Джек Лондон - Избранное Страница 17

— Сейчас у меня будет припадок, — сказал он.

— Неправда, ничего не будет, — сказал Джо, — потому что тогда ты бы не сел. Ты проделываешь все припадки стоя.

— Это совсем другого сорта припадок, — заплакал Чарли.

Он трясся, трясся, он очень хотел, чтобы был припадок, но именно поэтому ничего у него не выходило.

Джо рассердился и стал отвратительно выражаться. Но и это не помогло. Тогда я заговорил с Чарли нежно и ласково. Со слабоумными так всегда надо. Если сердишься, — они делаются хуже. Я знаю. Я и сам немного в таком же роде. Вот из-за этого-то я и был почти что смертью для мистрис Бопп. Она всегда сердилась.

Дело было к вечеру, и я знал, что надо идти скорее.

— Вот что, заткнись и подержи Альберта. Я вернусь и притащу его, — сказал я.

Так я и сделал. Но Чарли был так перепуган, и голова у него кружилась, и он не захотел встать, а полз на четвереньках, с моей помощью. Когда я перетащил его и взял опять Альберта на руки, я услышал смех и заглянул вниз. А там сидели верхом на лошадях и смотрели на нас вверх мужчина и женщина.

— Это кто там, черт возьми? — сказал Джо, испугавшись. — Поймают они нас?

— Заткнись, пожалуйста, — сказал я ему. — Это один такой человек, у него тут усадьба, и он пишет книги.

— Как поживаете, мистер Эндикот? — сказал я ему вниз.

— Алло, — сказал он. — Что это вы делаете там?

— Мы убежали, — сказал я.

А он сказал:

— Счастливого пути. Только будьте осторожны и вернитесь засветло.

— Но ведь мы убежали взаправду, — сказал я.

Тогда они оба расхохотались — и он и жена.

— Превосходно, — сказал он. — Счастливого пути, все равно. Только смотрите, чтобы медведи и горные львы не напали на вас.

Потом они уехали и смеялись, как будто вышло что-то смешное. Но мне было бы приятнее, если бы он ничего не сказал о медведях и горных львах.

Когда мы обогнули холм, я нашел дорогу, и мы пошли гораздо скорее. У Чарли не было уже никаких признаков припадка, — он смеялся и рассказывал о золотых приисках. Трудность вышла теперь с маленьким Альбертом. Он был почти такого же роста, как я. Я его, видите, привык называть маленьким Альбертом, а он все рос и рос. Он был очень тяжелый, и я не мог поспевать за Джо и Чарли. Я совсем запыхался. Я предложил им, что будем нести его по очереди, а они сказали, что не хотят. Тогда я сказал, что я их брошу, и они заблудятся, и горные львы и медведи съедят их. У Чарли сделался такой вид, точно у него вот-вот будет припадок, а Джо сказал:

— Дай его мне.

После этого мы несли его по очереди.

Мы направлялись прямо на гору. Я не думаю, чтобы там были золотые россыпи, но все же мы могли бы подняться на вершину и найти их, если бы не потеряли дороги, если бы не стемнело, а маленький Альберт не измучил бы нас троих.

Почти все слабоумные боятся темноты, и Джо сказал, что у него вот-вот сейчас будет припадок. Все-таки у него ничего не вышло. Вот не везет малому. Никогда у него не выходит припадок, когда надо. Некоторым эпилептикам устроить припадок ничего не стоит.

Мало-помалу стало совсем черно, и мы были голодны и не могли развести огонь. Понимаете ли, нам в приюте не дают спичек, и вот нам ничего другого не оставалось, как только дрожать. И потом мы ни разу не подумали, что проголодаемся. Видите ли, в приюте всегда готовая пища, и вот поэтому-то я и говорю, что лучше быть слабоумным, чем зарабатывать себе хлеб на воле.

Но хуже всего была тишина. А одна вещь была еще хуже — это шорохи и шумы. Было много разных шорохов зараз, а потом, в промежутках — тишина. Я думаю, — это были кролики, но шумели они в кустарниках как дикие звери, — знаете, так — шурш-шурш, туш-буш, трк-трк, что-то в этом роде. Сначала у Чарли был припадок — настоящий припадок, а потом Джо закатил — ужасный. В приюте я не обращал внимания ни на какие припадки. Но в лесу и в темную ночь — это совсем другое дело. Знаете, что я вам скажу, никогда не разыскивайте золотых приисков с эпилептиками.

