Александр Дьячков-Тарасов - Тимур на Кавказе Страница 6

В помещении было мрачно, душно. Стояло зловоние. На земле под потолочной отдушиной жарко горел костёр, и несколько женщин что-то варили в котлах. В темноте чуялась большая толпа. Когда мои глаза привыкли к мраку, я увидел множество женщин, молодых и старых; они сидели и бродили между нарами. Нары шли в три ряда. Это были ужасные сооружения: четыре толстые кола с развилками; на них лежали две жерди, соединённые плетнём из орешника; сверху лежал тонкий слой папоротника. И все — ни изголовья, ни покрышки.

Я потрогал рукой твёрдость постели, нащупал остроту сучьев через папоротник и понял, почему мало женщин лежало на нарах. Я подошёл к одной из лежавших. Это была довольно тучная, средних лет татарка. Глаза её были закрыты. Грудь высоко поднималась и опускалась. Она была больна. Молодая сероглазая славянка клала ей на голову мокрую тряпку, которую мочила тут же в глиняном сосуде.

— Лихорадка! — сказал мне хозяин сарая, старый византиец с лукавыми глазами. Он боком прошёл мимо меня в узком проходе между нарами и исчез в темноте.

Через минуту он возвратился, держа за руку высокую черноволосую девушку. Аскалони приказал ему по очереди приводить на свет «жемчужин сарая», как хотел сострить Чезаре. Это была «кабертай» (кабардинка). Она была в грязной рубахе, шальварах и чёрном, изорванном, по-видимому, в борьбе «бешмете». Грек бросил её руку. Девушка стояла неподвижно, опустив глаза в землю. Плоская её грудь тяжело дышала. Я заметил: её мизинец на опущенной, как плеть, руке, вздрагивал.

— Кто она? — спросил Чезаре.

— Кабертай! Семнадцать лет! — прошепелявил грек: у него не было передних зубов. — Недорого.

— Ты плохой купец! Кто же товар в коробке показывает? — сказал, смеясь, Аскалони.

Византиец понял. Поклонился нам и что-то сказал девушке на её родном языке. Та опустилась на землю и осталась неподвижной в таком положении.

Грек в бешенстве ударил её острым носком в бок так, что тело качнулось. Девушка стала раздеваться. Не дожидаясь её, он исчез опять в темноте. Задушевный крик, — и грек тащил за собой новую жертву. Девушка упиралась. Закрыв лицо одной рукой, другой она придерживала на груди чистое белое покрывало, отороченное золотистой шёлковой бахромой. Сильной хваткой грек сорвал покрывало. Девушка ахнула и повернулась к нам спиной.

Орус (русская), — промямлил работорговец.

— Красиво сложена, — заметил Чезаре. — Сколько просишь?

— Триста цехинов, — отвечал ромей. Он в то же время ловко обвязал покрывалом бедра девушки и сильным рывком за руку повернул её к нам лицом. Ей на лоб упала волна густых золотистых длинных волос. Купец отбросил их назад. Перед нами было милое девичье лицо. Маленький вздёрнутый носик, пухлые детские губки. Крупные слёзы дрожали на щеках, пылающих, как розовые веронские яблоки.

— Шестнадцать лет, — прошамкал купец.

— Следующую, — приказал Аскалони.

Грек слегка толкнул девушку в сторону: что-то сказал ей по-славянски. Она убежала.

Первой своей жертве, которая почти разделась, он тоже что-то буркнул, как собаке, и та поспешно стала напяливать на своё исхудавшее тело рубаху. Ромей низко нам кланялся и приглашал к выходу. Мы вышли.

Я радостно потянул в грудь свежий морской воздух. Грек подошёл к запертому сарайчику. Отпер его. Крикнул кого-то. На зов выбежала из большого сарая высокая худая старуха и поспешила к греку. Тот что-то ей сказал, и она исчезла в сарайчике. Прошло минуты две-три; слышим: старуха что-то крикнула. Ромей издали нам поклонился и знаками пригласил нас. Мы вошли. В сарае была ночь. Старый черт распахнул вторую половинку дверей ворот, и свет ударил в мраморный профиль. Это не был мёртвый мрамор: из-под тонких бархатных бровей, из-за длинных лучистых ресниц на нас смотрели два больших чёрных, как ночь, глаза, полных злобы. Тонкие ноздри прямого, как стрела, носа вздрагивали. Обе руки судорожно сжимали колени, закрытые, как и всё тело, уже знакомым нам белым покрывалом

— Зихийка! Темиргой[42]! — торжественно сказал грек, и, как фокусник, сдёрнув покрывало, толчком в спину заставил вскочить обнажённую, как медицейская Венера, горянку.

Толпа одобрительно зацокала и замолчала, не спуская глаз с девушки. Старуха ловко набросила на несчастную покрывало и, полуобняв её, увела в темноту сарайчика, оттуда послышались рыдания и уговаривающий шёпот Мы вышли Старик вернулся тут же.

— Сколько? — спросил Чезаре.

— Семьсот цехинов, — со вздохом, будто продешевил, прошептал лысый дьявол, пытливо поглядывая в глаза генуэзца.

Чезаре велел девушку привести на судно и там получить от казначея по записке деньги.

— Хорошая служанка будет у моих сестёр, — сказал Чезаре, обращаясь к префекту.

Наш трапезондский грек хихикнул.

По просьбе малограмотного Чезаре я написал требуемую записку и отдал продавцу. Тот отозвал в сторону префекта и что-то ему зашептал. Мы все стояли в тени вековой липы, любимого дерева абазгов. Разговоры шли о зихийке. Вижу: префект одобрительно кивнул головой и подошёл к Чезаре. Оказалось, что грек предлагал купить уже знакомую нам старуху: он говорил, что старуха из того же племени, что и зихийка; что она имеет большое влияние на девушку; что бедная девушка может что-нибудь сделать над собой, не выдержит: она очень горда.

Чезаре молча слушал, затем спросил:

— Девушка княжеская дочь?

— Нет, уорк, свободная.

— Откуда же у неё эта гордость?

— Все темиргои гордецы, трудно с ними, — огорчённо сказал старый работорговец.

Префект подтвердил слова грека, и старая зихийка была куплена за 80 цехинов. К удовольствию се хозяина: уже год прошёл, и старуху никто не покупал. Ромей позвал её и объявил ей, кто её купил и для чего. Бедная женщина оживилась, вскочила и опрометью бросилась в сарайчик и что-то кричала там. Из соседних сараев на эти крики выскочила толпа женщин и мужчин.

Работорговец разболтался: старуха хорошая, работящая. Она очень любит эту девку и боится, что та без неё умрёт. «Я тебе, рыцарь, дело говорил», прибавил он: «без этой дуэньи эта девка повесилась бы: она всё не может забыть отца, всё о нём думает и говорит. Говорят, этот старик — знаменитый наездник. Он убил брата ногайского князя; тот отомстил ему: украл эту девку и продал в рабство».

В соседнем сарае были мужчины. Чезаре отобрал восемь русов с Итиля[43]. Рабы были очень худы; пищу им давали скудную: ранним утром и на закате варили просяную кашу, изредка бобы, и больше ничего — ни сыру, ни рыбы, ни мяса, ни вина, хотя последнее здесь так дёшево, что воды здесь почти не пьют. Один лохматый старик, по-видимому, «рус», жадно совал в рот кашу, ложку за ложкой, и не обращал на нас никакого внимания. Так косматый лев, старый обитатель железной клетки, грызёт молча кость и не смотрит на назойливую толпу зевак.