Михаил Черемных - Возвращение в Сары-Черек Страница 4

Мы проезжаем елово-арчевый Чичкан. Из-за суровых зим здесь нет фруктовых и ореховых деревьев, нет населенных пунктов, несмотря на то, что места прекрасные. Возможно, это опасное для поселений ущелье, из-за разливов Чичкана по низкой и узкой пойме, частых, непредсказуемых сходов снежных лавин, селевых потоков. Постепенно арча на склонах и на камнях стала редкой, тугаи вдоль поймы – узкими, появились ксерофильные подушечники, на склонах стала преобладать полынь обильная (Artemisia prolixa) – невысокий, ветвящийся, войлочноопушенный полукустарник – один из главных эдификаторов полупустынь в этой части Тянь-Шаня. Появились также однолетние костры[2], шток-роза (Alcea nudiflora), перовския (Perovscia angustifolia). Последняя, как писал В.И. Липский, вообще характеризует пустынные, бесплодные места. За Токтогулом пошли сплошные полынники с эремурусами по песчано-глинистым обнажениям – чапам. Аспекты дальних склонов стали бурыми. Поселок Бала-Кичикан, мост, поселок Торкент, мост через реку Нарын. Днища ущелий, впадающих в Нарын, затянуты темно-зелеными, низенькими кустарниками, главным образом вишней тяныпаньской (Cerasus tinschanica). Долина расширилась, появилось земледелие, справа и слева – чапы. За чапами, справа, высокая гряда Узунахматских гор, слева, вдалеке, заснеженный хребет Кёкирим-Тау. Чапы имеют вид горного отрога. На фоне ярко-желтого до белого песчаника – бурый, выгоревший налет растительности. Мы пересекаем эти холмы, но чапы по правую сторону продолжались, выдвинув вперед основания – лапы, они напоминали плотно прижавшихся Сфинксов. Это чаповое побережья Нарына. Река Кара-Суу – токтогульская. Видны по холмистой местности низкие, редко высокие кустарники и коренастые ферулы среди камней. При подъезде к Таш-Кумыру начинаются ячменные степи, из ячменя луковичного (Hordeum bulbosum), ими были покрыты окружающие Таш-Кумыр холмы, ниже они чередовались с пустынными формациями гипсофитов на пестроцветах[3]. Там, на обнажениях глин, изрезанного, пустынного ландшафта, где как в печке все раскалено, мы видим невысокие – 0,4–0,8 метра – причудливые растения, похожие на маленькие деревья. Это солянка горная[4], придающая антропогенному ландшафту экзотический вид. Проезжая эти места я вспомнил свою первую поездку в Таш-Кумыр, которую, впрочем, никогда не забывал. Здесь уже более 100 лет ведется добыча каменного угля, в количестве, покрывающем до 20-25 % потребностей Киргизии. Пласты расположены на разной глубине и имеют мощность 20-30 до 50 и более метров. Со временем пустоты начали проседать, а на поверхности земли стали образовываться провалы, трещины, ямы, сильно уродующие естественный природный ландшафт, превращая его в специфическую безжизненную пустыню. Последствия этих угольных разработок будут сказываться еще многие годы. По заданию Института, я был направлен сюда в командировку для обследования состояния растительности на этих антропогенных ландшафтах. Так состоялась моя самая неудачная поездка по Киргизии. Накануне мне снилась огромная зеленая гора, наверху присыпанная снегом и наш караван застрял в этих снегах на пути к каким-то озёрам… Несмотря на мои протесты, в командировку меня все же отправили. Из Аркита, куда я первым делом прибыл и откуда намеревался через несколько дней уехать в Таш-Кумыр, я совершил две блестящие по результативности экскурсии: на отрог Тау-Ока – вершину Ыйгыржал, и на отрог Ат-Джайлоо. И там и там я бывал раньше. Маршруты были неторопливы, насыщены интересными наблюдениями. Я собирал растения, уже не все подряд, много фотографировал. Между экскурсиями ночевали на плотине, на водоразделе Ири-Кель – Сары-Камыш, 2005 метров, в киргизской юрте, выпили немало кумыса, много разговаривали, было интересно и весело. Мне не терпелось начать новый подъём на перевалы, я чувствовал себя полным знаний и сил. Затем последовал маршрут на Ат- Джайлоо, у основания этого отрога, у маленького озерца Бакалы, качали мед, и мы поели меда из сот с лепешками и чаем… Моим спутником все эти дни был молодой местный парень, работавший в Сары-Челеке лаборантом. Довольный тем, что все так благополучно происходит, я забыл про свой сон, предвещавший мне в лучшем случае трудности. Уже в поселке произошло еще одно приятное событие, меня встретил и позвал к себе в гости Артыкбай, мой бывший лаборант. Артыкбай наложил мне в сумку овощей и вареного мяса прямо со стола, который стоял накрытым может быть уже дня три… Тогда у меня оставалось еще несколько свободных дней, и я планировал потратить их на поиски редкого, нового для науки лука, названия которому еще не было придумано. Я находил этот лук неоднократно, по закустаренным бортам Ходжа-Аты, в интервале высот 1300-1500 м, и не подозревал в нём нового для науки вида. Не удивительно, что гербарных листов с ним оказалось мало, так как я отнёс его к угнетенным особям лука Барщевского. Просмотревшие мою коллекцию, в прошлом году, флористы из Ленинграда, попросили при возможности повторить сборы и взяли у меня единственные экземпляры. И вот такая возможность появилась. Вернувшись в свою комнату, я плотненько поел, предусмотрительно оставив половину подаренных Артыкбаем припасов на утро, продумывая при этом предстоящие приятные поиски на склонах, прямо напротив дома, в котором остановился, и лёг спать.

