Стивен Каллахэн - Дрейф. Вдохновляющая история изобретателя, потерпевшего кораблекрушение в открытом океане Страница 11

На литровой пластиковой бутылке из-под воды я делаю ножом неглубокие насечки и устанавливаю ограничение: триста миллилитров воды в день. Делать по глотку воды примерно каждые шесть часов – это не так-то просто, но я твердо решил не пить морскую воду. Дугал Робертсон и большинство специалистов по выживанию единодушны: это слишком опасно. Это может дать временное облегчение, но высокий уровень натрия должен выводиться с мочой, что способствует еще большей потере жидкости – и вскоре от живого тела остается иссохшая мумия.

Плавучий якорь пульсирует в воде, как медуза, и тянет за собой океан. Он сделан из квадратного куска ткани, соединенного с плотом растяжками, вертлюгом, предотвращающим запутывание, и длинным фалинем. По существу, плавучий якорь является водным парашютом, который действует горизонтально, а не вертикально. Он усиливает сопротивление волнам, которые пытаются поднять или перевернуть плот. Но при этом он значительно замедляет движение вперед.

Пробую запустить первый опреснитель на солнечной энергии. Он представляет собой надувной баллон, который должен испарять морскую воду. В солнечном, тропическом климате и при штиле он ежедневно производит литр пресной воды из морской. Это минимальное количество, необходимое для выживания в течение одного-двух дней. Когда я надуваю этот баллон и, следуя инструкции, опускаю его в воду, он плывет примерно с той же скоростью, что плот. Иногда мы сталкиваемся. Иногда он уносится вперед на пробегающей волне, пока его не останавливает веревка, которой он привязан к плоту. Через несколько минут он сдувается, и я больше не могу его надуть, хотя дыр в нем не обнаруживаю. Я падаю духом.

Я пробую второй опреснитель. Он остается надутым. Надежда. Через час в водосборнике почти целая чашка. Ура! Я могу пополнить свой запас воды. Я вынимаю контейнер и делаю глоток. Соленая! Чертова морская вода! У меня остается всего три литра воды, то есть максимум шестнадцать дней жизни.

Кулем валюсь на наветренную сторону плота, от палящего солнца меня защищает тент. Мои мысли возвращаются к «Соло», той ночи, тому крушению, грохоту, потоку воды. Я слышу это, вижу, чувствую, как бурлящая вода поднимается выше моей головы. Выбирайся, он тонет… тонет! Призрак отчаяния и потери мелькает у меня перед глазами. Что с тобой случилось, «Соло»? Может быть, я сделал тебя слишком слабым, малыш? Может быть, ты наткнулся на бревно или ударился о грузовой контейнер? Вряд ли моя быстрая яхта столкнулась с плавающим по воде мусором. Удар был сбоку, а не спереди. «Соло» остановился, а я быстро поднялся на палубу. Я бы увидел любой плавающий предмет, достаточно большой для того, чтобы вызвать крушение. В нас, должно быть, врезалось что-то большое и быстро передвигающееся. С палубы не было видно никаких судов. Это было что-то из самого моря.

Что-то большое. Возможно, кит. Несколько лет назад, плывя по Гольфстриму, я врезался на 10,6-метровом тримаране в двенадцатиметрового кашалота. Для находящегося на борту владельца это была уже вторая такая встреча в том году на пути к Бермудским островам. Тогда нам повезло: один из корпусов врезался в спину этого плавучего острова, но ни кит, ни яхта не пострадали серьезно. А вот яхты Робертсонов и Бэйли были потоплены китами. Какое-то китообразное, кормящееся ночью у поверхности воды, где больше планктона, просто не заметило «Соло», пробирающийся по шумно бьющимся волнам. Кит среднего размера и весом тридцать пять тонн, ударив «Соло» в бок на скорости десять узлов, мог вызвать серьезные повреждения, хотя это столкновение не помешало киту спокойно кормиться дальше.

Я видел их неоднократно: игривых белух, любопытных гринд, огромных финвалов и сильных кашалотов. Они появляются из глубин внезапно, без предупреждения: вдруг перед вами возникает огромное существо.

И в этот момент в глубине души возникает сложное чувство – не страх, нет! Это словно видеть друга, которого я не думал больше увидеть, который чудесным образом появляется и может так же неожиданно исчезнуть навсегда. Каждый раз, когда эти огромные морские духи возникают из глубин, я чувствую в воздухе удивительную наэлектризованность, ауру безграничного интеллекта и сверхчувствительности. В эти короткие встречи я ощущаю величие бытия и души этого друга.