Никогда у меня не было такой отвратительной ночи. В те минуты, когда Чарли и Джо не валялись в припадках, они делали вид, что валяются, а в темноте, дрожа от холода, — а такого я никогда еще не знал, — казалось тоже, что припадок. И я сам до того дрожал, что мне казалось, будто и у меня припадки. А маленькому Альберту нечего было дать поесть, и он пускал слюни и хныкал. Я ни разу не видел его таким противным. Подумайте, он до того дергал левым глазом, что чуть ли не вывихнул его совсем. Я не мог смотреть на это, но отлично понимал, что это значит. А Джо лежал, и ругался, и ругался, а Чарли плакал и все хотел домой, в приют.

Мы не умерли и утром пошли прямо назад по той же дороге. А маленький Альберт сделался ужасно тяжелым.

Доктор Вильсон бесился, как только можно, и говорил, что я самый скверный во всем учреждении — такой же, как Джо и Чарли. Но мисс Страйкер, которая была тогда нянькой у нас, обняла меня и плакала — до того она была счастлива, что я вернулся. Тут я подумал, что, пожалуй, я на ней женюсь. Но через месяц она вышла замуж за водопроводчика, который приехал из города прокладывать сточные трубы в новой больнице. А маленький Альберт не дергал глазом целых два дня — так он устал.

Когда я другой раз буду убегать, я пойду прямо через гору. Но только я не возьму с собой эпилептиков. Они никогда не поправляются, а чуть испугаются или взволнуются, так закатывают такие припадки и так визжат, что могут заглушить оркестр. А маленького Альберта я возьму с собой. Во всяком случае, я не уйду без него. А пожалуй, я и не убегу. Приют для слабоумных — повыгоднее всяких золотых приисков, и кроме того, как я слышал, — скоро поступит новая нянька. А потом — маленький Альберт ведь больше меня самого, и никогда я не смогу перетащить его через гору. И он все растет и толстеет с каждым днем. Это прямо удивительно.

1914

Белый клык

Часть первая

Глава I

В погоне за мясом

Темный хвойный лес высился по обеим сторонам скованного льдом водного пути. Пронесшийся незадолго перед тем ветер сорвал с деревьев белый снежный покров, и в наступающих сумерках они стояли черные и зловещие, как бы приникнув друг к другу. Бесконечное молчание окутало землю. Это была пустыня — безжизненная, недвижная, и до того здесь было холодно и одиноко, что даже не чувствовалось грусти. В этом пейзаже можно было подметить скорее подобие смеха, но смеха, который страшнее скорби, смеха безрадостного, как улыбка сфинкса, холодного, как лед. То вечность, премудрая и непреложная, смеялась над суетностью жизни и тщетой ее усилий. Это была пустыня — дикая, безжалостная северная пустыня.

И все же в ней была жизнь, настороженная и вызывающая. Вдоль замерзшего водного пути медленно двигалась стая волкоподобных собак. Их взъерошенная шерсть была покрыта инеем. Дыхание, выходившее из их пастей, тотчас же замерзало в воздухе и, осаждаясь в виде пара, образовывало на их шерсти ледяные кристаллы. На них была кожаная упряжь; такими же постромками они были впряжены в сани, тянувшиеся позади. Нарты не имели полозьев; они были сделаны из толстой березовой коры и всей своей поверхностью лежали на снегу. Передний конец их был несколько загнут кверху, что давало им возможность подминать под себя верхний, более мягкий, слой снега, пенившийся впереди, точно гребень волны. На нартах лежал крепко привязанный узкий длинный ящик и лежали еще кое-какие вещи: одеяло, топор, кофейник и сковорода, но прежде всего бросался в глаза продолговатый ящик, занимавший большую часть места.

Впереди на широких канадских лыжах шагал, пробивая собакам дорогу, человек. За нартами шел другой, а на нартах в ящике лежал третий человек, путь которого был закончен, человек, которого пустыня победила и сразила, навсегда лишив его возможности двигаться и бороться. Пустыня не терпит движения. Жизнь оскорбляет ее, потому что жизнь — это движение, а вечное стремление пустыни — уничтожить движение. Она замораживает воду, чтобы остановить ее течение к морю; она выгоняет сок из деревьев, пока они не промерзнут до самого своего мощного сердца, но всего свирепее и безжалостнее давит и преследует пустыня человека, самое мятежное проявление жизни, вечный протест против закона, гласящего, что всякое движение неизменно приводит к покою.

Впереди и позади нарт, бесстрашные и неукротимые, шли те два человека, которые еще не умерли. Они были закутаны в меха и мягкие дубленые кожи. Брови, щеки и губы у них были так густо покрыты инеем, осевшим на лица от их морозного дыхания, что черты их почти невозможно было различить. Это придавало им вид каких-то замаскированных привидений, провожающих в загробный мир еще одно привидение. Но под этими масками были люди, желавшие проникнуть в царство отчаяния, насмешки и безмолвия, маленькие существа, стремившиеся к грандиозным приключениям, боровшиеся с могуществом страны, далекой, чуждой и безжизненной, как бездны пространства.