Патрик О’Брайан - Остров Отчаяния Страница 19

— Я уверена, что ты прав, дорогой, и я бы никогда не подумала перечить тебе, особенно в том, что касается службы.

Софи прекрасно знала о способности мужа засыпать мгновенно, и спать, игнорируя окружающую действительность — а потому, стараясь не испортить ковер, она уронила свечу вместе с подсвечником и гасителем. Джек прыгнул из кровати, дабы восстановить порядок, и она смогла продолжить:

— Но одну вещь я должна сказать, потому что со всей этой суетой, с Фенсиблами, строителями, ты мог не заметить того, что заметила я. Я про Стивена и про постигшее его жестокое разочарование.

— Но Стивен же первый отказался! Он сказал, что его сердце обливается кровью, но он почти точно не сможет участвовать. И он ни слова об этом не сказал после возвращения.

— Сердце его разбито, я уверена. Он ничего не сказал, но ясно, как божий день, что Дайана снова нанесла ему рану. Да тебе достаточно было бы взглянуть на его несчастное лицо, когда он вернулся из города. Дорогой, мы стольким обязаны Стивену! Путешествие в Ботани-Бэй пошло бы ему на пользу. Мир и спокойствие, и все эти новые зверушки отвлекли бы его от нее. А так — только представь его страдания, мысли все об одном, месяцами, в холодных гостиницах — пока «Аякс» не спустят на воду. Да он просто исчезнет, сам себя поедом съест.

— Боже, Софи, возможно, в том, что ты говоришь, что-то есть! Я так был занят с этими чертовыми делами Кимбера, с «Леопардом» и письмом в Адмиралтейство, что соображал с трудом. Да, я, конечно, заметил, что выглядит он унылым, и я предполагал, что она сыграла с ним очередную гнусную шутку. Но он мне и полслова не сказал, ничего такого вроде: «Мои дела хуже, чем хотелось бы, и потому я иду с тобой на «Леопарде»«, или «Джек, мне бы стоило сменить климат, тропики подойдут.» Я бы понял намек моментально.

— Стивен же такой деликатный. Если он не увидит, что ты сменил мнение относительно корабля — он тебе ни слова не скажет. Но слышал бы ты, как он рассказывал о вомбатах — просто по ходу дела, ничего такого — у тебя бы слезы на глаза навернулись. О, Джек, он так несчастен!

Глава третья

Северо-западный шквальный ветер поднимал злую волну в Бискайском заливе. День и две ночи «Леопард» под одним лишь зарифленным грот-марселем держался носом к северу, спустив на палубу бом-брам-стеньги и фока-марса-рей. Высокие валы колотили в левую скулу, сбивая корабль с курса так, что нос его смещался на северо-северо-восток, хлестали по закрепленным двойными найтовами шлюпкам и запасным снастям, их пенные гребни летели через борта на палубу в чернильном мраке ночи. Но каждый раз судно вновь приводилось на прежний курс, четыре румба к ветру, а вода стекала через шпигаты. «Леопард», тяжело переваливаясь, карабкался на волну за волной — и каждый на борту знал, что неподалеку, за подветренным бортом, притаился скалистый берег Испании: черные рифы и черные скалы, о которые бьется чудовищный прибой. Как далеко до него — не знал никто, так как никакие астрономические наблюдения под низкими летящими облаками были невозможны, но близость земли чувствовали все — и множество испуганных глаз вглядывалось в темноту на юге.

Кораблю доставалось, доставалось даже по меркам Биская, его швыряло и болтало, словно ялик, особенно в начале шторма, когда норд-ост с воем понесся над идущей с запада волной, вызвав беспорядочную толчею волн, в которой корпус стонал и скрипел, а сквозь разошедшиеся швы хлынуло столько воды, что подвахтенные не отходили от помп. Но «Леопард» был хорошим кораблем, мореходным и послушным рулю, хотя его командир уже не рискнул бы назвать его «сухим».

Но испытания уже подходили к концу: вой ветра в снастях снизился на пол-октавы, в нем уже не слышалось истерической злобы, а в облаках стали заметны просветы. Капитан Обри последние двенадцать часов простоял на корме, у самого транца, в штормовом плаще, с которого потоками текла вода. Капитан искал пути выхода из передряги — и держал под рукой секстан. Теперь секстан был направлен в примерном направлении на Антарес, в надежде уловить проблеск звезды в разрывах туч — и вот, не прошло и часа, как благородное светило явилось, словно несущееся к северу по длинному узкому облачному ущелью. Оно явилось на достаточное время, чтобы зафиксировать его в окуляр и привести к горизонту. Горизонт был так себе, больше похожий на горную цепь, чем на идеальную линию, но даже так результат оказался лучше, чем ожидал капитан: «Леопард» имел в своем распоряжении достаточно пространства для маневра.

Он вернулся к штурвалу, цифры продолжали крутиться у него в мозгу, проверяемые и перепроверяемые, и результат получался все тот же: все в порядке. Затем капитан был вынужден отойти к релингам, дабы извергнуть из себя только что проглоченные стакан марсалы и черствую булочку Бат-Оливье. Эта жертва морю принесла привычное облегчение, и Джек обратился к вахтенному офицеру:

— Мистер Баббингтон, полагаю, вы можете ложиться на курс. Корабль вполне выдержит фор— и грот— стаксели. Курс — юго-запад и еще полрумба к западу.

Произнося эту фразу, Джек заметил заросшую физиономию квартирмейстера, мелькнувшую в свете нактоузного фонаря: тот пытался рассмотреть содержимое склянки, в которой верхнюю колбу уже покидали последние песчинки.

Колба опустела, квартирмейстер пробурчал: «Пошел, Билл,» — и закутанная в брезентовую робу фигура, пригнувшись навстречу дождю и брызгам, заторопилась к носу, крепко держась за страховочный линь, протянутый вдоль палубы, чтобы отбить семь склянок полуночной вахты — полчетвертого утра.

Баббингтон потянулся к мегафону — командовать «свистать всех наверх» к постановке парусов.

— Стойте, — остановил его Джек. — Полчаса погоды не сделают. Начнете в восемь склянок — и булини по левому борту оставьте как есть.

Ему очень хотелось остаться до смены вахты и посмотреть за выполнением маневра, но он имел в лице Баббингтона прекрасно подготовленного лейтенанта (он сам вырастил этого офицера), и остаться на палубе — значило проявить недоверие, и тем унизить подчиненного. Он постоял еще пять минут, и спустился в каюту, где кинул штормовку на бочонок и вытер лицо, залитое смесью соленой морской и пресной дождевой воды специально приготовленным полотенцем.

В спальном отделении злющий Киллик, выдернутый из объятий своего сокровища всего лишь через неделю с небольшим, перестилал койку, насквозь промоченную течью с подволока, и бормотал: «Проклятые конопатчики с верфи… хоть бы чуть знали свое долбанное дело… уж я б их проконопатил… я б им молотки раскалил докрасна — и забил бы в их…» Представленная картина развеселила его, насупленная физиономия разгладилась и он почти вежливо произнес: