Сказание о распрях 2 - Lars Gert Страница 15

«Кыттвахд: ззанийе, ззерийе, суннийе; завони, завали дьжо дивани вяхд йар. Скузнэ рабийе мевотагх, сокойле др-др. Тслерге-и-махайёшь ушь-ушь упс тириннийе, сюттерийе. Дющманэ секхирзме берунэ. Джяннонийе, асфийе, эднанийе, тапийе. Пфайзолла огх металлым, хазретли башка кусним! Эдрисабад кухр лярине файсун, паргхла ттафлетт ишэм. Кхара тонкхар, утдиннахр курвэз исян. Смохт нерахийе, нийрхаб сфэджяб вэр Локхманзадэ. Нобозгой шаманийе, Падишахнамэ каверийе иншаллахым, онони шарифе-а-Шахристан калалы, кхашанным возрух дзиннэ; рахматт дурийе. Шахиншах турну бласккат сахнийе…».

Амулети Бренн владел далеко не в совершенстве – так, самые основные фразы разговорной речи. Что же до айзери – он и вовсе его не знал. Здесь же, на ломаном амулети с сильным акцентом на (скорее всего, айзери) были начертаны то ли слова поздравления, то ли какие-то пожелания (согласно самой вежливо-торжественной форме данного письма); каждое слово – с ударением на последний слог. Вряд ли юноша понял хотя бы десятую часть написанного; некоторые слова звучали очень грозно, и это давало неоднозначную тень на весь остальной текст, делая его скорее каким-то шифром. Просто набор мало связанных, порой непонятных букв; еретическое нагромождение – именно оно, так что от версии слов благодарности Бренну пришлось отказаться. Куда ему, четырнадцатилетнему невольнику, необразованному норду тягаться с ведущими лингвистами, вдаваясь в подробности, изложенные в тексте! Откуда было знать несведущему пленнику-рабу, обладающему поверхностными знаниями, что именно написано в Пнакотиках? Высшие умы Фантазии – и те не все могли разгадать этот неудобоваримый, странный шифр, который язык не повернётся назвать связной речью, где одно слово совершенно не согласуется с другим и имеет значение, отличное от другого, что и придаёт тексту сумбур. Это только на первый взгляд казалось, что это цельный текст, в котором кто-то кого-то за что-то благодарит; упомянуты города, имена и единожды слово «враг».

Однако Бренн знал, как произносятся звуки «кх» и «гх»; специфические, резкие, тяжёлые звуки Востока, которые не каждый учёный Севера иль Запада произнесёт верно. Там было мягкое и твёрдое «у», мягкое и твёрдое «о», мягкое и твёрдое «а». «А» и вовсе отдельная история – для того, чтобы произнести твёрдое «а», надо было приложить кучу просто неимоверных усилий. Оно было гораздо твёрже, гораздо грубее и жёстче обычного «а» нордов; даже злее и страшнее, если так можно сказать про звук. Некоторые согласные были удвоенными и даже утроенными.

– Кто здесь? – Бросил Бренн в пустоту, когда галька ожила, и камешки покатились сами по себе.

Ответом ему послужило какое-то невразумительное чавканье.

Оставив Пнакотские рукописи в покое, юноша вышел из комнаты в коридор и вошёл в другую, но та оказалась чьей-то усыпальницей – там стоял чей-то гроб. Оробев от неожиданности, Бренн вышел и оттуда, не став тревожить мертвеца.

«Покойся с миром, от греха подальше», ухнул мальчик и нырнул в ещё одну нору.

Ба! Кажется, он нашёл, что искал.

На очень пыльной плите-подставке, заменяющей стол (которая, возможно, тоже когда-то являлась каким-нибудь жертвенным алтарём, как плита под Пнакотикским манускриптом), лежало то, что коробило и внушало недоверие. Громадная книга в переплёте из человеческой кожи, на которой висел замок.

