Наталия Чайкина Варгас - Чунтэ – демон джунглей Страница 7

Освальдо замолчал. Мне предстала минута на осознание его слов. Великих, прекрасных и простых слов о том, кто такой человек. Страх? Я вспомнила одну из своих соседок по коммуналке. Она свято верила в то, что кто-то, колдун или ведьма, целенаправленно изводит её. Но это был всего лишь её сын, подсыпавший слабительных ей в суп, подливавший мочу в кипятильник и подпиливающий ножки стульев. Он питался страхом матери, ибо та была по сути сильным человеком, а он – гадким толстым бездельником. Он разрушал её волю. Подчинял ложным сочувствуем. Унижал с наглой убеждённостью. Как его звали я забыла. Детали расплылись в моей памяти. Но только ужас на лице женщины и то напряжение с каким она выходила из своей маленькой комнатки в тесный коридор запечатлелись в мимолётных картинках прошлого.

– Значит шаман не подвержен страху. – Заключила я.

Освальдо улыбнулся. Он был рад увидеть во мне искру просветления. В этот самый момент что-то скрепилось между нами, что-то образовалось. Доверие? Нет. Это было нечто большее. Мне стало легче. Просто свободнее от осознания того, что мой собеседник видит во мне… тайну мироздания.

– Шаман ищет магические растения как на горе Чапарри, так и на Янаванге. – Продолжал шаман. – Только эти две горы хранят в себе самые великие силы. Но они непреодолимы и опасны, а посему шаман ждёт, когда придёт время сна.

– Сна?

– Всё во Вселенной нуждается в отдыхе, донья Натали. – Рассмеялся на мой вопрос Освальдо. – Горы тоже спят. В эти часы, по ним надо ступать очень тихо…

От этих слов, в моем воображении пронёсся вихрь странных образов. Вот шаман крадётся в скалах прижимаясь брюхом к сухому мху. Ни тебе ударов в бубен, ни заунывных песен, ни свистулек, ни бубенцов… Птицы спят, горные козы застыли на склонах… и только тень шамана тянется по холодному лицу ущелья…

– Для шамана это время медитации. – Ворвался голос Освальдо в мои волнующие соображения. – Шаман проникается спокойствием гор и открывает себя их внутреннему миру.

– «Открывает»? Как?

– Он засыпает, донья Натали. Вы что-нибудь слышали о сомнамбулизме?

– Хождение во сне.

– Верно. Горный дух, демон джунглей, по имени Чунтэ, овладевает шаманом и ведёт его к тайным местам. Когда дух отпускает шамана, он пробуждается у того места, на котором произрастает то, что ему требовалось. Всего одно растение, которое он, пребывая в благовейном спокойствии, несёт к ритуальному алтарю…

– Но как шаман указывает горным духам на то, что он ищет? – Не выдержала я.

– Сеньора, шаман – это не повар. Он не знает, что ищет.

При всех усилия не усмехнуться, я всё же расплылась в улыбке. Смущённой и глупой.

– Значит шаман ситуацию не контролирует? – попыталась вывести заключение я. – Только гора знает… Дух. Демон… Чунтэ. А почему он показывает на всего одно растение? А что за алтарь такой? Он тоже в горах?

Освальдо промолчал. Мы спускались в низину и лес разрастался, густел. Наши размытые силуэты слились с окружающим нас кустарником. Холодало. Звуки становились глуше, менее отчётливыми. Это успокаивало в кромешной темноте. Путешествовали ли вы когда-нибудь в ущельях гор поздним вечером? Спутников можно только «чувствовать». Топот копыт, перезвон котелков в кухонных мешках, запах потных спин и пыли. Лишь впереди, в шагах в двадцати, плясал огонёк светильника. Это огромный Фернандо шёл впереди, освещая путь.

– Я помогу вам кое-что понять о горах. – Вдруг услышала я голос Освальдо. Неизвестно каким образом, но он оказался позади меня. – Например, существует не мало легенд о Вазкаране. О горе-убийце.

– Она тоже связана с шаманами?

– Она связана с тем, что здесь называют отношениями с горными духами. С самым великим из них. С Апу. «Покровителями».

Освальдо пустил своего коня рядом с моим мулом неспешным ходом. Печально проблёскивающий заход и рассеяно-красный свет последних лучей солнца располагали меня к разговорам на «легендарные» темы.

– Это не просто легенда, но легенда, основанная на трагическом факте. – Начал Освальдо. – Итак, жили были люди в небольшом городке у подножья большой горы Вазкарáн. Они чтили праздники предков и посещали их на кладбище в древний праздник мёртвых. Все эти ритуалы относились к прекрасной горе, в которую, как верили жители, уходили души умерших.

