Джеймс Шульц - Ошибка Одинокого Бизона (Повести, рассказ) Страница 16

Только тогда я убедился, что это не гризли, а самый обыкновенный черный медведь, вдобавок не из крупных. Напади на нас гризли, нам обоим не пришлось бы вернуться к костру.

Не сразу принялись мы за работу. Сначала Питамакан должен был мне рассказать, как он стоял у входа и нанес медведю удар по голове, когда тот выскочил из пещеры, и как он осыпал его ударами, когда медведь примял меня. Мне тоже очень хотелось рассказать, что я испытал, когда на меня навалился медведь и я с минуты на минуту ждал смерти. Но слов у меня не хватило, да и острая боль в ногах давала о себе знать. Штаны мои были разорваны, ноги окровавлены, но раны оказались неглубокими. Набрав пригоршню снега, я приложил его к икрам.

Медведь был небольшой, но жирный, и поднять его мы не могли. Весил он, вероятно, не меньше девяноста килограммов. Мы взяли его за передние лапы и поволокли домой. Тащить его вниз по склону и по скованной льдом реке было нетрудно, но дальше начался подъем, и когда мы добрались до нашего шалаша, уже спустились сумерки. Несмотря на сильный мороз, мы оба обливались потом.

К счастью, у нас под рукой был запас топлива. Питамакан разгреб золу, прикрывавшую тлеющие угли, и развел костер. Мы отдохнули и поджарили кусок кроличьего мяса. Никогда еще не были мы так счастливы, как в тот вечер, когда сидели у костра, жевали безвкусное мясо и любовались нашей добычей.

Думаю, доисторические люди восхищались ножами из обсидиана, как великолепным орудием. Но мы привыкли пользоваться ножами из острой стали, и эти самодельные ножи жестоко испытывали наше терпение. Но в конце концов с их помощью мы содрали шкуру с медведя. Однако немало времени прошло, пока мы сделали разрез вдоль брюха, от нижней челюсти до хвоста. Подкожный слой жира был толщиной в пять сантиметров, и когда мы наконец содрали шкуру, вид у нас был такой, словно мы валялись в жиру. Взглянув на Большую Медведицу, я убедился, что было после полуночи, но Питамакан и не помышлял об отдыхе: сначала он хотел отделить сухожилия от костей и высушить их у костра.

Многие утверждают, что индейцы выделывали свои тетивы и нитки из ножных сухожилий животных. Это неверно. Сухожилия, которыми пользовались индейца, тянутся, словно ленты, вдоль позвоночного столба, длина и ширина их меняются в зависимости от размеров животного. У бизона эти сухожилия имеют около метра в длину, семь-восемь сантиметров в ширину и полсантиметра в толщину. Их нужно высушить, а затем они легко расщепляются на нитки.

Сухожилия, проходившие вдоль позвоночного столба убитого нами медведя, имели в длину около полуметра, но этого было вполне достаточно, чтобы сделать из них две тетивы. Мы их отделили от туши и положили на длинную толстую палку, к которой они пристали. Растянутые на этой палке, они сушились у костра. Тогда только мы улеглись спать, но часто просыпались, вскакивали и подбрасывали хворост в костер.

На следующее утро я решил полакомиться медвежатиной и поджарил кусок мяса на тлеющих углях. Но мясо оказалось таким вонючим, что я не мог проглотить ни кусочка. Питамакан поделился со мной остатками кроличьего мяса. Мой друг скорее согласился бы умереть с голоду, чем притронуться к медвежатине, так как черноногие считают медведя священным животным и близким родственником человека, а потому никогда его не едят.

По мнению черноногих, человек, убивший гризли, совершил такой же великий подвиг, как если бы он убил индейца враждебного племени, например, сиукса. Но охотнику разрешается взять, в виде трофея, только когти убитого зверя; шкуру он должен оставить. Знахарь, после многих молитв и жертвоприношений, имеет право отрезать полоску шкуры, чтобы заворачивать в нее священную трубку.

Питамакан, следуя заветам своих предков, хотел выбросить шкуру черного медведя, но когда я заявил, что собственноручно и без его помощи вычищу ее и растяну для просушки, он согласился поспать на ней разок и пользоваться ею и впредь, если его не будут преследовать кошмары.

Я охотно принялся за работу и вскоре очистил шкуру от жира и клочьев мяса. Тем временем Питамакан сделал две тетивы из сухожилий медведя. Сначала он растрепал их на нитки, затем скрутил из ниток веревку, которую высушил перед костром. Заострив сухую ветку березы, он сделал из нее шило и оставшимися нитками зашил наши разодранные мокасины. В полдень отправились мы на охоту, волоча за собой ободранную тушу медведя. Перейдя реку по льду, мы оставили тушу в лесу, надеясь воспользоваться ею как приманкой для других зверей.

Затем мы снова спустились на лед и пошли к верховьям реки. В тот день мы оба были уверены в успехе. Луки наши высохли и сделались более упругими, тетивами мы также были довольны. За ночь выпал снег, и мы легко могли отличить новые следы крупной дичи от старых следов. И лед, сковавший реку, был покрыт снегом, на котором отпечатывались копыта животных, переправлявшихся на другой берег; копытные животные редко осмеливаются ходить по гладкому льду: они боятся поскользнуться и повредить себе ноги.

Вскоре мы увидели тетеревов, стоявших рядышком у самого края полыньи, куда они слетелись пить. При нашем приближении они убежали в кусты, а затем вспорхнули и рассеялись на ветвях елей. Четырех птиц мы убили тупыми стрелами. Я убил только одну, так как стрелял гораздо хуже, чем Питамакан, который не расставался с луком чуть ли не с тех пор, как научился ходить.

Зарыв птиц в снег у самого берега, мы продолжали путь и наткнулись на следы нескольких лосей, которые перешли на северный берег реки, пересекли рощу и скрылись в густом ельнике. Мы побежали по следам и остановились там, где начинался ельник. Здесь Питамакан занял сторожевой пост, а меня послал в обход. Я должен был войти в ельник с противоположной стороны, пересечь его и вернуться к Питамакану.

— Тебе незачем пробираться потихоньку, когда ты войдешь в ельник, — сказал он мне. — Чем больше шуму, тем лучше. Лоси побегут назад, по старой тропе, и здесь я их подстерегу. Дай-ка мне одну из твоих стрел. Вряд ли тебе представится случай стрелять.

Теперь у меня осталась только одна стрела с наконечником из обсидиана, и однако я твердо решил убить сегодня лося. В то утро я, как и Питамакан, чувствовал себя сильным и верил в удачу. Все охотники знают это чувство и поймут меня, если я скажу, что нисколько не удивился, когда, войдя в ельник, увидел большого лося-самца, объедавшего веточки какого-то кустика.

Находился он шагах в пятидесяти от меня и не обратил внимания на шорох. Видеть меня он не мог — нас разделяла стена из молоденьких елочек. Но когда я вышел на просеку, он встрепенулся, мотнул головой и приготовился к прыжку.