Мне не нравится, что на китов охотятся, но опять же, я часто думаю, что прекрасное природное равновесие именно в том и заключается, что все живые существа едят друг друга. Я даже немного завидую обитателям Азорских островов и эскимосам, которые охотятся на китов с маленьких лодок при помощи ручных гарпунов. Они должны приблизиться к своей жертве на опасное расстояние, а когда шансы охотника и добычи равны, они, должно быть, связаны уникальной братской близостью.

Я смотрю вниз, на кусок китового уса, который висит на шнурке на моей шее. Что он означает? Во мне течет кровь индейцев чероки, поэтому я начинаю думать об обычаях своих предков. Они использовали амулеты для связи со своими «сородичами» в природе. Орлиные перья, медвежьи когти… но что мне может подходить больше для напоминания о великих духах моря? Является ли это совпадением, что я чувствую себя настолько близким к китам, ношу в качестве украшения кусочек плоти этого существа и мне выпало от них такое испытание? Или здесь есть более глубокий смысл? Нет. Я не верю в это. Из бесчисленного множества происшествий, случающихся каждую секунду, многие происходят при необычных обстоятельствах. Жизнь должна подпитываться не только пищей, но и смыслом, а именно эти рассказы придают происшествиям смысл. Я прихожу к самому уникальному и удивительному заключению: странное совпадение, малая вероятность, чудо. Мне нужна чудесная сказка. Могу ли я сложить легенду из этой главы моей жизни? Является ли кит моим тотемом, моим зверем-родичем? Является ли это испытанием этого тотема, испытанием моего внутреннего кита?

У меня остается три литра воды. Достаточно ли этого для шестнадцати дней? Может быть, мне удастся собрать немного дождевой? Мне надо продержаться всего двадцать дней. Если плот не получит повреждений, то у меня есть шанс.

Вдруг поверхность воды перед плотом прорезает плавник. Я бросаюсь к окну, ищу на ощупь весло, чтобы отогнать это существо. Я вижу обтекаемый силуэт холодного голубого оттенка, кружащий подо мной. Существо без особых усилий двигается быстрее моего плота. Когда проходит следующая волна, застилавшая мне обзор, существо устремляется вперед и исчезает из вида. Это небольшой, метровый обитатель океана. Краем глаза я вижу часть еще одного плавника, несущегося вниз со следующей волны. Он по диагонали плывет ко мне и проносится прямо перед плотом. Это не акула. Это рыба. Рыба! Прекрасная, вкусная, сладкая голубая рыба!

Я судорожно роюсь в своей сумке с аварийным снаряжением, хватаю подводное ружье и гарпун. Постой-ка… а вдруг это сильная рыба? Я наспех привязываю кусок линя к рукоятке ружья и к плоту. В животе урчит. Я прожил четыре дня на полкило еды. Я весь трясусь от возбуждения.

Я должен следить за волнами. Так как я, со всем своим весом, нахожусь на подветренной стороне плота, то волна может с легкостью перевернуть нас. Временами мне приходится прыгать назад, на наветренную сторону, и оставаться там, пока не стихнут пенные гребни. Одновременно я высматриваю дорад. В длину они до метра с небольшим и должны, судя по всему, весить десять-двенадцать килограммов. Они сильны, так что поймать их непросто. Один матрос на Канарских островах как-то рассказал мне о дораде, в щепки разнесшей кокпит яхты, когда пострадала в том числе и прикрученная болтами подставка штурвала. Сплошной спинной плавник тянется от покатой головы вдоль аквамариновой спины до яркого хвоста с желтыми лучами. Именно хвосты этих рыб видны издалека, они пронзают воду, когда рыба скользит вниз по волнам. Эти рыбы широко известны своим проворством, силой, красотой – и вкусом.

Раньше я не только никогда не ловил дорад, но даже не встречался с ними в океане. Разумеется, для них море – не угроза. Это их дом, их лужайка для игр и развлечений. Некоторые плавают примерно в двух метрах от меня, прямо за пределами досягаемости. Но из любопытства они то и дело подплывают ближе. Поверхность отражает солнечный свет, прицелиться непросто, а качающийся плот – скверная платформа для точной стрельбы. Я делаю несколько попыток и сильно промахиваюсь. Солнце начинает садиться, и голод остается неутоленным.

Следующие два дня приносят еще больше солнца, ветра, волн – и дорад. Выпрыгивая из воды, прочертив в воздухе трехметровую дугу, они боком падают обратно в воду. Эдакие толстые проворные китята. Будь у меня во рту что-нибудь кроме вязкой массы, у меня потекли бы слюнки. «Плывите сюда, красотки, еще немного поближе», – приговариваю я. Но когда они приближаются, гарпун снова летит мимо цели.