Лариса Матрос - …Называется жизнь Страница 4

Но и в Америке у Анатолия не складывалось. По велению судьбы он оказался почти одновременно с Сашей в одном университете, только на разных кафедрах и совершенно разных позициях. Благодаря стараниям коллег, которые позвонили Саше в дни путча с предложением приехать, и удачному раскладу (отъезду в другой штат одного из профессоров кафедры и освобождению его места) Александр Дмитриевич сразу оказался на постоянной, высокооплачиваемой, трудно достижимой для эмигрантов «не юного», скажем так, возраста должности полного профессора.

Болтунский же, который приехал со статусом беженца, оказался в ситуации, к тому времени ставшей почти типичной для ученых, попавших в США во времена перестройки. Открывшаяся небывалая никогда ранее возможность выехать за рубеж при развале устоявшейся системы финансирования и стимулов научной деятельности в СССР лавиной обрушила на западные страны, и, прежде всего, Америку, огромное число ученых, которые могли бы принести большую пользу университетам, как в преподавательской, так и в научно-исследовательской сферах. Но объективно университеты не могли удовлетворить такой огромный спрос на рабочие места. И потому ученые, даже высокого ранга, вынуждены были соглашаться на любые, порой весьма кабальные и нестабильные (по критериям перспектив) условия.

Именно в такой ситуации оказался Болтунский. Он был принят на позицию «research professor», что означало сравнительно невысоко оплачиваемое место. Но самым негативным было то, что это место было не постоянным и могло в любой момент исчезнуть, поскольку его финансирование в основном обеспечивалось за счет грантов, которые этот «research professor» должен был регулярно заявлять в соответствующие органы и организации. Однако трудоемкая, кропотливая работа по оформлению заявок на гранты тоже не гарантировала позитивного результата, поскольку по существу любая заявка на грант — это заявка на участие в конкурсе.

Потому Болтунские жили очень скромно, в арендованных недорогих апартаментах, и ездили на старой машине. На вторую машину у них денег не было, и Тамара без знания языка томилась от безделья, ненужности. Это определяло ее постоянно плохое настроение и угрюмость. Без детей и за сравнительно короткий срок совместной жизни, они не стали друг другу родными людьми, у которых принято безропотно делить вместе все трудности. Поэтому порой казалось, что жена просто мстит Анатолию за обманутые надежды и не желает учить язык, работать, чтобы он за все расплачивался сам в прямом и в переносном смысле слова. Естественно, что Болтунского угнетало их положение, он постоянно рассылал свое резюме в разные университеты и фирмы в поисках постоянного и хорошо оплачиваемого места.

Саша искренне сочувствовал академгородковскому земляку. Он писал ему рекомендации, пытался протежировать, пытался чисто по-дружески обогревать соотечественника вниманием и потому всегда приглашал домой на встречи с учеными, зная даже, что Инга его недолюбливает, не переносит его ехидные шуточки, гнетущую угрюмость и нескрываемую зависть его жены.

И сейчас Инга расстроилась при мысли, что Болтунский может оказаться у них именно сегодня и испортит ей ожидаемый праздник.

«Ну что это я сама нагнетаю себе плохое настроение, — недоумевала она в свой адрес. — Ведь все нормально, хорошо, замечательно. Ничего не произошло».

Она энергично встала, снова вошла в воду и, освежившись изумрудной прохладой, в улучшившемся настроении пошла в ванную комнату, чтобы полежать в джакузи. Ласкающие струи теплой воды массировали ее изрядно располневшее тело. Она стала думать, что бы ей надеть, чтобы выглядеть поизящней перед русскими гостями, и видения сна, где она так явственно ощущала себя, как прежде, изящной, стройной, сексуальной, опять вызвали щемящую тоску по себе в той жизни, где у нее были стимулы быть всегда в форме…

Порой уже казалось, что и не было той, прежней жизни, что не с ней все было — получение диплома юриста, защита кандидатской и докторской диссертаций, заведование большим перспективным отделом в академическом институте, почет и уважение со стороны руководства и подчиненных, конференции и семинары. Ежедневно наполненная волнующими событиями творческая жизнь и… поздняя любовь, короткий тайный роман с академиком Останговым… Любовь как награда всей ее жизни, кульминация ее успеха как личности и как женщины, которой она пожертвовала ради того, чтобы не жить по разные стороны океана с дочерью.

Первое время проживания в Америке Инга старалась отбрасывать любые душевные движения, напоминающие обо всем этом. «Так распорядилась судьба, значит, нужно принимать жизнь такой, как она сложилась, и не оглядываться назад, тем более что сложилась жизнь наилучшим образом», — рассуждала она.

