Флибустьер. Вест-Индия - Ахманов Михаил Сергеевич Страница 22

Перевернувшись на живот, Серов уткнулся в куртку лицом, стиснул челюсти и тихонько взвыл. Куртка была иной реальностью, такой же, как его блокнот, часы, бумажник с паспортом и зажигалка. Что еще? Авторучка, носовой платок, российские купюры, горсть монеток и одежда… Все это можно оставить на память, спрятать в матросский сундучок, как раритеты прошлого, и облачиться в камзол и ботфорты, подвесить шпагу, набить карманы песо. Вот символы мира, в котором пройдет его жизнь! И надо примириться с ними, если не желаешь стать умалишенным…

Эти мысли мучили Серова, не давая задремать. Впрочем, обстановка не слишком располагала ко сну — у дюжины костров орала, пила и жрала орда грабителей и разбойников, наряженных в пестрые лохмотья и вооруженных до зубов. Кто, оседлав бочонок с ромом, хлебал из кружки, кто пытался столкнуть счастливца, чтобы добраться до спиртного самому, кто палил из мушкета, кто махал тесаком и вопил, описывая свои подвиги, кто плясал, разбрасывая песок, кто, с нехорошим блеском в глазах, вытягивал нож из голенища и примерялся к горлу приятеля. Земля — не корабль, где все на виду и все в капитанском кулаке… К тому же капитан был реалистом и понимал, когда его разжать.

Уйти, подумал Серов, сбежать хоть на время и не видеть… Он ощущал острую потребность в одиночестве; пережитое в этот день вдруг навалилось на него, согнуло, придавило, будто он сам, а не испанец, был привязан к столбу у хижины и ждал, когда в него разрядят пистолет. Собственно, могли бы тоже шлепнуть, и гнил бы сейчас под пальмами, как сказал Мортимер… Ну, пронесло! Можно сказать, невероятное везенье… Арифметика спасла…

Серов поднялся, отряхнул куртку, надел ее, прицепил шпагу и побрел в глубь острова. Мимо костров и пьяных морд, мимо пустого стола и валявшихся рядом табуретов, мимо сколоченных из плавника лачуг, мимо мохнатых пальмовых стволов. Деревья стояли редко, и полной темноты под ними не было — лунный свет позволял разглядеть даже мелких крабов, копошившихся в песке. Шум и гам за спиной постепенно становились тише, но деваться от них все равно было некуда: островок крохотный, от берега до берега метров семьсот. Посередине горушка, вспомнилось Серову, и вскоре он ее увидел — черная тень невысоко поднималась над пальмами, закрывая ближние к горизонту звезды. Свет луны падал на противоположный склон, а этот, обращенный к нему, прятался во мраке, и лезть на эту горку, не видя ничего, явно не стоило. Обогну, решил Серов и зашагал по узкой полоске песка между темным склоном и деревьями.

Приступ отчаяния прошел, и он убедился, что может рассуждать холодно и здраво, будто расследуя некий криминальный случай, произошедший не с ним, а с вовсе посторонним человеком. Такая отрешенность — необходимое качество детектива, который часто сталкивается с бедами и горестями; он должен погасить эмоции, забыть о жалости и обратиться к фактам. Это аксиома, тем более верная, если сам сыщик угнетен бедой и горем. Отринуть их и не жалеть себя! Как же иначе разобраться в ситуации?

— Оценим потери и приобретения, — пробормотал Серов, грустно кивая головой. Список потерь был огромен и невосполним: родные, близкие, друзья, его работа, вся его жизнь, весь мир с такими привычными удобствами, мир, где не было ни расстояний, ни первобытной дикости, — во всяком случае, на Земле; бесспорно, не самый лучший из миров, однако такой, в котором, если не обращать внимания на мелочи, он чувствовал себя уютно и привычно. Мир, в котором он был Андреем Серовым, а не Эндрю Серра, жил в родной стране и говорил на русском; все это, включая имя, родину, язык, также являлось потерей, столь же неизбежной, как электричество, авиалайнеры, смывной клозет и телефон. Приобретений же насчитывалось меньше, много меньше — собственно, он видел лишь одно: в этой эпохе, свободный от обязательств и привязанностей, Андрей Серов мог делать что угодно. Разумеется, с учетом мнений капитана Брукса, Пила, его помощника, боцмана Стура и остальной пиратской шатии-братии.