Но в тот год погода выдалась жаркой и молодёжь возомнила, что им лучше остаться в домах. Старики долго ворчали о пренебрежении к памяти предков, но те напомнили им о том, что ежели все люди уйдут из города на кладбище, то найдутся бездельники, кои могут взяться за ограбление домов. Старики наконец согласились, а молодёжь решила: зачем старикам в такую жару тащить в горы детей, ежели они за ними присмотреть дома смогут? В городе остались и дети… В тот день произошла катастрофа. С Вазкарана сошла снежная лавина невероятной величины и погребла под собой всех, кто был в том городе. В живых остались только те, кто ушёл на кладбище…

Последний час пути я молча переварила легенду.

– Надо будет наведаться в те края… – Наконец, выдавила я. – В ту пустыню, в Ламбайеке.

– А мы собственно и двигаемся в том направлении.

Гостиница

Через час с лишком мы добрались до нового лагеря. Надо сказать, что езда на муле тренирует мышцы спины настолько сильно, что, оказавшись на твёрдой почве с ужасом понимаешь насколько атрофировались ноги… Они не сгибались! Ребятам пришлось довести меня до костра, медленно и со всеми предосторожностями, словно я передвигалась на хрустальных ходулях.

Энрике, предводитель группы, невысокий, но очень широкий в плечах человек, с впечатляющим шрамом над левой бровью, оказался до странности молчаливым и встретил нас лишь несколькими словами приветствия. Это удивило меня. Я осыпала его вопросами о том, о чём он всегда любил поговорить. О новых находках. Но тот сделал вид, что ничего не слышит.

– Что приключилось? – киваю я пастуху Потаю.

– Не знаю, сеньора, – пожал тот плечами, – полчаса назад сеньор Энрике отошёл вон туда, к руинам. С тех пор, как вернулся, угрюмо молчит… будто злого духа встретил!

Злого духа? Тоже ничего… Я перебросила внимание на Ийю. Она уселась рядом с пастухом, шустро разложила взятые с собой вещи, живо с ним заговорила. Тот поглядывал на упомянутые им руины. Разговор шёл о них, при чём они прекрасно знали эти места и явно беспокоились. От чего? Надо бы осмотреться, но сейчас темно. Даже подойдя к разрушенному строению вплотную, я смогла рассмотреть только лишь дверной проём. Но по его виду можно было сразу сказать, что развалины древние. Только в древности строители так аккуратно закругляли углы, а проёмы дверей и окон делали трапециевидными.

– Говорят, это была гостиница. – Поспешил с историей руин Хосе. – Постоялый двор для гонцов древних Инков.

– Тумбэ. – Догадалась я. – «Место отдыха».

– Да. Кто-то это место «дорогой в Колорадо» называл, ибо здесь испанцы много бегали в поисках золота… да все пропали без вести.

Ну конечно! Гонцов империи Инков называли «часки» и именно для них строились дороги и постоялые дворы. Они проделывали путь от самой северной точки Перу до южных границ современного Чили бегом, неся не только почту, связки кипу, но и редкие экземпляры растений и даже свежую еду. Несколько тысяч километров на ногах!

– Значит, здесь была некая цивилизация, ежели часки пересекали эту местность столь часто. – Вслух принялась раздумывать я. Хосе согласно кивнул, встал и направился «за угол» коим служила маленькая комнатка с дырой в той самой гостинице. Эдакий допотопный туалет весьма близкий по конструктивному замыслу с нашими «отхожими домиками» в деревнях. Правда потолков в подобных местах не строили, а в стороне можно было заметить остатки сосуда для воды и… плоских камешков. Это «устройство» служило гигиенической бумагой. Прямо как в древней Греции! Надо сказать, что и название Тумбэ, напоминало мне греческое «Тумбос» – могильный камень. Не знаю, как у остальных, но это сочетание отбило у меня всякую охоту справлять нужду в древней уборной.

Я заняла своё место у костра, поёрзала, устроилась на толстом пончо. До рассвета оставалось несколько часов и в лагере готовились ко сну. Кабальерос суетились у палаток и спальных мешков. Лишь Фернандо с привычной вдумчивостью начищал крепкую мачете, неприветливо поглядывая в сторону индеанки с пастухом. Те сидели по-турецки, спиной к лагерю, тихо и тревожно переговариваясь.

Помедитировав у огня, я снова взялась за карандаш и медленно вывела:

«Истоки мистической природы человека лежат глубже даты основания христианства и вычёркивание языческого на него влияния правильнее будет считать не забывчивостью, а неблагодарностью. Посему считаю своим долгом выразить мнение о некоторых верованиях и поистине мистических способах общения с потусторонним миром коими богаты местные традиции…»