И вот этот сон! «Почему, почему он спровоцировал эту встревоженность, эту тяжесть на душе? Почему так хочется разрыдаться, выплеснуть все, что накопилось. Но что накопилось? Кому сказать?»

Сердце защемило от сдавившего его внезапного горького осознания, насколько изменилось отношение к ней мужа. Внешне все вроде бы было хорошо, не придерешься. Но все же, все же… Нужно быть слепым и тупым, чтобы не видеть существенных перемен.

Саша меньше стал советоваться с женой, меньше беседовать с ней о событиях в мире, об отношениях с людьми, их окружающими, почти полностью перестал рассказывать о своей работе, в то время как прежде взаимный обмен важными моментами творческой жизни каждого был основным правилом их жизни. Все в поведении мужа демонстрировало, что теперь он смотрит на жену, как на несведущую в этой «заграничной» жизни домохозяйку. Потому он почти перестал считаться с ней, а ее желания как-то постепенно перестали быть для него приоритетными.

Ход тяжелых мыслей прервался, когда Инга обнаружила, что так и лежит в совсем остывшей, шумящей и бьющей струями воде. Она вышла из ванной и после обычных гигиенических и косметических процедур зашла в кухню выпить кофе и приступить к делам, связанным с предстоящим приемом гостей.

Время приближалось к десяти утра, и солнце, которое ее так некстати разбудило, теперь, словно специально, чтобы поднять ей настроение, озаряло стекло, мрамор и гранит кухонного убранства. Огромное открытое окно, выходящее в их сад, являло, как прекрасную картину на стене, изумрудный бассейн, окруженный роскошными цветочными клумбами.

«Как не стыдно думать о чем-то грустном, о неудовлетворенности при такой жизни?!» — молча воскликнула Инга с негодованием в свой адрес и включила расположенный здесь же в кухне небольшой телевизор. По русскому каналу показывали запись какого-то большого концерта, в момент включения телевизора выступала незнакомая ей молодая певица Таня Буланова. Слушать незнакомку не хотелось, но она решила, что, если после нее не появится кто-то из любимых звезд (Пугачева, Малинин, Леонтьев), выключит телевизор. Но выражение лица певицы, слова песни и музыка настолько взволновали, что, позабыв о завтраке, о делах, Инга как вкопанная остановилась перед телевизором, довольная тем, что никто не мешает дать волю слезам.

На хороших людей и плохихВсех делила ребячья порода.Мы играли в пиратов лихихИ отважных бродяг мореходов.Забывалась любая бедаИ терялась в далеком просторе,И не верили мы никогда,Что кончается, что кончаетсяЧто кончается синее море.

Ты была заводилой у нас,Черт морской в полинялой рубашке,Ты водила отцовский баркасПо бушующим волнам бесстрашно.

Сумку школьную прочь отшвырнув,Ты сидела верхом на заборе,И кричала, к биноклю прильнув:«Не кончается, не кончаетсяНе кончается синее море».

Но однажды приплыл пароходЗа тобою незвано, нежданноИ какой-то Синдбад-МореходВдруг увез тебя в дальние страны.

На прощание ты, как всегда,Закричала: «Увидимся вскоре,Потому, что у нас никогдаНе кончается, не кончаетсяНе кончается синее море»

Позабыть мы тебя поклялись,Мы тебе не прощали измену,Но взметнулся в тревожную высьКрик чужой пароходной сирены.

А потом прилетело письмо,Как совсем неприкрытое горе,Было в нем откровенье одно:«Здесь кончается, здесь кончаетсяЗдесь кончается синее море», —

пела Буланова, с поражающе щемящей грустью в глазах. «Что может знать это юное существо о том, где и когда «кончается синее море», — подумала Инга, вволю предавшись рыданиям.

ЛИНА сидела в полутемном зале ресторана и чувствовала жар на своих щеках. Подкрашенные, ухоженные, уложенные в красивую прическу золотистые волосы и элегантный, кофейного цвета брючный костюм омолаживали весь ее облик, а лучистые огромные карие глаза с удивлением младенца, познающего мир, смотрели на окружающую обстановку. Она выпила только немного коньяка, но с непривычки сразу почувствовала легкое головокружение и решила, что пить ей больше не следует. Однако сидящий с ней за столом атлетического сложения крупный блондин заказал еще бутылку шампанского, которую официант еле пристроил на переполненном деликатесами и бутылками с разными напитками столе. Зазвучал дивный голос Александра Малинина: