Владимир Бобров - 1001 день в Рио-де-Жанейро Страница 52

Из сотен судов, проходящих на виду у острова за неделю, только одно приближается к его каменному берегу. Это катер министерства. Его встречает все население. На берег свозят продовольствие, письма и новости — те, которые еще не успели дойти по радио и телевидению.

За тысячелетия своего существования палимый солнцем и полосуемый ливнями гранит успел густо зарасти бананами, кокосовыми пальмами, кактусами и другой, жадной до солнца, влаги и жизни тропической зеленью.

Здесь нет школы, и полтора десятка юных бразильцев — дети служащих маяка — овладевают житейской премудростью вдали от школьных парт. Их учителя — море и звезды. А вопли сотен чаек, альбатросов и других пернатых, облюбовавших остров под жилье, почти ничем не отличаются от столь привычных уху бразильцев криков завсегдатаев бесчисленных баров. Но чайки — это птицы, а люди — это люди. И ребятишки с острова Раза когда-нибудь непременно покинут свое гнездо. Им невдомек, что о жизни служителя маяка мечтал Эйнштейн. Кто знает, кем станут эти ребята, пройдя бетонные ущелья города, наполненные смрадом выхлопных газов, несправедливостью и борьбой.

Но с уверенностью можно сказать: многие из них когда-нибудь потом, после десятилетий надежд, исканий и потерь, вернутся сюда, на берег Копакабаны, Ипанемы или Леблона, и будут следить за вспышками родного маяка.

Белый… белый… красный. Может быть, со жгучей тоской, может быть, с нежной грустью, но вспомнят они о своем оставленном рае.

А пока эти чумазые наследники Гаринчи и Пеле гоняют на утоптанной площадке футбольный мяч — неофициальный герб Бразилии. А в это время их отцы чистят и моют стекло фонаря в тысячи свечей, который вспыхнул впервые вечером 31 июля 1829 года, освободив Хунту торговли, сельского хозяйства, фабрик и мореплавания от ежевечернего разжигания костров на острове для ориентировки кораблей. Правда, тогда фонарь не вмещал в себя 1000 свечей. Скорее всего это была большая керосиновая лампа, однако достаточно яркая. Иначе ее свет не сумел бы дойти до нас сквозь полтора столетия.

Над городом давным-давно ночь. Пора возвращаться. Мы направляемся к дому. За спиной, тяжко вздыхая, ворочается прибой. Все глуше, глуше и, как нам кажется, жалобнее. Прежде чем завернуть за угол, мы еще раз оборачиваемся. И невидимая рука трижды салютует нам ослепительным клинком.

Белый. Белый. Красный.

Прощай, Рио!

Вечер. Мы проходим маленькой улицей Рита Лудольф, по которой проходили сотни раз. Все как обычно. Портейро моют мыльной пеной черно-белый тротуар против своих подъездов. Вокруг газетного киоска толпятся прохожие. Людно у прилавков «бобса». Мальчишки-продавцы снуют от плиты к стойке, от стойки к холодильнику, шатаются от усталости и улыбаются покупателям. На перекрестке ватага ребят гоняет по мостовой консервную банку, заглушая воплями ее грохот. Все знакомо и привычно. Сторож нашего дома Педро торжественно приветствует нас, и мы так же торжественно отвечаем на его приветствие. Все как всегда. Но всегда мы спешим. Мы всегда спешим, а сегодня спешить не надо. Наши чемоданы уложены, документы выправлены, деньги израсходованы. За нами должны заехать. Неприятное состояние ожидания. Мы слоняемся по пустой квартире, ставшей сразу неуютной и чужой. Выходим на балкон. Темно. Только черное небо. И прямо над нами семь ярких звезд Южного Креста.

Машина идет вдоль берега. Леблон, Ипанема, Арпоадор. Старожилы хорошо помнят то недалекое время, когда на месте современных фешенебельных зданий здесь расстилались бесконечные болота, заросшие густым тростником. Океана не видно, лишь время от времени, нарушая монотонное шуршание шин, доносится его глухое рокотание, а дыхание ветра пропитано запахом соли. Завтра с рассветом сюда придет команда ребят с сурфами ловить гребни волн. Досадно, что мы так и не попробовали себя в этом искусстве.

Прощай, Рио!

Поворачиваем налево. Проезжаем высокий, усыпанный электрическими лампочками крест. Это ворота порта Копакабана. Свет фар упирается в серебристую полосу воды. Она ширится, растет, приближается и падает, споткнувшись о невидимое препятствие. И влажный ветер доносит глухой вздох рухнувшей стены прибоя. Вот так же, наверное, вставали и рушились волны в ночь на 5 июля 1922 года, когда 18 молодых офицеров форта во главе с лейтенантом Сикейро Кампосом, верные долгу защиты чести, достоинства и уважения нации, взвили знамя восстания против «деспотической тирании».

Подъезд гостиницы «Трокадеро». Наше первое пристанище. Это было почти три года тому назад! Надо полагать, что стоимость номеров возросла за этот период процентов на тридцать. Копакабана живет своей ночной жизнью. Ярко освещены бары, рестораны, кафе, пивные. Звенит музыка… Океан остается сзади. Грохочет туннель. И еще один туннель. Машина, набирая скорость, несется по широкой так называемой скоростной трассе. Теперь слева черное зеркало Гуанабары. Смутно улавливаются очертания Сахарной Головы с огоньками ресторана на макушке.

Район Ботафого, район Фламенго. На небольшом холме в лучах прожекторов белое, легкое, необычайно изящное здание церкви «Глория» в окружении пальм. Высоченные столбы фонарей. Параллельно нам, почти касаясь воды, летит самолет. Это аэропорт Сантос-Дюмон. Внутренние авиалинии. Выезжаем на длинную и широкую эстакаду. Под нами огни причалов. Отсюда уходят паромы на Нитерой — столицу соседнего штата Рио-де-Жанейро и баркасы на остров Пакиту. Показался и растаял светящийся шестигранник самого старого ресторана — «Алмамар» (старые традиции — новые цены), в котором нам так и не удалось побывать. В ноздри ударяет резкий запах испорченной рыбы. Это пункт приемки улова рыбаков. Здесь же биржа труда матросов, а дальше бесчисленные огни судов, стоящих на рейде. Грузная громада кафедрального собора. Круглая площадь Мауа и сплошная стена портовых складов. Стеклянные кубы междугородной станции. Отсюда каждые пять минут отправляются машины во все районы страны. Сворачиваем с оживленной автострады Рио — Сан-Паулу. Город остается сзади. Дорога. Фонари. Тишина. Но это длится недолго. Вот показалось зарево огней. Остров Губернаторский, аэропорт Галиао.

Моторы воют на самых высоких нотах. «Боинг» трясется мелкой дрожью, срывается с тормозов и мчится по бетонной дорожке. Легкий толчок, и земля остается внизу.

В круглых иллюминаторах «Боинга» переливающаяся россыпь золотых огней чудесного города. Постепенно она тускнеет, превращается в редкие пунктиры, потом в отдельные точки и исчезает.

Для нас навсегда.