отверстие издали кажется огромным. Таким образом, устрашающие жесты и мимика у них более выразительны, чем у павианов. При малейшей опасности они спасаются бегством, забираясь на скалы. Гелады очень любят молодые побеги диких и культурных злаков и их зерна и приносят большой вред полям не только во время созревания урожая, но и во время всходов и роста зерновых культур. Главный вид их пищи — разные травы, но, кроме того, они, как и прочие обезьяны, питаются некоторыми насекомыми и яйцами птиц и рептилий.

Самка гелада, пойманная в горах Куромаша.

Мне приходилось видеть, как гелады, воспользовавшись отсутствием караульщика на поле, быстро разгребали землю и выбирали зерна недавно посеянной кукурузы. Эфиопским крестьянам в местностях, где водятся эти обезьяны, приходится все время сторожить свои поля, начиная с посева и кончая периодом созревания. Крестьяне с еще большим усердием уничтожают гелад, чем других обезьян, например живущих в лесах павианов и мартышек, которые делают набеги на поля только когда посевы уже созрели. Поэтому гелады очень осторожны, держатся подальше от людей и предметов, им принадлежащих. Завидя человека, в особенности вооруженного, за полкилометра, они стараются быстро уйти. Однако пойманные молодые экземпляры хорошо приручаются и поддаются домашней дрессировке.

Мне надо было расспросить местного охотника о способах ловли гелад. Для этого пришлось совершить путешествие в горы по крутым, полузаваленным камнями тропам. Мангиша, заботясь обо мне, нашел где-то верховую лошадь. Она оказалась довольно тощей, слабосильной, шаталась из стороны в сторону и спотыкалась на крутых подъемах. Я предпочел карабкаться в гору пешим, а Мангиша вел лошадь на поводу.

Охотник-метис («шанкала») жил в довольно пустынной и скалистой местности. Рядом с его круглым, сложенным из хвороста шалашом был небольшой, метров двести, участок земли, засеянный кукурузой. Это маленькое поле было столь густо усеяно мелкой щебенкой, что приходилось удивляться, каким образом здесь может что-нибудь расти. Хозяин вышел из шалаша и поклонился, приветствуя нас. За ним появилось несколько человек ребят, некоторые из них были совершенно голые. Девочка лет 6—7, увидев меня, судорожно уцепилась за ногу отца и, спрятавшись за него, громко закричала. Она еще громче закричала, когда я улыбнулся и протянул ей конфету. Повидимому, на ее коротеньком веку ей еще не встречались белые, и я казался ей каким-то чудовищем. Пока Мангиша разговаривал с хозяином, я вошел в шалаш. Он был почти пуст. Стены и пол были покрыты шкурами диких и домашних коз. Возле двери, вернее входного отверстия, стояло несколько деревянных мисок, круглый глиняный кувшин для воды и закопченные консервные банки, которые, повидимому, служили в качестве кастрюль. Нищета этого жилища тягостно поразила меня.

Охотник рассказал Мангиша о способе ловли гелад и об излюбленных местах их ночевок и поисков пищи. Участвовать в ловле он отказался, так как земля, на которой водятся обезьяны, принадлежит какому-то знатному эфиопу и без его разрешения он-де не может там охотиться. За неразрешенную охоту ему могут отрубить руку. Действительно, здесь лет 30—40 назад за воровство и браконьерство рубили руки, но теперь этот обычай, или закон, существовавший в Эфиопии много сотен лет, отменен, проступки этого рода караются штрафами или тюремным заключением. Охотник был неграмотен, поэтому он не мог сам прочесть «аурокар» (разрешение) на ловлю обезьян, который мы ему показывали, и мы не смогли убедить его принять участие в охоте. Он кланялся, сложа руки на груди, и говорил, что он готов нам помочь, если ему прикажет начальник. Нам пришлось действовать самим. Мы наняли помощников для ловли гелад в деревне, где жил дядя Мангиша, и на другой день с успехом применили советы охотника. Ловля обезьян происходила следующим образом.

На конце длинной, в 30—35 метров, веревки делалась большая петля. Она расстилалась на ровном месте в виде круга диаметром в 1—2 метра. В середину этого круга бросалась приманка — кукуруза или пшеница. Конец веревки отводился метров на 25—30 в укромное место среди камней к ловцу. Обезьяна обычно усаживалась в центре петли и поедала приманку. В это время ловец, спрятавшийся в камнях, сильно дергал веревку и захватывал лакомку петлей. Пытаясь удрать, животное лишь еще туже затягивало свои путы. Однажды петля захлестнула большого самца геладу за шею и удушила его. Несмотря на срочно примененные меры «скорой помощи», мне так и не удалось спасти этою единственного попавшегося нам взрослого самца.

Такой способ ловли требует большой сноровки и умения, но, хотя ни я, ни мои помощники не могли этим похвастать, все же мы поймали несколько экземпляров взрослых самок и подростков обоего пола.

Возвращаясь после одной из поездок за геладами, мы остановились в небольшом селении перекусить. Как и всегда, мы разошлись по разным харчевням, потому что мои помощники-эфиопы не ели мяса, приготовляемого не «абиша», а я избегал сильно наперченных блюд эфиопской кухни. Собравшись после еды у нашей машины, мы застали там солидного эфиопа, ожидавшего нас. По его горделивой осанке, по одежде и по тому, что возле него стоял молодой эфиоп с винтовкой в одной руке и с револьвером в другой, можно было заключить, что наш гость — кто-то из начальствующих лиц. Действительно, выяснилось, что это «губернатор» со своим оруженосцем и что он просит подвезти его в Аддис-Абебу. Расспрашивая Ильму, я понял, что это вовсе не губернатор, а начальник одного из местных районов вроде волости в дореволюционной России, но с тех пор, как в Эфиопии (лет 25—30 назад) появилась должность губернатора провинции, эфиопы стали в общежитии называть всех местных начальников губернаторами.