СЕРГЕЙ ОБРУЧЕВ - НА САМОЛЕТЕ В ВОСТОЧНОЙ АРКТИКЕ Страница 42

Мы идем одновременно по водоразделу бассейнов Анадыря, Амгуемы и залива Креста. Крутые речки, которые текут в последний, подобрались к ленивым истокам рек соседних бассейнов, и похищают кусок за куском. И в их верховьях ущелья-, цирки со снегами, свежие следы недавних ледников. Внизу узкие фьорды, которыми залив врезается в материк.

Дальше — по широкой озерной долине, которая идет западнее Золотого хребта и примыкает непосредственно к низине Анадыря.

Здесь снова полный беспорядок: какая то речка, впадающая в залив Креста, перерезает Золотой хребет и влезает истоками в эту равнину. Река Татлю-вань, приток Канчалана, текущий на юг по равнине, вдруг поворачивает круто назад, и бросается через холмы на запад, к Канчалану.

Мы идем по окраине Золотого хребта (вернее, групп, на которые он распался). Вот красно-черная базальтовая вершина. Летим над нею — оглаженные, но узкие гребни, рядом равнина, — и самолет бросает вверх и вниз потоком теплого воздуха. Только успеваешь упереться плечом в борт кабины — как скользим уже в другую сторону. Концы крыльев непрестанно трепещут — вибрируют: они без всяких подкосов и покоятся на внутреннем скелете, ланжеронах.

Часы начинают меня беспокоить — встречный ветер вызывает изрядное запоздание, и роковые 5 ч. 10 м. уже истекли: мы идем за счет навигационного запаса. Теперь кажется, что самолет ползет слишком медленно. Когда же наконец Канчаланский залив? Медленно ползут минуты — проходит однообразная стена Золотого хребта, изгибы речек Волчьей, Скорбутной. Вот наконец холм комбината, а за ним и сам комбинат. Мы опоздали на 40 минут, но навигационный запас еще остался. Это был единственный случай, когда я привел самолет с опозданием — потом я научился располагать маршрут так, что несмотря на ветер, мы возвращались в назначенное время.

20 ПОЛЕТЫ ИЗ КРЕПОСТИ

Казалось, для нас не остается никакой надежды.

Я видел по лицам товарищей что они ожидают смерти.

Эдгар По.

Погода обещает быть хорошей и завтра надо скорее перейти в дальнюю нашу базу, в Крепость. И одновременно надо отправить одну партию горючего в Чекаево и вторую в Крепость. Мы используем его потом, в конце работы.

С горючим поедет Э. Яцыно, он организует базу в Чекаеве и будет там ждать нас. Только сегодня, через две недели после прихода парохода, удалось получить с него груз, поэтому ночь проходит в лихорадочной подготовке и распределении продовольствия по базам. Зато завтра мы имеем удовольствие видеть, при нашем отлете, катер кооперативного союза "Интеграл", который через несколько минут пойдет с кунгасами, в том числе и с маленьким кунгасом "Аэроарктик", на котором лежат бочки с нашим горючим. Гордое имя—это остаток прошлого: кунгас когда то в виде кавасаки (моторный катер японского типа с мотором, поставленным на простой баркас) был привезен сюда в 1931 г. экспедицией Арктического института, затем продан Окрисполкому. Новые хозяева сняли с него мотор, поставили па другой катер, выломали палубу — и теперь "Аэроарктик" возит рыбу и бочки.

 Перелет сегодня очень хорош—ясное небо, нет ветра, и мы можем лететь по новому пути, прямо из Чекаева пересечь горы на запад. До Крепости доходим точно по прокладке, в 2 ч. 26 м. Но нужно слетать сначала в Маркове — мы забыли взять с собой чайник и котелок и следует бросить записку Призанту, чтобы он прислал свои.

Куканов делает очень эффектный налет на Марково — снизившись с высоты 600 м прямо к селу, он круто виражит, почти касаясь крылом кустов—они клонятся от ветра—и на высоте 25–30 м летит над домами. Снизу, наверно, страшно, когда такая громадина с быстротой урагана бросается на дома—и марковцы были потрясены. Одна женщина бросилась даже в баню, и заперлась там—в надежде, что баня прочнее, чем изба.

Салищев бросает дощечку с флагом, на ней записка. Снизу машут чем попало—повидимому собственной одеждой, — и мы улетаем в Крепость.

Крепость—тихое, прелестное место. Тем более прелестное, что почти нет комаров и мошек, которыми нас так пугали: в этом году, оказывается, неурожай на комаров.

 Здесь спокойно, тепло, тихо, но население с прошлого раза увеличилось: у берега стоит лодка и навстречу нам выбегают ее хозяева—три ламута, на лицах которых под обычным восточным бесстрастием нельзя открыть признаков волнения: а ведь они кроме катера, не видали никаких других машин.

Ламуты помогают нам закрепить самолет, пьют с нами чай, и с наивным любопытством осматривают все странные предметы, имеющие отношение к самолету. Они приехали за продуктами, привезли партию лыж для сдачи в кооператив и теперь собираются плыть в Марково. Вечером приезжает посланный от Сельсовета, который привозит нам гостинцы от Призанта — рыбу и хлеб, и заказанные чайник и котел. Ламуты уезжают вместе с ним и мы остаемся одни.

Следующий день—дождь, ветер, низкие тучи. Приходится сидеть и наслаждаться спокойствием Крепости. Никого нет — только полевки, смешные бурые мыши с коротеньким хвостиком, юркают иногда под брезент, к штабелям муки, да суслик в серой шубке недоверчиво выглядывает из-под настила: ему надо пробраться с фуражировки домой, под береговой обрыв.

 Мы поставили палатку, прикрепив ее к стропилам одного из амбаров. Амбары закрыты условно—или дверь приперта палкой, или пробой закреплен сломанным замком. Но этого достаточно—никто не возьмет. Все равно "места" чаю, каждое по 80 кирпичей в циновках, лежат открыто, высовываясь из под брезента, а рядом зеленеет штабель подмокшей американской крупчатки.

На следующий день, 8 августа, мы начинаем полеты.

Из Крепости мы должны были захватить район на юг и запад, до истоков р. Пенжиной, впадающей в Пенжинскую губу, и pp. Большого и Малого Анюев, притоков Колымы. Для этого мы расположили полеты веерообразно—и начали с южного, в зависимости от облачности.

Полет к Пенжиной начался с недоразумения — мы хотели пройти прямо к селению Пенжино, но несмотря на все расчеты, на учет силы ветра, магнитного склонения, девиации—самолет, идя по намеченному курсу, уклонялся все более и более влево, почти выходя в широкую долину Майна. Это меня, конечно, сильно волновало — все вычисления сделаны правильно, и все же надо изменить курс. И я постепенно прибавлял: вместо 200°—210, потом 220, 230,—и только дав курс 250 смог выйти в долину Пенжиной, но уже ниже селения.

Странный вид имеет с большой высоты долина Пенжиной—обширная равнина, а по ней узкая полоса почти черного леса, и желтые галечники реки, дробящейся без конца. А по равнине—большие озера прямоугольной формы, старые знакомые—их мы видели в прошлом году в Ямской губе вблизи моря. Значит и здесь море проникало до гор, вверх по долине, за сотни километров.