Печальный итог! Не успев поразмыслить над ним, Серов быстро обернулся и положил ладонь на рукоять клинка. Ему показалось, что сзади слышатся некие шорохи, будто по его следам крадется человек. Или же зверь? Но что за звери могли водиться на этом островке? Тапиры, ягуары, крокодилы? Чушь, нелепость! Этот клочок земли служил прибежищем лишь черепахам да крабам.

Он стоял с обнаженной шпагой, всматриваясь в обманчивые тени, слушая далекий гул пиршества и журчание воды — видимо, где-то рядом был ручей. Эти звуки не заглушали подозрительного шороха; кто-то определенно шел за ним и не старался скрываться. Наконец в лунном свете мелькнула стройная фигурка, и сердце Серова вдруг забилось чаще. Шейла? Кажется, она… Конечно, она! Месяц серебрил ее волосы, посверкивали пряжки на поясе и сапогах, блестела спадавшая на грудь цепочка с крестиком, но глаза были непроницаемы и темны.

«Разыскивала меня? Зачем?» — подумал Серов и вложил клинок в ножны. Потом отвесил поклон — такой, к какому привык на цирковой арене, согнувшись в поясе и едва не достав до земли руками.

— Мисс Шейла?

— Шейла Джин Амалия Брукс, если быть совсем уж точной. — Ее голос казался звонким и слегка насмешливым, и слушать его было приятно.

— Андре Серра, — он снова поклонился.

— Эндрю Минус, — уточнила девушка.

— Почему?

— Дядя Джозеф сказал, хорошо считаешь. Серов усмехнулся:

— Мне кажется, Эндрю Плюс звучало бы лучше.

— Плюсом еще надо стать. — Ее зубы тоже сверкнули в улыбке. — Сейчас ты только минус. — Сделав шаг к Серову, она прикоснулась к перевязи шпаги. Пахло от нее восхитительно — юным женским телом, солнцем и морскими ветрами. — Слушай, Эндрю… ты меня выручил — там, на галеоне, когда мы схватились с испанцами… Не думай, что я забыла или что мне неведома благодарность, — это не так, клянусь Девой Марией! Но свое ты уже получил, и не рассчитывай, что это повторится.

— Что — это? — Серов, улыбаясь, вдыхал чудные ароматы.

Она немного отодвинулась.

— Ты ведь из Франции, да? Из Старого Света? И ты впервые здесь?

— Впервые. Я приплыл на «Викторьезе» и… Ладошка Шейлы повелительным жестом коснулась его губ.

— Я знаю. Там, у вас, все другое… У вас леса и парки, а не болота и сельва, дороги, а не тропы, и города, огромные города, Лондон, Париж, Антверпен… Я знаю, Росано мне рассказывал! Я слышала, там за четыре песо можно купить бычка или хорошее платье, а здесь ты получишь за них кварту[21] рома. Зато быки бесплатные, их можно подстрелить на Эспаньоле, выдубить шкуру и сделать одежду… И люди тут другие, Эндрю. Жестокие, безжалостные! Запомни мои слова!

— Зачем ты мне это говоришь?

— Предупреждаю в знак благодарности, — пояснила Шейла. — Сегодня ты ослушался дядюшку Джозефа, а он строптивых не любит. Ты все еще жив… жив потому, что дяде известно, кто меня выручил. Но с этим все. Все! Не выполнишь другой его приказ, пойдешь кормить акул. Покарай меня Господь, если не так!

Перекрестившись, она отступила на несколько шагов и, когда Серов шевельнулся, махнула рукой:

— За мной не ходи. И не пяль на меня глаза слишком часто, этого дядя Джозеф тоже не любит.

— Тебе приятно, когда я смотрю? — спросил Серов.

Журчащий смех был ему ответом. На мгновение облако скрыло луну, тени дрогнули, и девушка исчезла. Ее аромат все еще витал в воздухе, и он внезапно понял, что продолжает улыбаться.

— Первый человек, — тихо произнес Серов, — первый нормальный человек, которого я тут встретил. Надо же, явилась, чтобы меня предостеречь! Хотя испанцев она не жалела.

Странный покой снизошел на него. Он вытащил часы, взглянул на циферблат — они показывали шесть двадцать, нечто совсем несообразное. Потом припомнил, что часы идут по времени Петропавловска, покачал головой и сунул их в карман. Все тут другое, сказала Шейла Джин Амалия, все не такое, как в Старом Свете… другие леса и города, другие люди, и время тоже другое… Если б она знала, как права!