Ночью проснулся от плохого самочувствия и скверной ситуации в животе. Остатки мяса, которые я вчера не доел, покрылось слизью, и я все сразу понял. К утру состояние моё стало совсем плохим, я с трудом выползал на улицу с тщетной попыткой прочистить желудок. Меня нашли сотрудники, посадили в туристский автобус из Таш-Кумыра, в котором не было мест, и я лежал посреди автобуса в проходе, мешая всем. Туристы веселились, шумно разговаривали, пели, а рядом с моей головой стояла большая кастрюля с супом, который выплескивался на ухабах и поворотах. На полпути закончился бензин. Меня везли уже на попутном самосвале. Я так же валялся посреди железного кузова, потом, где-то, не доезжая Таш-Кумыра километров 8-10, в 50 метрах от реки Кара-Суу в пустынной местности, остановились, и уже в полной темноте дошли до крошечного селения из двух-трех построек, с загоном для скота, одиночными деревьями, просторной оградой. Уложили в постель, вызвали из Таш-Кумыра скорую, сказав для верности, что заболел крупный ученый из Бишкека. Скорая пришла быстро. Меня снабдили лекарствами, а так как кризис миновал, оставили в покое. Я не оказался бы здесь сам. Меня привез к себе, к своим родителям новый сотрудник из Сары-Челекского заповедника Куштарбек Шабдавнов. Я прожил у этих людей несколько дней, за мной ухаживали, отпаивали чаем, айраном, свежим молоком. Отдыхая под навесом, в постели, я размышлял о превратностях судьбы: какой-то незначительный эпизод – и моя телега, сбившись с пути, покатилась под откос… Я видел голубое небо, слышал шум протекающей рядом Кара-Суу – стремительной, прекрасной реки, негромкую речь киргизских женщин, хлопочущих у очага. Закрывал глаза и перед моим взором возникали грандиозные фантастические картины, виденные до мельчайших подробностей – огромный водопад, несущий бесконечные потоки воды, белые от пены и брызг, они падали с отвесных стен и казались застывшими из-за размеров зрелища. Панораму гор, каких-то не земных, более грандиозных и высоких. Галактику, распластанную перед моим взором миллиардами звезд. Галерею портретов, с какой-то анатомической подробностью, я видел каждую морщинку, каждую пору на их лицах. Портреты я не любил рассматривать, сразу же открывал глаза и с радостью видел голубое небо, залитые солнцем, выгоревшие, но земные горы. По мере выздоровления картины стали реже и наконец исчезли.

Волей-неволей, оказавшись в районе Таш-Кумырских шахт, где нужно было, по заданию, провести исследования, я сделал описания растительности техногенных ландшафтов. Куштарбек помог мне добраться до участков под Таш-Кумыром, где наиболее активно происходят эрозионные процессы. Он прекрасно знал старые и новые угольные шахты, их расположение. Потом мы с ним распрощались, он посадил меня в автобус, на котором я уже один доехал до Таш-Кумыра. Маленький шахтерский городок оказался многолюдным. Виднелись новые микрорайоны с многоэтажными домами. В центре уютные старые усадьбы, окруженные заборами, садами и огородами, за непроницаемым фасадом которых таилась неведомая жизнь. Дожидаясь рейсового автобуса, я несколько часов ходил по извилистым, горбатым улицам Таш-Кумыра. Мучила жажда. В киосках продавали какой-то хлебный напиток – что-то среднее между пивом и квасом, впрочем, очень приятным, с хлебным осадком на дне. Рискуя, я пил его кружку за кружкой, и сегодня совершенно уверен, что этот напиток помог мне справиться с последствиями отравления.

Однако вернемся к повествованию. Еще на подъезде к Таш-Кумыру мы обратили внимание на появление по склонам, примыкающим к днищам рек, ручьёв, небольших деревьев чаще – шарообразной формы. Предположили, что это арча, потом решили, что это фисташка. Совместно с ней произрастала стелющаяся по земле вишня тяныпаньская и редко – другие кустарники. В отдалении от Таш-Кумыра, по обе стороны от Нарына, фисташники поднимаются вверх до самых приподнятых частей. Это примерно 500 метров от уровня реки. В окрестностях Таш-Кумыра фисташки и кустарники на склонах редки или совсем отсутствуют. Перед Джанги-Джелом, ячменники сменились сообществами другого ксерофитного злака – бородача кровеостанавливающего (Bothriochloa ischaemum). Следуя примеру некоторых авторов, будем называть его короче – обыкновенным, или просто бородачем. Итак, мы проезжаем район «афлатунских бородачевников». Такую географическую привязку дал им Е.П. Коровин, считая, что в бассейне реки Афлатун бородачевый массив самый крупный – реликтовый, остатки некогда более распространенных сообществ, господствовавших в третичное время. В окно видны покрытые им склоны, а мы проезжаем дальше, в Аркит.