Альбион и тайна времени - Васильева Лариса Николаевна Страница 8

Мои дорогие друзья молча переглянулись, но не сказали ни слова. В одну минуту один из них смахнул себе в тарелку содержимое одной вазочки, другой — другой, а пятому и шестому вообще не досталось. В полной тишине, подняв полную рюмку над пустой тарелкой, шестой мой гость сказал:

— Слушай, там у вас, в Англии, конечно, кризис, мы понимаем, жрать нечего. Но сейчас мы все, слава богу, дома. Посему позволь нам сбегать за угол в магазин «Комсомолец», там выбор неважный, да и поздно уже, но кусок колбасы и несколько банок консервов всегда найдется.

Я счастливо расхохоталась и бросилась на кухню за спрятанными там бесчисленными яствами.

Жизнь вошла в свои берега.

Лицо Лондона

Прежде чем увидеть что-то или кого-то, человек обычно пытается представить себе кого-то или что-то. Всегда ли представления совпадают с реальностью?

Я не могу сказать, в чем тут дело, но Париж открылся мне таким, словно знала его едва ли не с рождения, Ленинград оказался неизмеримо богаче всех моих представлений, от Москвы, попав в нее впервые из маленького уральского городка, я ожидала большего, а Лондон был ничем не похож на тот город, который связывался в моем представлении с этим именем.

«Лондон… — думала я всегда, — Лондон — нечто хмурое, темно-серое, иногда краснокаменное, острокрышее, причем крыши толпятся, теснятся, нечто узкое — не разойдешься, по-своему сурово-красивое, вечно дождливое или туманное — нечто».

Город разметал передо мною ослепительно белые крылья улиц в районе Риджент-парка, завлек на свои сдобные холмы, покрытые вечнозеленой травой и кудрявыми, неохватными каштанами и буками, ошеломил решительными поворотами домов, являющих былое величие империи, погрузил в пучину нищеты и грязи в Брикстоне и Уайтчепеле — нет — он не был похож ни на какие представления о нем, ни на какие описания.

Растерянно бросилась я к Герцену:

«Нет города в мире, который больше бы отучай от людей и больше приучал бы к одиночеству, как Лондон».

Эти слова вполне подходили к моему старому понятию о Лондоне и, видимо, известные мне давно, тоже формировали представление, но совсем не показалась верными в определении того города, который был передо мною и великодушно позволял познавать себя.

Здесь предстояло жить и понимать чужую жизнь, И чем дольше я живу, тем, казалось, меньше знаю и понимаю Лондон.

Он — существо со множеством лиц. Лондон деловой ничем не похож на Лондон развлекательный. Здесь разные и архитектура, и цвета зданий, и краски одежд, и люди, и выражения на их лицах. Лондон торговый это совсем не то же самое, что Лондон спальный — районы, где в основном жилые дома.

Лондон правого берега Темзы совершенно другой город, чем Лондон левого берега. Мосты столь же соединяет эти города, сколь и разъединяют. Западный конец, где и парламент, и королевский дворец, и площадь Трафальгара, где вся лицевая история и гордость страны, тоже необычайно разнообразен — разные лица Лондона мирно соседствуют и так быстро сменяют друг друга, что уследить за ними невозможно.

Только что я шла мимо богатых особняков, свернула за угол — бедный негритянский район, облезлые дома, грязь, мусор, еще за угол — высотные жилые кубы и параллелепипеды — новый район, где живет средний класс, где и занавески на окнах и машины у подъездов именно такие, какие должны быть у среднего англичанина.

И при всем этом разнообразии, при всей пестроте, есть люди, утверждающие, что Лондон — чрезвычайно однообразный и монотонный город.

«Как похожа эта улица на Килборн», — думаю я, проходя по Кентиштауну — линии прижатых домиков, одинаковой архитектуры, витрины магазинов: «Маркс энд Спенсер», «С энд А», «Теско», «Сэйнсбэри» — точь-в-точь такие, как в Килборне.

«Да не в Кентише ли я?» — озираюсь на центральной улице Северного Финчли.

— Это что, Северный Финчли? — спрашиваю водителя такси, проезжая невдалеке от Шеппердс-буша, который от Финчли на расстоянии двадцати миль.