Весьма велик был соблазн открыть и прочесть. Но едва Бренн потянулся своею рукою к замку, пред его очи неожиданно явился лик матери.

Хризольда с самым серьёзным выражением лица начала грозить сыну пальцем, и несколько раз медленно задвигала головою влево-вправо. Внезапно её физиономию исказила гримаса нестерпимой боли. Фантом исчез.

«Почему она так сделала? Зачем так показала?», недоумевал Бренн. «Ведь при всём желании я не смогу открыть эту книгу, ибо нет при мне ключа к ней».

Только сейчас Бренн понял, осознал, как скучает по матери; как ему её не хватает. Уж она-то точно его любила! Любит ли Василёк? Скорее, сестрёнка просто привязана к нему, не зная, куда деваться от безвыходности.

Его мысли прервались на том, что кто-то, громко пыхтя и сопя, полз где-то рядом.

Кровь застыла в жилах Бренна: Неспящий таки нашёл свой клад! Проклятье…

Бренн обмяк и медленно сполз по стенке, как слизь по стеклу, едва дыша и глядя перед собой – похоже, змей был по ту сторону стены.

– С-с-слышиш-ш-шь? – Прошипел демон древности, и сам себе ответил. – Не с-с-слыш-ш-шу. И не виж-ж-жу. Но осязаю! Иди ко мне, мой белый хлеб! Иди ко мне, малыш-ш-ш…

Лариох уль-Вулкани предупреждал: если что-то пойдёт не так, если Червь явится за книгой примерно в одно и то же время с Бренном – следует произнести одно особое заклинание, и произнести его необходимо правильно. Но если змей разыщет книгу раньше, и Бренн не увидит ни книги, ни Змея – это хуже всего. Оптимальным вариантом было бы вовсе отсутствие Сына Земли на данный момент, на данный промежуток времени.

«Гад! Быстро же он роет норы», нервничал норд. «Согласно вычислениям кудесника, мне должно было хватить времени на то, чтобы и пробраться сюда, и книгу забрать, и убраться восвояси».

Бренн глянул себе под ноги – ничего определённого; обернулся через плечо – из-под приоткрытой двери струился слабый голубоватый свет… Который внезапно померк!

«Дать бы тебе по лбу! Дверь можно было бы и закрыть», злился мальчик на себя. «Теперь он запросто вползёт сюда! Хотя… Не думаю, чтобы его остановила какая-то там дверь – эта Тварь, согласно рассказам мага, прогрызает насквозь и детрит, и гранит, и базальт, и мрамор, круша всё на своём пути.

Лоб юнца покрылся потом: толстая чешуйчатая цепь заползла в комнату с Той книгой.

– Ощщщщь! – Цепень вытащил длинный, тонкий, раздвоенный язык в предвкушении вкусного ужина. – А ты где? Зачем со мной играешь в прятки? Чем бы полакомиться, чем бы поживиться, да воды напиться…

Язык нащупал ухо вросшего в стену от страха Бренна, и лизнул его.

Тот, взвизгнув от омерзения, крикнул:

– Йириан камблебурбиан!!!

Конечные буквы каждого из двух слов Бренн намеренно произнёс как нечто среднее между «м» и «н», ибо аналогов тому специфичному сонорному согласному нет ни в одном из языков смертных. Мальчик произнёс заклинание в точности, как учил его амулетинец.

Вертикальные полоски невидящих глаз Червя, больше похожего на громадную, увеличенную как минимум втрое королевскую кобру (под «капюшоном» которой болтался ключ от книги), застыли от удивления, а сам он замер и более не двигался. Однако Змей не умер: Цепень оцепенел лишь на некоторое время, и сколько он пробудет в таком положении, было неясно, неизвестно.

Мальчуган же, которого трясло, как грушу, так и остался стоять напротив Змея, со свечой в одной руке, снятой с настенного подсвечника; другая рука держалась за сердце.