Bandy Sholtes - Фрики Европы, или Экспедиция за вином. Полудорожный роман Страница 5

Почтальонша жила одна, дома ее не было. Нигде ее не было, никто не видел. Но нашли ее велосипед – в кустах, в болоте. Ограбили и убили? Ведь она везла два миллиона форинтов. Да, но где труп? Начались поиски по всей стране. И через три недели тётю нашли – на курорте. Отели, спа-салоны, джакузи, массаж, педикюры-шмедикюры, шопинг, платья, туфли, рестораны и шампанское. Осталось при ней тысяч триста. Когда почтальоншу поймали, разрешили даже интервью журналистам дать. Я тоже его видел по телевизору.

– Я не хотела ничего плохого, просто хотелось немного повеселиться… Ну всё время то денег нет, то времени. А тогда везла пенсию и подумала – ну а что, я не имею права раз в жизни пожить для себя? Но я думала, что меня не найдут.

– А что вы собирались делать, когда деньги закончатся?

– Об этом я и думать не хотела…

Посадили ее, но не надолго.

Напротив спит смуглая лёгкая девушка. Может, и не лёгкая, но чёрные лосины, короткий полушубок, серьги диаметром с грейпфрут и агрессивный садомазомакияж говорят, что всё-таки не исключено.

Раз такое дело, почему не отвлечься от книги и подсолнухов. И думаю – если б я предложил пассажирам всего вагона жестоко пошутить, приставив к губам спящей что-то членоподобное, мокрый рот дельфина, например, – интересно, сколько пассажиров согласилось бы поучаствовать? А сколько бы осудило мои действия? Сколько бы притворилось, что не замечают? Только не говорите, что вам в голову никогда не приходят дурацкие мысли. Поезд, он как бы провоцирует.

Но вообще-то на вопросах статистики – сколько того, а сколько этого – зависать не хочется. Это условно-ложная наука. Врёт она. Человеческий фактор в ней участвует не в меньшей мере, чем в искусствоведении. И девка спящая врёт. Нет, она спит, но заговори она – соврала бы, по серьгам и лосинам видно.

Вот кто тут не врёт – это поляк средних лет, сидящий возле неё. Пузико, жилеточка, часики, кроссовочки. Полчаса по телефону трындит. Тридцать три процента его слов: tak, tak, tak, tak. И видно, что не врёт. А я снова за проценты. Сам же говорю – условно-ложная наука. Вру хуже садомакияжной девушки. Хрен с ними всеми. Съемка я лучше бутерброд. На этот раз с мясом. Рот дельфина с язычком.

«…шёл я по Дэйм-Стрит и высмотрел…» Вы заметили, как много топонимов в англоязычной литературе? Традиция явно из разговорного языка. Типа как сообщать читателю, на запад или на восток свернул герой романа. Вроде название улицы и не имеет значения, а всё же какую-то атмосферу создаёт. Мелочь, а влияет. Хотя вот начни я, допустим, названия будапештских улиц вплетать, будет не совсем то. Англоязычным легче, могут писать, как хочется. Суки.

Девушка проснулась и вышла, а напротив меня сел двоюродный брат Джорджа Клуни. Ну, не родной, это точно. Его вид меня успокоил и я задремал.

Заметили, как трудно в транспорте определить, сколько времени ты спал? Хотя не глядя на часы, это всюду трудно. Вообще-то какая разница?

Я знаю человека, который всю жизнь искал приятную кафешку. Где классно пить кофе, где интерьер, музыка, вид из окна, мебель, вкус кофе и цена – всё чтоб идеально. Даже погода. Искал он, в общем, искал… Нет, не скажу, что так и не нашёл. Но за всю жизнь нашёл, кажется, семь таких кафе. Семь кафе за тридцать лет. Хотя семь или семнадцать – невелика разница.

Что ж, это лучше, чем ничего. На планете есть много людей, которые даже в кафе ни разу не были, не то что в идеальном с хорошими ценами. Но странно то, что я не вру, такой человек существует. И странно, что я так и не понял – стал он от этого счастливее или нет.

Вот и Будапешт. Люблю этот город. Я был тут сто раз. Не образно, типа – «да я там сто раз бывал», – а реально. Подсчитал как-то, не менее ста раз. Учился тут даже год, в аспирантуре, прикинь. Ездил на пары каждый вторник. Однажды была такая подача, ехал домой вечером. А я тогда увлекся немножко фотографией. Потому что американский кодак дали на неделю попользоваться. Пленочная мыльница, но я не знал, что это мыльница, мыльницы только начали появляться, 96 год, кажись.

Еду в сидячем купе, а со мной бабушка напротив. Нас двое, я молодой, мыльница карман жжет. Думаю, я ж каждую неделю в этих поездах мотаюсь, надо это дело запечатлеть. Забегая наперед, скажу, что о селфи я тогда ничего не знал. И говорю бабушке по-венгерски:

– Будьте добры, уважаемая леди, можете меня сфотографировать?