Даже кварталы богачей в Лондоне похожи между собой. Белые дворцы Белгревиа я научилась отличать от таких же в районе Риджент-парка лишь благодаря обилию зелени в последнем.

Что уж тогда говорить о новых районах, во всем мире сегодня выстроенных одинаково. В Лондоне я отличать их не берусь — не могу. Единственное, что может помочь, — это названия домов.

Вот где необозримое поле для фантазии. Англичане привыкли часто вместо номера обозначать дом тем или иным именем. Думаю, в основе этой традиции лежит стремление выйти из укоренившейся системы архитектурного однообразия.

Название дома, как правило, берется не с потолка. Перед этим белым строением в прошлом веке росли три дуба. Поэтому оно и называется «Три дуба». А соседний дом назван «Два каштана» исключительно потому, что хозяин его, когда строился, перенял архитектуру «Трех дубов», и в этих дубах все так нравилось ему, что и название он в некотором роде тоже позаимствовал. Он даже посадил перед крыльцом два каштана. Один умер, не выдержав какой-то холодной зимы, а другой стоит, и у него весенние свечи густо золотистой окраски.

А этот дом называется «Красным», у него крыша выложена красной черепицей. Рядом «Зеленый дом» (уже только по названию), дальше «Голубой домик»…

Есть, правда, улицы, где принцип наименований иной — хозяева не следовали друг за дружкой, а изощрялись один перед другим. «Русалочий домик», а рядом «Чертова кухня»; «Оплот тишины», а через несколько кварталов «Приют весельчаков».

Вся эта игра — прерогатива богатых районов. Никаких названий нет там, где закопченные строения. Да и кому пришло бы в голову издеваться над собственной бедностью, вывешивать перед ветхим крыльцом витиеватой вязью написанное «Прибежище радости».

Однако — примета нашего времени — вставные челюсти города — высотные жилые дома-близнецы, построенные муниципалитетом и предоставляемые людям в порядке очереди — переняли опыт богачей: я иду между ними и отличаю их только по названиям. В том районе, по которому сейчас иду, преобладают писательские имена: вот башня зовется «Дом Фильдинга», точно такая же слева — «Дом Бронте», — интересно, какая из трех Бронте имелась в виду, жаль не додумались те, кто называет, ведь можно было сэкономить названия, как красиво звучали бы три башни: Шарлотта, Эмилия, Анна.

В попытке нарисовать лицо Лондона во всем его многообразии и однообразии мне придется прибегнуть к форме, наиболее отвечающей предмету моего внимания: поскольку город мозаичен, то посредством мозаики я и попробую изобразить его.

Сити

Человек в длинном черном смокинге. Поверх длинное черное пальто. На голове черный котелок. На руках черные перчатки, а в руках черный зонтик. Теплое, солнечное апрельское утро. Мы с ним идем вдоль темно-серых и бледно-желтых стен банков — бастионов величия империи. Он называет мне каждый и о каждом знает все — какой капитал вложен, какова история его возникновения и даже, что особенно интересно, — каковы его дела на сегодня.

— Мистер Вильямс, вам жарко, снимите пальто.

— Всю мою жизнь я носил эту одежду, мне не жарко, мне приятно идти, осознавая, что я жив и все еще всем своим существом принадлежу Сити, не то что вот эти…

Он с пренебрежительной гримасой обвел рукой вокруг себя, предлагая осмотреться. Улица кишела народом — в светлых одеждах, в серых костюмах, в голубых измятых брюках.

— И это клерки Сити! — вздохнул мистер Вильямс. — В мои времена весь наш банковский город был одет, как один человек. Как я сейчас. Когда в часы ленча или после работы все выходили на улицы — вот было внушительное, почти ритуальное зрелище.

— Наверное, все это напоминало похороны, — осмелилась я.

— Напоминало. Однако я нахожу, что в ритуале похорон есть большая торжественность. Причастность к деньгам и причастность к смерти, если задуматься очень сходные причастности, и та, и другая не оставляют иллюзий, величественны в своей сути, и обе, в конечном итоге, тлен.