А она отвечает:

– Да я бы с удовольствием, дорогой мой, но у меня нет фотоаппарата.

Ладно, выходим в город.

Какой тяжёлый рюкзак. У того цыгана не было шансов. Без кравчучки точно не было.

Иду по улице. Вижу двух смеющихся негритянок с детской коляской. И группу старых одинаковых итальянцев. И одну мокрую от слёз, ревущую прямо в телефон, толстую девушку без макияжа. Хорошо, что она не накрасилась, все пигменты бы щас стекали струями по подбородку. Большой город это движуха, чувак.

И вот я у Бозила. Он художник. Очень классный художник. Мы знакомы ещё с девяностых. Попадал к нему, пьяный, в мастерскую пару раз, на ночёвку. Ну и пошло-поехало.

Мастерская была весёлая, там головы пиратов делали, размером с грузовик, и даже рояли палили. Прямо от двери мастерской можно было удочку в Дунай закидывать. Вот только удочек там не было – у художников рыбачить плохо получается. Я, во всяком случае, не видел, чтоб они там рыбу ловили.

Но от пиратских заказов Бозил давно отказался, только живопись, только хардкор.

И вот мы сидим, и Бозил спрашивает:

– Чувак, куда ты сигареты спрятал? Мы полную перестановку в квартире делали, а сигарет не нашли.

– Ну, приграничные жители все владеют некоторыми навыками контрабанды, – отвечаю.

Последние разы, когда бывал у Бозила, я оставлял у него дома сигареты, которые не успел скурить – не везти же домой, в следующий приезд пригодятся. Он не возражал, но просил спрятать, чтоб они с женой случайно их не скурили.

А что там прятать – берёшь два тома Мишеля Уэльбека с полки, суёшь винстон к стене, а книги пихаешь обратно. И получилось так, что книжная полка была единственным в трёхкомнатной квартире куском мебели, который не тронули во время перестановки.

Значит, на этот раз бросить курить не выйдет.

Болтаем. Взрослые – хитрые. Чтоб не думать о никотиновых наших зависимостях, подняли тему «как-вредно-детям-много-сидеть-за-компьютером». Детям ведь нельзя вести вредный образ жизни, по статусу не полагается. Они должны вырасти здоровыми, чтоб в шестнадцать лет, с хорошим запасом прочности начать страдать вредной хернёй и дурацкими зависимостями.

А я жую последний свой дорожный бутерброд и две груши у Бозила на кухне. Не выбрасывать же. Вот не знаю – почему в поезде всё вкуснее?

Вечером я стал одним из участников видеоинсталляции Бозила. Для его будущей выставки. «Актёры» по одному садятся перед камерой и отвечают на три вопроса художника. Фишка в том, что отвечать нужно без слов: мимика, жесты, знаки, гримасы – всё что угодно, но без звуков. Вопросы наперёд неизвестны. Мне попались такие:

– Bandy, ты доволен своей жизнью?

– В чём, по-твоему, счастье?

– Bandy, ты любишь себя?

Я старался отвечать честно. Пожимал плечами на первые два, а на последний кивнул, но показал пальцами кавычки. Бозил был доволен, и мы пошли на пиво в кабак «Kiadó», что переводится как «издательство» или «сдаётся». Он с друзьями там каждый вторник встречается. Прекрасный день для встречи – вторники всегда никакие, ни туда ни сюда. Вторник такой же, как воскресенье, только рабочий день.

Заказал себе fröccs – в Венгрии есть древняя традиция пить вино с содовой, хотя мне больше нравится называть ее сифонная вода. Пьют в любых пропорциях – от сто грамм вина+четыреста грамм воды, до четыреста грамм вина+сто грамм содовой. Экономически рестораторам это не сильно выгодно, так как с пол-литровым фрёччем можно и час просидеть. Но против традиции не попрёшь. С таранью пиво тоже медленнее идёт.

На всю стену бара – портрет венгерской актрисы Psota Irén.

– Послушайте, а она ещё живёт, эта Psota Irén? – спросил я.

– Да вроде живая…

– Ей же, наверное, лет девяносто уже.

– Где-то так. А что?

Запомнилась мне она в восьмидесятых, когда совсем пацаном смотрел её сольное шоу, монолог по венгерскому ТВ. Она уже тогда была старой. А мои родители при совке выписывали венгерские газеты и журналы. В программе телепередач на неделю писали возрастной ценз. До 14, до 16 и очень редко до 18 лет. Ну и все программы и фильмы с такими циферками я старался посмотреть. Пытался. Что не всегда удавалось, родители следили за этим, они ж росли без телевизора и свято верили, что если тебе 13, то ни в коем случае нельзя смотреть передачи «до 14». Или в пятнадцать лет смотреть «до 16». А я тоже верил, но не свято.